— Ирина Сергеевна…
Жуткая бледность, залившая лицо, хищно раздувающиеся ноздри, сжатые губы, прерывисто-раздраженная неровность дыхания. И глаза — две черные бездны всколыхнувшейся боли, непонимания, злости.
Какой же ты идиот, Ткачев!
— Ирина Сергеевна, простите, я…
— Да ты-то здесь причем?
Уже совершенно спокойно — ни отблеска недавних эмоций, лишь усталость. Отошла от камина, неловко опустилась в кресло, медленно выдыхая и прикрывая глаза.
— Я наверное не должен был…
— Все нормально, проехали. И не смей меня жалеть! — с привычной властной строгостью.
Что-то дернулось внутри — от нахлынувшей боли на миг стало трудно дышать. Такая — с этим требовательным хрипловато-командным голосом, с напряженной складкой между бровей, с темными кругами под глазами после бессонной ночи — она показалась ему настолько живой, настоящей… родной?
Виновато-стыдливой горечью и обреченным приговором — ни одна женщина в его жизни еще не была настолько ему близка. И не будет уже никогда.
К сожалению. А может и к счастью.
========== III. 18. Отпустить ==========
— Зря ты это затеял, брат, очень зря, — темноволосый мужчина, укоризненно покачав головой, отодвинул от себя бокал с коньяком. — Он человек серьезный, шутить не любит. Не стоило тебе с ним связываться.
— Он меня обманул! — вскинулся сидящий напротив. — И людей моих обманул! Заплатить обещал, а не заплатил. Нельзя такое прощать!
— Не прав ты, Рашид. Смотри, как бы не ответили тебе…
— Да что он мне сделает? В тюрьму посадит, а? Ничего он мне не сделает. Да и не хожу я нигде один. Давай лучше выпьем еще, брат…
Спустя еще полчаса Рашид Мамедов наконец вышел из подъезда, беззаботно поигрывая ключами. Остановился, недовольно оглядываясь, — трое его людей, сопровождающих почти неотлучно, куда-то делись. Уже выхватил было из кармана телефон, а в следующую секунду что-то тяжелое опустилось на затылок, и мир перед глазами померк.
***
— Докатились! Только бандитских разборок у нас на районе не хватало! — Ирина торопливо отвернулась, не горя желанием наблюдать, как санитары упаковывают тела в пластиковые мешки. — Надо как можно скорее найти, кто это сделал, пока реки крови не полились. Земцов, ты меня слышишь?
— Так точно, товарищ полковник, — вяло отреагировал майор. Ира, скользнув недоверчивым взглядом, посмотрела на часы.
— К вечеру жду результатов, — заявила внушительно. — И желательно, чтобы эти результаты у нас в наручниках сидели. Давайте, работайте, шевелитесь как-то!
— Будет сделано, — буркнул Земцов, бросив не слишком-то приязненный взгляд. Ира, потянувшись в карман за трезвонящим мобильным, ничего не заметила.
***
— Интересное совпадение, Ирин Сергевна, — Паша, поворошив горящие в камине поленья, повернулся к начальнице, — один из типов, которых ночью завалили, в нашем местном магазинчике купил пару самых навороченных квадрокоптеров. И что самое интересное, буквально за пару дней до того, как кабинеты у нас взорвали.
— Вот как? — Ира, поудобнее устраиваясь на сложенном в несколько слоев одеяле у камина, настороженно замерла. — Думаешь, эти типы как-то причастны?
— А вы в такие совпадения верите? — ответил вопросом на вопрос. — Я лично нет.
— И что это может быть? — задумчиво нахмурилась. — Может, их кто-то нанял? А потом просто убрали, чтобы концы обрубить. Хреново, ох как хреново… Черт его знает, как нам это все отзовется.
— Поживем — увидим, — оптимистично утешил Паша. — Все равно раз эти мертвы, мы ничего не узнаем.
— Умеешь успокоить, — проворчала Зимина, поднимаясь. — Пойдем погуляем что ли, пока не стемнело…
Ей стало с ним просто и хорошо. Ира никогда не понимала расхожее “как за каменной стеной” — всегда и во всем полагаясь лишь на себя, иного сценария не признавала и не разделяла, сама себя привыкнув защищать, а часто и других тоже. Да и мужчин подобных на своем пути не встречала ни разу — ни преспокойно слившийся Глухарев, ни слабохарактерно-податливый Андрей на “настоящих мужиков” тянули мало. А вот в Ткачеве со всеми его недостатками она это разглядела почти сразу — и, как оказалось, не ошиблась ничуть. И этот логичный, закономерный более чем вопрос сорвался прежде, чем успела обдумать и себя остановить.
