— А у нас что, рекламная пауза, чтобы расхваливать свои деловые качества? Или я все-таки могу уже пойти работать? — парирует сходу.

Когда за язвительной девицей-колючкой с внешностью ромашки захлопывается дверь, Карпов хмурый взгляд переводит на забранное решеткой окно и бесконтрольно злится. Подполковник Карпов привык доверять своему звериному чутью, а сейчас это чутье подсказывает ему только одно: с этой железной леди в погонах неприятностей они не оберутся.

В коллектив (правильнее сказать — стаю) Катя не вписывается как-то сразу и окончательно — потому что единственная девушка среди карповских отморозков, потому что слишком привлекательна и надменна, чтобы стать "своим в доску парнем", потому что умна как-то чересчур — не только с неженской логикой разматывает самые запутанные дела, но еще и замечает в новом отделе то, чего другие достаточно сообразительные предпочитают не понимать.

Катя, хоть и блондинка, но далеко не дура — с оперской цепкостью, мужским умом и женской интуицией подмечает и понимает даже чуть больше, чем следовало, и вывод из наблюдений получается неутешительным: ее начальник подполковник Карпов далек от образа образцово-показательного мента, а если совсем жестко и прямо — самый обыкновенный оборотень в погонах, который плевать хотел на все законы, нормы морали и проявления человечности.

Яркую иллюстрацию этого Катя наблюдает в самое ближайшее время, когда возвращается в отдел поздно вечером за забытым мобильником. В затихшем коридоре даже сквозь тяжелую дверь допросной отчетливо слышатся глухие удары и отрывистый мат — Кате, стремительно влетевшей внутрь, кажется, что попала не то в какой-то дешевый боевик, не то в фильм ужасов: на заплеванном грязном полу корчится окровавленный парень, пытаясь укрыться от града сыплющихся ударов.

— Что здесь происходит?! — разрезает гулкую тишину вопрос почти риторический.

— Дверь закрой с той стороны, — лениво цедит Карпов, невозмутимо вытирая платком окровавленные ладони. А затем, повыше закатав рукава форменной рубашки, приподнимает парня за шиворот и, отпихнув к стене, наносит в качестве решающего аргумента контрольный размашистый удар в солнечное сплетение.

— Вы что делаете? Вы же его убьете! — поспешно-резкий перестук каблуков затихает совсем рядом.

— Выйди отсюда, я сказал! Со слухом проблемы?

Несколько секунд неотрывно смотрят друг другу в глаза — у Лавровой в ее апрельских — изумленное кипящее возмущение, в по-звериному застывших Карпова — абсолютно-бесчувственное ничего.

Катя отходит первой — вскидывает подбородок и чеканит непримиримо-резко:

— Это вы выйдите, Станислав Михайлович. Иначе завтра мне придется доложить обо всех ваших подвигах начальству.

Стас долю секунды стоит неподвижно, затем переводит взгляд на скрючившегося на полу несговорчивого бизнесменишку и молча направляется к выходу. В конце концов, лишние неприятности ему совсем ни к чему, а воспитательную беседу и без того можно считать продуктивной — переговоры в подобной форме подполковника Карпова еще ни разу не подводили.

Новый рабочий день после выходных встречает мертвой тишиной — Катя, пристраивая на вешалку пальто и метким броском закидывая сумку на стул, не слышит даже формально-вынужденного приветствия — опера, зарывшиеся в отчеты, одновременно одаривают выразительными взглядами, а затем подчеркнуто-сосредоточенно углубляются в работу.

— Понятно, — роняет в пустоту Лаврова, так и не дождавшись дежурного "привет" — хотя на самом деле не понимает ровным счетом ничего. Дергает узел душащего галстука и устраивается за столом, но не успевает даже раскрыть папку с делом — в кабинет вваливается припозднивший Воронов.

— Лаврова, тебя Стас вызывал, — бросает, как-то подчеркнуто не глядя в ее сторону, и выглядит озадаченным.

Непонимание происходящего достигает критической точки.

— Ты че, кукла, совсем охренела?

Карпов на своем месте подчеркнуто спокоен и якобы расслаблен — и если бы не недавняя сцена в допросной и взгляд, которым сопровождается реплика, можно было решить, что прекрасно держит себя в руках.

