— Ир, если что… Ты всегда можешь на меня рассчитывать, — произнес тихо, уже стоя у выхода.
— Спасибо, — почти на автомате ответила Ира, не глядя на него.
Он не догадывался даже, насколько много сделал для нее. Для них.
***
После задержания Измайловой отдел крепко взяли в оборот: одна проверка следовала за другой, ей на смену являлась третья… Все кабинеты были перевернуты вверх дном — в прямом и переносном смыслах; ни поработать, ни выбраться из отдела казалось невозможным. Ира, наблюдая такую активность, только криво усмехалась: как много людей, оказывается, были рады любой возможности устроить ей очередной головняк… Особенно усердствовал Бекетов, дергая ее в управление чуть ли не каждый день; зачастившие уэсбэшники тоже не давали продохнуть. В общем, жизнь била ключом.
Поздно вечером, оказываясь дома и без сил рушась на постель, просыпалась почти каждый час; вздрагивая от страха, переступала порог спальни, каждый раз ожидая увидеть, что Паше стало хуже. С облегчением выдыхала; с кривой усмешкой оглядывая блюдце, полное пустых шприцев и ампул, вспоминала, как тряслись руки, когда первый раз наполняла шприц. Молодец, Ирочка, на обоих сторонах спектра, как говорится — и человека убить, и жизнь спасти…
Встретиться с Леной, несмотря на все старания, просьбы, угрозы, звонки ей не удалось. Получилось только связаться со следователем, но и подобная подвижка порадовала мало — он с первого же взгляда произвел впечатление ужасно твердолобого типа, который, придя к одной версии, будет долбить ее с упорством дятла. Для него все оказалось максимально очевидно: в ящике стола начальницы следствия нашлась изъятая партия наркотиков, которая должна была быть приобщена к делу, но вместо этого почему-то очутилась не на складе вещдоков, а в рабочем кабинете… Но главный сюрприз поджидал впереди.
— Хорошо знаете, говорите… — скептически протянул следователь, выслушав весьма эмоциональную речь Ирины. — Тогда у меня новый вопрос: если вы состоите в таких хороших отношениях со своей подчиненной, почему не заметили ничего подозрительного в ее поведении?
— Подозрительного? Вы это сейчас о чем?
Следователь с торжествующим видом пододвинул Ире какой-то листок.
— Ваша, как вы говорите, хорошая знакомая после задержания вела себя довольно неадекватно, на одного моего сотрудника даже чуть с кулаками не бросилась, а потом вообще отрубилась… Ну, мы врача вызвали, естественно. И на всякий случай попросили взять кровь на анализ. Да вы читайте, читайте.
Ира машинально бросила взгляд на бумагу. Недоверчиво вскинула бровь.
— Что за чушь?! Да такого же просто не может быть!..
***
Домой Ира добиралась далеко за полночь. В усталом сознании путалась целая паутина мыслей — слишком много всего навалилось в одночасье. Кровавый бордельный бизнес, развернувшийся у нее на районе и преподнесший им несколько жертв; раненый из-за всего этого разбирательства Паша; ни с того ни с сего задержанная Лена, в крови у которой каким-то непостижимым образом был найден какой-то дикий наркотический коктейль; целая свора проверяющих, не дававших возможности работать. Просто одно к другому! И даже непонятно, за что хвататься первым делом, чтобы все успеть, разрулить, не допустить непоправимого… Что же на самом деле случилось с Леной? Удалось ли что-то выяснить Роме? Как там Паша, что с ним, стало ли лучше, или, не дай бог, положение успело усугубиться?.. И спать, господи, как же хочется спать…
Вдруг смутными, размытыми стали огни фонарей и фары ехавшей впереди машины; заскользила, поплыла куда-то лента обледеневшей дороги. Ира торопливо моргнула, пытаясь сфокусировать отчего-то расплывающийся взгляд, в последнем усилии стремясь собраться, и тут же окончательно ушла, стерлась реальность. Больно ткнувшись, ударилась об руль; машинально в последнюю секунду вжала в пол педаль тормоза, а уже в следующее мгновение долгожданно-теплой, плотной темнотой накрыло сознание.
Спать, как же хочется спать…
Не слышала, как где-то впереди неприятно заскрежетало, лязгнуло железо; как водитель ехавшей впереди машины, чертыхаясь, рванул дверцу с ее стороны.
