Он не знал, что ей скажет. Но он знал точно, что не позволит себе ее потерять.

Дверь скрипнула с негромкой осторожностью — Ира вздрогнула от неожиданности, выронив ватный диск, которым старательно снимала макияж.

— Паш? — вопросительно-требовательно, умело скрывая растерянность. Здесь, в этом просторном доме, где было столько комнат, а их спальни находились в разных концах коридора, он еще ни разу не осмелился нахально ввалиться к ней, не постучавшись даже.

И такого он себе не позволял тоже — подхватить бесцеремонно, притянуть к себе тесно-тесно, обхватывая руками и не обращая внимания на то, как она возмущенно дернулась, ничего не понимая отчаянно.

— Отделаться от меня вздумали? — разгоряченным выдохом куда-то в висок.

— Паша, я… я же ради тебя… как лучше… — совершенно растерянно, непонимающе: ну что снова не так?

— Какая же вы… — Уловив немое недовольство в том, как выразительно приподняла бровь, закончил снисходительно-мягко: — …Глупая. Не отпущу я вас никуда, не надейтесь даже. — И еще крепче, ближе — чтобы темный омут глаз совсем рядом, чтобы теплое дыхание у виска, чтобы морозный снежный запах потоком в легкие. Чтобы уткнуться осторожно-неловко в мягкую ткань пальто, чтобы зажмуриться сильно-сильно, чтобы на миг лишь поддаться слабости, понимая с ужасом: ей вовсе не хочется, чтобы он ее отпускал.

========== III. 19. Двадцать третье ==========

Преобразилась, похорошела, расцвела. Стремительная, поспешная походка стала мягче и будто осторожней; на бледном прежде лице заиграл здоровый румянец, разгладились морщинки, да и улыбка на чуть припухлых губах появлялась чаще. Но главное, неуловимое, неявное, было в другом — в спокойном, задумчивом, обращенном внутрь себя взгляде, когда посреди дружеского разговора или совещания вдруг выпадала из реальности, задумавшись о чем-то ином.

Ира не замечала за собой ничего особенного — ни внешне, ни как-то иначе: все то же утомленное отражение в зеркале, все та же привычно-казенная форма, все те же собрания узким кругом, все те же разносы обленившимся и косячившим сотрудникам. Только порой с недоумением ловила на себе взгляды — в магазинах, на улицах, даже в отделе. Непривычные или, правильнее сказать, давно забытые взгляды — полные интереса, а то и более чем откровенные. Измайлова, заметив что-то новое, воспрянула было духом и затащила на задушевную беседу, тут же разочаровавшись — никаких подвижек в личной жизни начальницы-подруги даже не намечалось: разумная и решительная Зяма по-прежнему строила из себя святую наивность и невинность, избавляться от своих заморочек не спешила и, похоже, искренне не понимала, что ей пытаются втолковать. Вся надежда оставалась только на новоявленного муженька — не привыкший лишать себя радостей жизни Ткачев, опомнившись и разглядев, вполне мог проявить инициативу и наглость, хотя верилось в подобное слабо. Видимо, этот детский сад никогда не прекратится — против таких тараканов и дихлофос не поможет. Муж да жена, как говорится…

***

— Ирин Сергевна, ну вы как ребенок прям, все, что не приколочено… — Ткачев, осуждающим взглядом проследив, как начальница откусывает от внушительного снежка, только покачал головой. Не, он, конечно, слышал про всяческие заморочки беременных, и не только слышал, но и читал, но вот наблюдать вживую, как товарищ полковник запивает клюквенным морсом ржаной хлеб со сгущенкой или лопает бутерброды из сдобного печенья и колбасы было еще тем испытанием. — Тут же, блин, вся таблица Менделеева…

— Если нельзя, но очень хочется, то можно, — отрезала Ирина Сергеевна и, раскинув руки, преспокойно плюхнулась на снег, уставившись в небо. — Звезды-то какие… В городе таких не увидишь.

— С ума сошли? Простудитесь же! — моментально всполошился Паша и, не предвидя подвоха, торопливо подал полковнику руку. А в следующую секунду рухнул рядом — только взметнулась снежная пыль.

— И когда ты таким занудой стать успел? — проворчала Зимина, но в глазах плескался откровенный смех.

