Нормально, как же. Паша только качнул головой, заметив разливавшуюся по лицу бледность и залегшие под глазами темные круги. Хотя глупо ожидать другого ответа — разве бывало у нее когда-нибудь по-другому…
***
В квартире царили сумрак и безмолвие, только из-под приоткрытой двери кухни слабо мерцали отблески светильников, да тихонько потрескивали стрелки настенных часов. Ткачев, стараясь не шуметь, нащупал в темноте выключатель, пристроил на вешалку пальто и тихо прошел в кухню. На его почти что законном месте — тесном диванчике — закутавшись в плед, в неловкой и наверняка неудобной позе спала Ирина Сергеевна. Пустая чашка и раскрытая книжка на столике явно говорили, что в кои-то веки неугомонная товарищ начальница решила провести вечер спокойно и мирно, не нарываясь на очередные приключения и не ввязываясь в сомнительные истории.
— Ирина Сергевна, — вдоволь налюбовавшись на столь идиллическую картину, Ткачев деликатно тронул начальницу за плечо. Зимина, чуть повернувшись, что-то неразборчиво-сонно пробормотала, но не проснулась. — Видимо, это значит, что мне предлагается спать на полу, а че, говорят даже полезно, — беззлобно пробурчал Паша, растерянно замявшись на месте. А затем, невесть откуда набравшись смелости, осторожно поднял начальницу на руки, в красках представляя, какая страшная казнь его ждет, вздумай товарищ полковник проснуться прямо сейчас.
В святая святых — спальне начальницы — по счастью, горел свет, так что водружение на законное место обошлось без происшествий. Даже не озаботившись тем, чтобы “отвоевать” свой плед, Паша накрыл Ирину Сергеевну одеялом и устроился на краешке постели, облегченно выдыхая: остаться наедине с голодным тигром затея и то менее безопасная, ей-богу. Хотя при взгляде на утомленное, привычной бледностью обесцвеченное лицо меньше всего верилось, что эта усталая, измученная женщина способна на достойный отпор — снова болезненно сжалось сердце от этой непозволительной, недопустимой совсем сочувственной теплоты.
На пределе.
Опалило, пробрало острой горечью простого и ясного понимания. Она могла сколько угодно храбриться, проявлять бескомпромиссную жесткость, делать вид, что ее ничего не трогает и не задевает — возможно, и сама верила в это. Верила, не осознавая, насколько близка та черта, переступив которую можно легко и безвозвратно сломаться. Он никогда и нисколько не сомневался в ее силе, решимости, твердости — раньше. Раньше, когда она не была столь беззащитна и уязвима в невероятной хрупкости своего положения, к которому, он видел, все никак не могла привыкнуть и приспособиться. Она сколько угодно могла строить из себя непробиваемо-сильную и безжалостную, но то женское, неподвластное и неконтролируемое, не могло не брать верх уже сейчас, а что будет дальше? Как она, неизменно привыкшая взваливать на себя непосильный груз, сможет смириться с собственной слабостью и невозможностью ни на что повлиять? Вообще — сможет ли?
И снова невольное, неосознанное заставило протянуть руку, бережно-мимолетным движением отвести с лица трогательно растрепавшиеся рыжие прядки; расправить сбившееся одеяло. И так, не отводя смягчившегося, растерянного взгляда, Паша осторожно пристроил голову на соседней подушке — всего лишь на миг: перевести дыхание, остудить кипение сумбурных мыслей. Всего лишь на миг, за который, не заметив и сам, погрузился в плотную пелену крепкого сна.
***
Что-то тихонько ткнулось в плечо; резануло, ударило по глазам слепяще-ярким светом. Стремясь уйти от источника раздражения, Ткачев немного подвинулся, краем сонного сознания успев удивиться: насколько он помнил, окна кухни располагались так, что утренний свет туда не попадал… И тут же почти что в панике распахнул глаза, моментально встретившись с таким же изумленно-растерянным взглядом напряженно-карих напротив.
— Ткачев?!
Кажется, надо было вчера все-таки составить завещание, решил Паша, торопливо вскочив.