— Простите?

Катя только непонимающе приподнимает брови — ждет, когда хоть кто-то объяснит, какого черта творится в отделе с утра.

— Ты тут святошу из себя не строй, — все также подозрительно невозмутимо выговаривает Карпов, а смотрит так, будто мысленно уже руки на изящной шее смыкает мертвой хваткой. — Скажешь, не твоя работа?

На столешницу, шурша свежими листами, вспархивает утренняя газета, предусмотрительно раскрытая на нужном развороте.

«Ад на "земле": как районная милиция вымогает деньги у бизнесменов и что происходит с теми, кто не хочет делиться», — бьет по глазам броский заголовок. А чуть ниже, в массиве буквенных переплетений — фотографии подполковника и его недавней жертвы в очень плачевном виде.

— Впечатляет, — кивает наконец Катя и поднимает на начальника вопросительный взгляд. — Только я здесь причем?

Смотрит открыто и прямо, не прячет глаз — это сбивает с толку. И бесит еще сильнее.

— Скажешь, ни причем? А кому это еще во всем отделе могло бы понадобиться? Это же ты у нас тут борец за справедливость, мать твою! И подружка у тебя журналистка, неплохое такое совпадение?

— Станислав Михайлович, но я… — прерывается практически рыком.

— Вон пошла! Уволена нахрен! И скажи спасибо, что я баб не трогаю, а то быстро забыла бы, как стучать!

— Да послушайте…

— Вон пошла, я сказал!!! — почти звериное оглушительное рычание бьет по вискам. Катя пару мгновений не двигается, судорожно кусая губы — неизменная выдержка стремительно трещит по швам. Смотрит в искаженное звериной яростью лицо подполковника и молча выходит за дверь.

В идеально-ровной спине что-то незаметно и страшно надламывается.

На работе Катя появляется только через неделю. С облегчением замечает, что кабинет практически пуст, не считая дымящего в форточку Воронова, и поспешно скидывает в первую попавшуюся коробку какие-то мелочи — ручки, карандаши, блокнот с записями, листочки с понятными только ей надписями и схемами.

Обводит взглядом кабинет и выдыхает неожиданно свободно — фанатично любящая свою работу капитан Лаврова впервые ничуть не жалеет, что придется уйти.

Подхватывает сумку, набрасывает на шею шарф и уже тянется к ручке двери, когда со спины бьет глуховатое:

— Кать, подожди. Вот, возьми

Воронов, обыденно-хмурый и какой-то растерянный, протягивает букет подмерзших тюльпанов и смотрит куда-то вбок.

— Спасибо, не стоит. Я же у вас уже не работаю. Ну, почти, — улыбается уголками губ.

— Да просто… возьми.

Катя медлит всего лишь мгновение — принимает букет и тянется к карману пальто.

— Спасибо. И передайте это своему начальнику, — на ближайший стол поверх беспорядочного скопления папок ложится миниатюрный диктофон. — Не забудьте только.

Поудобнее перехватывает букет в хрустящем целлофане и выходит в продрогшее мартовское утро, оставляя шлейф тонких прохладных духов и неуловимую недосказанность.

========== 6. Мартовским ветром ==========

...назад

Мартовский ветер за окном полощет ветви деревьев, раздирает плотную вату облаков в клочья.

У Карпова настроение более чем соответствует — тоже очень хочется что-нибудь растерзать до беспорядочно-кровавых ошметков и пустить навстречу холодному весеннему ветру. Стас чувствует себя круглым идиотом — и ощущение, надо сказать, не из приятных.

Рвет трубку телефона; пальцы в хрупкий пластик врезаются с такой силой — кажется, еще немного, и трубка пойдет трещинами. Совсем как хлипкое самообладание.

— Юра? Гарик на месте? Пусть ко мне зайдет. Да, прямо щас! Быстро, я сказал!

Осторожно устраивает трубку на рычаге и матерится в голос.

— Стас, вызывал? — запыхавшийся опер Гарик неосторожно грохает дверью — негромкий хлопок отзывается внутри оглушающей злобой.