— Там про особые приметы спросят, а я как-то, знаешь ли, не в курсе интимных деталей.

— Шрам, — замедленно, все так же замороженно произнес Зотов, опустошено глядя перед собой. — В виде буквы “Z”… На левой ноге… Выше колена.

Стас бросил на него еще один взгляд — ни тени сочувствия, разве что подобие слабо концентрированного понимания на долю секунды плеснуло из странно спокойных глаз, — и наконец толкнул нужную дверь.

Зотов уткнулся лицом в воротник пальто, стараясь не дышать; зажмурился до боли, как будто это могло вытолкнуть из затянувшегося бредового кошмара — это ведь не могло быть реальностью? Стремительным круговоротом совсем неуместных кадров замелькали какие-то мимолетные эпизоды, незначительные моменты: совместная утренняя суета на кухне с привычным обменом “любезностями”; деловитые сухие приветствия в коридорах отдела с ее стороны и его издевательски-насмешливая вежливость; сумасбродные порывы в ее или его кабинете; редкие визиты к ней домой — просто выпить и помолчать, когда очередное не слишком приятное дело оставляло противный мутный осадок… Ира никогда не встревала в его дела и не лезла в душу, не устраивала допросов насчет поздних возвращений и каких-то дел с Карповым и остальными; он тоже не вмешивался в то, что она проворачивала со своей командой — негласное правило, возникшее с самого начала. У них был дом, в котором они могли остаться вдвоем, пусть и не так часто, как принято у нормальных людей; у них была общая постель — место, где им было хорошо и без всяких нелепых слов; у них были какие-то общие темы для разговоров — ровно столько, чтобы не чувствовать себя абсолютно чужими… И отношения у них были тоже — пусть странные, не идеальные и не безупречно откровенные, но все же были. И каждый раз, когда он возвращался к ней — напряженно-злой, морально побитый, вымотанный очередными неприглядными событиями, в которых оказался замешан, его отпускало. Достаточно было просто увидеть, обменяться парой усталых, ничего не значащих фраз, просто понять — она здесь, с ним. А значит, он выдержит. Должен выдержать. А что теперь? Он — без нее?

— Это не она, — плотную, вязко-давящую пелену прорезали три простых, таких обыденных слова, затерявшихся в гулкой пустоте коридоров. — Просто похожая. Шрама нет. И волосы крашеные. Не она, — повторил Карпов громче и тверже — в другом состоянии Зотов наверняка бы заметил вымученно-тяжелое облегчение, разлившееся в посветлевшей от смутной ярости страшной глубине его взгляда.

И только на улице, пропитанной запахами бензиновой едкости, свежевыпавшего запоздалого снега, вечерней промозглости, с усилием выдыхая впитавшийся в самые стенки легких омерзительный запах смерти, какой-то химии и безнадежности, Зотов наконец осознал.

Это не она.

***

Свет бил по глазам — больно, ослепляюще, до рези. Нужно было отвернуться, закрыться, но даже на это не хватило сил. В гудящей голове, сквозь холодную тяжелую муть, обрывками взметнулись воспоминания — забитая машинами стоянка возле торгового центра, неосвещенная сторона улицы, чьи-то шаги за спиной… темнота… как сквозь туман — раздраженный, доносящийся будто издали гул голосов, торопливые прикосновения бесцеремонно шарящих по телу рук… снова острая вспышка боли и опять провал… От медленного, недоверчивого понимания что это было, по телу прокатилась липко-ледяная протестующая дрожь. Что-то механически-встревоженно запищало рядом, в наплывающей обморочности послышался неразборчивый шум; новый болезненный укол и наконец спасительное забытье…

***

Пробраться в палату удалось только ночью — сердитый усталый доктор, дежуривший днем, не пустил его даже к дверям реанимации. А вот молоденькая медсестричка, скучавшая сейчас на посту, оказалась куда более дружелюбной, с интересом взглянув на симпатичного молодого человека, а затем с не меньшим удовольствием на внушительный конверт с деньгами, и радушно махнула рукой в сторону нужной палаты.

Какое-то гребаное дежавю, зло подумал Зотов, остановившись у больничной койки. Это все уже было: пропахшая казенностью и лекарствами палата, неестественно бледная начальница, змеящиеся проводки каких-то приборов… Кажется так давно, как будто было в другой жизни, а ведь на самом деле совсем недавно. Сейчас он точно также не понимал, что делает здесь — зачем ему так необходимо видеть ее, чем он может помочь, находясь здесь, а самое главное — почему так страшно оказаться сейчас не рядом с ней, как будто одно его присутствие могло ее уберечь, удержать, спасти… Нелепость.