— Да я это… закемарил, походу, вчера чуток… сам не заметил даже… Простите, я…
Зимина, с тяжелым вздохом приподнявшись, мазнула взглядом по дисплею электронных часов и тут же рухнула обратно, выдав такое, что Паша немного поперхнулся:
— Да лежи ты, чего вскочил, рано еще. — И, не замечая откровенного охренения в лице мужа тире подчиненного, снова уткнулась щекой в тонкую ткань светлой наволочки, обхватив руками подушку.
— Нет уж, спасибо, я еще жить хочу, — проворчал Паша едва слышно, с сожалением покосившись на просторную кровать: что ни говори, а спалось здесь не в пример лучше, чем на привычно-обжитом диванчике в кухне.
— Слушай, Ткачев, этот твой диван, оказывается, жутко неудобный, — заявила за завтраком Ирина Сергеевна — Паша, готовый к любым темам, начиная от выпуска новостей и заканчивая методами сокрытия трупов, от такого поворота едва не подавился. — Я вот думаю, может, тебе новый купить? Тем более в квартире перепланировку все равно делать рано или поздно придется, и мебель менять тоже… — столь милую тему для обсуждений прервал вежливый звонок в дверь. — О господи, кого это там принесло ни свет ни заря? — как-то по-особенному уютно ворча, все еще сонная Зимина побрела в коридор. Паша, не успев захлопнуть дверь кухни, заметил форменное пальто и фуражку, в полумраке у выхода не сразу различив знакомое лицо. А вот его, напротив, разглядели куда как хорошо.
— Ткачев тебе рассказал уже?
— Что рассказал? — заспанная, растрепанная и слабо соображающая начальница явно хотела прибавить что-то недоумевающее, но на следующей реплике вмиг проснулась.
— Ир, нашелся свидетель перестрелки, в которой погибли наши ребята.
========== III. 7. Ненужный свидетель ==========
— Рядом с тем притоном, возле которого ребят грохнули, через дорогу какая-то отстойная пивнуха, там всякий местный сброд собирается. Ну и один из завсегдатаев приперся уже к закрытию, начал в дверь долбиться… И пока ждал, что ему откроют, видел, как у забора остановилась тачка. И номер, и водилу он разглядел, но мне сообщить отказался, — Климов, сосредоточенно наблюдая за дорогой, не заметил, как начальница, недовольно вздохнув, покосилась на часы. Вообще-то раньше обеда Ирина в отделе появляться не собиралась: новый виток больничной суеты мог затянуть почти на полдня, но со всеми этими разборками…
— А ты что, надавить не мог? Информацию у какого-то алкаша узнать? — бросила раздраженно и торопливо опустила стекло — от езды и внезапно обострившегося запаха мужского парфюма начало мутить.
— Ир, я правда пытался добиться, чтобы он мне все рассказал, но он ни в какую, уперся и все. Сказал, что будет разговаривать только с начальством и что у него есть какое-то условие… Ир, с тобой все нормально? — уже открывая дверцу, обернулся на побледневшую начальницу, опередив вопросом заметно напрягшегося Ткачева.
— Ирин Сергевна, может мы и правда сами попробуем еще раз? Зачем вам с каким-то алкашом… — на лице Паши, когда открывал полковнику дверь, снова возникло это забавное выражение: смесь тревоги, как будто готовился к тому, что она рухнет прямо здесь, и какой-то мальчишеской растерянности, даже неловкости, словно чувствовал себя в чем-то виноватым. Ире, несмотря на невеселую ситуацию и не проходящую дурноту, стало смешно: можно себе представить, каким охренением для него является осознание ее нынешнего положения и его причины… Она и сама до сих пор никак не могла в полной мере привыкнуть к своему новому (точнее, уже давно забытому) состоянию, что уж говорить про Ткачева, который детей и беременных женщин в реальности видел разве что в уличной толпе…
— Ирина Сергевна, может, не стоит вам… — снова начал Паша, уже стоя у двери в допросную.
— Ткачев! — моментально осадила начальница, более чем выразительно нахмурившись. Климов, наблюдая за этой странной сценой, только перевел недоуменный взгляд с одного на другую.
— Давайте я все-таки сам сначала зайду, да? — и Паша, не дожидаясь ответа, скрылся за дверью. За плотной створкой не было слышно звуков, но Ира, ступившая следом, уловила досадливый возглас и, встретив растерянный взгляд, только после врубилась в смысл сказанных слов.