— Ну вы пообзывайтесь еще, — фыркнул Паша, пытаясь вытряхнуть из-за ворота куртки снег. Ирина Сергеевна, протянув руку, смахнула с его небритой щеки несколько налипших снежинок, отметив с недоумением, как он странно напрягся.

Что-то было неправильно, двусмысленно даже — он понял не сразу. Только встретив насмешливый взгляд ее искрящихся глаз, осознал: так, почти на одном уровне, можно оказаться разве что в постели — от пришедшей мысли жгучим жаром обдало щеки.

— Вставайте давайте, заболеете еще, — бросил ворчливо, помогая подняться. Чисто машинально протянул руку, стряхивая снег с темной ткани пуховика и тут же почти испуганно отступил назад, оглушенный этим необъяснимым и острым желанием от нахлынувшей тихой нежности.

Желанием ее поцеловать.

***

К разгару утра у Ирины жутко разболелась голова: сначала “порадовал” Агапов, по старой дружбе решивший пожаловаться и повозмущаться тому, что его начальница Измайлова затыкает ему рот и не дает работать, зато скидывает все висяки; потом в двух шагах от отдела взорвалась машина начальника оперов; затем как всегда отличился Фомин, решивший на пару со своим закадычным другом Павловым срубить легкого бабла и едва не погоревший на этом: жертва оказалась “неразводимой” и побежала к начальству.

“Господи, как же вы меня все достали”, — подумала тоскливо Ира и выдала старательную улыбку, поднимаясь навстречу ввалившимся в кабинет проверяющим. Особых пакостей, впрочем, не ожидая: уже заметно поддатые и подобревшие, они рвения не проявляли и к диалогу, вернее умасливанию, оказались готовы.

Свободный кабинет нашелся почти сразу; проштрафившийся Фомин, желая загладить вину, быстро организовал стол, а главное спиртное. Проверяющие, вяло пошатавшись по отделу, сразу оживились и пообещали в рапортах указать то, что надо. Ира, выдохнув, оставила незваных гостей на попечение участкового и отправилась к себе, мечтая только о том, чтобы этот безумный день поскорее закончился, не преподнеся новых неприятных сюрпризов.

— Хорошая ты баба, Ирина Сергеевна, да еще и красивая, — распинался часом позже главный, долго тискал руку и смотрел масляно. — Может, подружимся? Я могу полезным быть…

— Грабли убрал!

Грозный окрик прокатился по кабинету в тот момент, когда Ткачев, забыв постучаться, приоткрыл дверь, изрядно прихренев — полковник из проверяющих, уже изрядно набравшийся, явно что-то попутал и потянулся куда не следует. Оперский инстинкт сработал раньше головы — тип метким ударом вылетел в любезно распахнутую дверь и хорошенько впечатался в противоположную стену, тут же заходясь бессвязными угрозами и отборным матом, которые, впрочем, пропали впустую — дверь кабинета уже закрылась.

— Вот урод, а! — высказалась Зимина, прибавив пару крепких словечек. — Спасибо, Паш, что вмешался, а то я бы сама ему влепила… И он потом отделу подгадить бы точно не забыл…

— Да ладно, чего там, — выдохнул Паша и подал начальнице стакан с водой. — Выпейте вот, успокойтесь, ни к чему вам нервничать… Я че зашел-то, — вспомнил наконец и потянулся во внутренний карман куртки, доставая пухлый конверт. — Вот, уладил все с нашими деятелями, обещали больше не выступать и платить исправно.

— Это хорошо, — рассеянно откликнулась Ира и потянулась к конверту. Тут же вздрогнула и лишь усилием воли не отдернула руку — ярко и жгуче прошибло от мимолетного касания крепких горячих пальцев.

Твою мать, да что ж такое-то!

Вспомнился снова не к месту очередной раздражающий сон, выветрившийся было из сознания. И это дурацкое чувство сладостной тяжести, и ленивая расслабленность, с которыми проснулась утром — уже не первый раз. Ну вот что ты будешь делать!

— Иди, Ткачев, свободен, — как-то разом помрачнев, бросила начальница, закидывая конверт в ящик стола и утыкаясь в бумаги.

— Есть, — кивнул Ткачев, бросив на Зимину озадаченный взгляд.

Он совершенно не понимал, что с ней происходит. И почему его это так задевает, не понимал тоже.