Уберечь. Тяжелой и нудной болью отозвалось это дурацкое слово с мелодраматично-слащавым привкусом сентиментальности. Она — сильная, жесткая, гордая — уж точно не являлась той, над кем необходимо трястись как над трепетным цветком под суровыми бурями. Да и он, если уж совсем честно, мало годился на роль защитника и спасителя, хотя где-то внутри себя знал: если понадобится, любому перегрызет за нее глотку, даже если силы противника окажутся не равны. Но в одном Карпов со свойственной ему прямолинейностью оказался прав: он обязан был предвидеть и предотвратить, иначе какой от него толк? У них могли быть самые странные отношения из всех возможных, но не допустить, чтобы с твоей женщиной что-то случилось — самая первая задача мужчины, если он хоть чего-то стоит. При таком раскладе вывод напрашивался неутешительный: получалось, что он стоит немного…

Зотов бесшумно опустился на стул, наконец отведя взгляд от неестественно-бледного, словно прозрачного лица; склонившись, беспомощно прижался губами к хрупкой, совершенно ледяной руке — тонкая светлая кожа буквально натягивалась на выступы косточек. Жалко, глупо, картинно… Но только сейчас, после накатившего ступора, после последовавшей за всем суеты, наконец очутившись один на один с ней — больной, бессознательной, какой-то бестелесной, он в полной мере смог осознать, что едва не произошло — он чуть ее не потерял. Снова. Опоздай они хоть ненамного, и помочь начальнице не смог бы никто — та смесь препаратов, обнаруженных у нее в крови, привела бы к вполне закономерному и жуткому исходу. Зотов стиснул зубы, задыхаясь от накатившей ярости и чудовищных, мерзких подозрений. Обнаженная женщина в роскошной спальне. Скрытая камера, обнаруженная на небольшом столике рядом с кроватью. И целый коктейль веществ, среди которых, кроме снотворного и какого-то наркотика, оказался препарат совершенно определенного действия, в назначении которого не приходилось сомневаться. От допущенной мысли все потемнело перед глазами. Вопрос, всего один страшный вопрос, который он не успел, не сообразил, не догадался задать врачу, едва тот оказался в коридоре. Один-единственный вопрос, ответ на который мог за долю секунды разрушить все, что они так неумело, но старательно строили день за днем.

Зотов бессильно прислонился щекой к прохладной ладони, не замечая, как сильно его трясет.

Впервые за всю жизнь он так себя ненавидел.

========== Ответы ==========

— Да похер мне, где и как вы будете его искать! Хоть из-под земли выкопайте! — обычно ехидно-невозмутимый Зотов редко пребывал в подобном бешенстве — опера, незаметно переглядываясь, только недоуменно пожимали плечами. — Он должен быть в отделе еще вчера! Намек понятен? А теперь идите и делайте хоть что-то! Работайте, мать вашу!

Когда за последним сотрудником захлопнулась дверь, Михаил медленно опустился в кресло, машинально отодвигая в сторону бумаги. Натолкнулся взглядом на миниатюрную камеру, ту самую, которую нашел в тайной “резиденции” Стрельцова, и невольно сцепил зубы. Камера, самая обыкновенная камера — мало ли что могло быть записано на ней. Может, хозяин любил запечатлеть на пленку свои постельные подвиги… Зотов решительно раскрыл ноутбук, подключая аппарат, и, дождавшись значка на экране, открыл нужную папку.

Всего один видеофайл. Рука отчего-то дрожала, и щелкнуть “мышью” получилось не сразу. Лучше бы не получилось вообще…

Зотов тупо смотрел на монитор — рыжие волосы, бессмысленное лицо крупным планом, потом едва держащаяся на хрупких плечах расстегнутая рубашка с полковничьими погонами… Нужно было всего лишь нажать на крестик в углу экрана, прекращая эту пытку, но пальцы будто онемели. А кадры все мелькали, сменялись ракурсы, смазливые лица, чьи-то нагло лапающие руки… Потом неподвижное стройное тело совсем скрылось под внушительным весом одного из участников действа, и на этом моменте запись прервалась.