— Ты куда прешь, охренел, что ли, совсем?! Твою мать…
========== II. 15. Перемирие ==========
Глупо, нелепо, если не сказать по-детски все вышло — все эти совпадения, случайно узнанные факты, последовавшие за всем разборки… Он, честно, совсем не хотел, чтобы получилось так, но неожиданная правда ошеломила, обрушившись многотонной плитой — он был готов к чему угодно, но не к тому, что оказалось на самом деле. Так, наверное, чувствует себя доверчивый ребенок, чьи родители вдруг в один миг жестоко и беспощадно рушат светлые сказочные иллюзии, а ведь ни особо доверчивым, ни уж тем более глупым вовсе не был. Все дело было в ней — в ней, создавшей, сплотившей, соединившей эту команду, таких столь разных людей, чуть ли не проповедовавшей эти истины о взаимопомощи и братстве. Она всегда была верной — верной системе, сложившимся идеям, верной им. Не отступилась, узнав, как подставляли их Фомин, Терещенко, Климов, затесавшись в ряды борцов с “палачами”; не бросила ни его, ни Вику, когда перешли грань, отстояла их, не дав расследованию зайти слишком далеко; а потом, когда он очутился в тюрьме, приложила все усилия, чтобы защитить.
Он был уверен в ней больше, чем во многих других, и наверняка не он один — не зря же Ткачев так слетел с катушек, узнав правду. Он, в отличие от Паши, слишком задетого личной темой, умом прекрасно понял и принял все, что она совершила — спасла их так же, как он когда-то спас Вику. Но, вопреки логике, это оказалось настоящим ударом — слишком неприкосновенной, несмотря на все происходящее, она для него оставалась. Тогда, в тот морозный вечер, устало, с едва ли не жалобной просьбой понять смотревшая на него, она вдруг показалась ему невероятно измученной, какой-то резко постаревшей и очень несчастной — Щукин на своем опыте испытал, что значит скрывать в себе такое. И считал, что должен сохранить эту тайну, чуть ли не впервые за долгие годы испытав к жесткой начальнице, “главе” “семьи”, неизменной защитнице, простое человеческое чувство — подобие жалости.
Это уже позже понял, как наивно было бы полагать, что она оставит все просто так. Его оставит — единственного свидетеля ее тайны. Не могла же она всерьез верить, что он способен навредить ей, ее сыну, когда пришла к нему домой с какими-то нелепыми обвинениями? Повод, она просто искала повод, оправдание для себя, чтобы убрать и его. И это задело даже сильнее, чем то, как легко и умело дурачила их всех целый год, как в одиночку, не считая нужным поставить в известность остальных, решила проблему. Она не доверяла ему. Она вообще никому не доверяла, по себе зная, как сильно может ударить тот, кто казался надежным. И не захотела принять, отступить, поняв, что у него нет больше сил притворяться, сдерживаться, что-то решать — имеют ли они вообще на это право после всего совершенного? Но она снова поняла все не так, усмотрев в происходящем вызов, бунт, не желая услышать главного и смириться с чужим решением не желая тоже.
А дальше просто одна нелепая случайность, помноженная на невозможность тянуть в одиночку изматывающую правду — уж в ком-ком, а в Вике он был уверен. Но гребаное стечение обстоятельств… И выбор был прост: либо с ней, либо против. Но о каком “с ней” теперь могла идти речь? Оставалось лишь “против”…
А сейчас, в затихшей квартире начальницы, где витали запахи духов, каких-то лекарств, кофе, приготовленного Викой, он снова понял: все не так однозначно. И сыграла роль даже не ошарашившая новость о том, что начальница, в отношении которой никогда бы предположить не смог, не посмел чего-то подобного — простого, обыденного, женского — что она вдруг в интересном положении. Вдруг удивительно явственно стало то, чего не замечал прежде, да они все, наверное, не замечали — ей тоже невыносимо тяжело. Только сложив ее нынешнее положение; раненого Ткачева, которого внезапно обнаружил у нее в спальне; краем уха услышанные в отделе сплетни о неприятностях Измайловой; бесконечные проверки, совещания, затеянное расследование, он осознал, сколько она в одиночку тащила на себе, не поделившись ни с кем. Она, вытаскивавшая их из всевозможных неприятностей, порой даже рискуя, ни словом не обмолвилась о том, что ей нужна помощь. И прежнее восхищенное уважение вернулось вновь, смешавшись со стыдом — неужели они, которых так старательно тянула, выручала, спасала, считала близкими, ничем не могут ответить ей, погрязнув в каких-то обидах, дурацких разборках, дрязгах? Разве для тебя, всегда стремившегося к честности и справедливости, это кажется правильным — намного более правильным, чем то, что происходит сейчас?