— Паш, а что дальше?
— В смысле? — Ткачев, притормозив, недоуменно оглянулся — Зимина, привалившись к стволу березы, отстраненно разглядывала небо в переплетении спутанных, припорошенных инеем ветвей.
— В прямом, — выдохнула устало, по-прежнему не смотря на него. — Это ты сейчас со мной возишься, чуть ли не пылинки сдуваешь… Но я же понимаю, как тебе это все непросто. Даже сейчас. А дальше что будет? Ты вообще способен нашу, блин, совместную жизнь представить?
— А почему нет? — невозмутимо пожал плечами. И, как ни старалась, рассмотреть что-то в его лице Ира не смогла. Как же невероятно он научился за последнее время владеть собой…
— Ты сам прекрасно знаешь, почему нет! — ударило раздраженной резкостью. — И напоминать смысла не вижу! Мне другое интересно. Вот сейчас ты суетишься, заботишься, зациклился на одном и ни о чем другом думать не хочешь. А потом-то… Ты, в конце концов, молодой здоровый мужик, тебе отношения нормальные нужны. Причем во всех смыслах. Или как ты себе это представляешь: вечером в фиктивной семье счастье изображаешь, а по ночам свою личную жизнь устраиваешь? Или что?
Вот сейчас она его задела — темные глаза стали совершенно черными, нервно дернулась щека, сжались губы.
— Так вы к чему клоните-то, я не пойму? — с каким-то обледеневшим спокойствием. Ирина Сергеевна неохотно опустила взгляд, рассматривая призрачно-синие тени берез. И выдала очень обыденно-простой ответ — у Паши что-то сжалось под ребрами, не позволяя вдохнуть от необъяснимой боли.
— Я думаю, нам нужно развестись.
***
Она искренне верила — именно такой выход будет лучшим из всех. Лучшим для всех.
Она не имеет права его мучить.
Тот разговор с пытавшейся вправить ей мозги Измайловой натолкнул на мысли, очевидные осознания, которые так старательно и трусливо гнала. Но только больше себя накручивала, зависала на размышлениях, подходя наконец к решению — смутному поначалу, а теперь ставшему таким очевидным и ясным.
Она ведь действительно была благодарна ему за все — за всю поддержку, помощь, просто за то, что рядом. А самое страшное — она начала к нему привязываться, привыкать. Воспринимать его как часть нужную, естественную, необходимую жизненно. Хотя умом понимала прекрасно: это все закончится сразу, едва отпадет необходимость трястись и переживать за нее. Правильнее — не за нее вовсе.
Она должна была остановить это все — чтобы потом не было больно. И ему, разрывающемуся в своих чувствах, и ей самой, вспоминающей то, на что с ним не имела ни малейшего права. И была уверена — он воспримет это с неподдельным облегчением, радостью даже. Свобода от нее — как ему это может быть не нужно?
Но она ошибалась.
***
Он плохо помнил, как и куда шел — только треск веток и хруст снега разрывались в мозгу оглушительной болью. Почти такой же, как ее отдающиеся эхом слова, все еще звучащие в ушах.
Откуда вдруг столько боли?
Она ведь права оказалась в чем-то: в том, как трудно ему было смириться и свыкнуться, как непривычно и странно примерить на себя новые роли — мужа и будущего отца, пусть и фиктивно отчасти. И в том, что семьи нормальной у них не может быть тоже — он и представить не мог, что заставило бы его осмелиться, взглянуть иначе и переступить черту. Но слова, такие разумные и правильные вроде бы, вызвали такой острый, непримиримый протест, как будто мог лишиться чего-то важного, привычного, без чего жизни уже давно не представлялось.
Смешно, странно и глупо — ну кто они друг другу? Какими связаны клятвами, обещаниями, обязанностями? Да ничем. Тогда почему так невыносимо и жутко?
Медленно вдохнул вечерний холодный воздух — легкие засаднило. Отлепился от шершавого древесного ствола, подумав впервые с сожалением, что больше не курит — сигарета сейчас бы точно не помешала. И наконец шагнул в сторону дома, освещенного приглушенно-оранжевым.
