“Господи, когда это все закончится?” — устало, с постыдно-нервной слабостью подумала Ира, усаживаясь на край постели, где, бледный, еще не отошедший от введенных препаратов, лежал Ткачев. Новая, невыносимо-острая волна раскаяния, отчаяния, вины накатила, опаляя болью — опять она, опять из-за нее… Зачем она только отправила его проверять эту долбаную версию? Что какое-то гребаное расследование значит перед жизнью этого человека, человека, перед которым и так безмерно виновата, который и так столько пережил по ее вине? Господи, да какое значение имела вся та происходящая жесть, если из-за этого она может его потерять? Потерять отца своего ребенка; потерять того последнего, кто смог, сумел до нее достучаться, кто, сам не испытывая к ней никаких добрых чувств, пробудил в ней что-то прежнее, почти-человеческое, почти-живое, когда она уже была уверена — как человека ее больше не существует.
— Прости меня, — едва слышно, сдавленно, сама себя презирая и проклиная за эту слабость, произнесла Ира, накрывая ладонью его безвольную руку. — За все. Прости меня, пожалуйста…
Бесшумно приоткрывший дверь Савицкий ошарашенно замер, испытав самый настоящий шок: равнодушная, выдержанная начальница, еще совсем недавно вместе с ним спокойно таскавшая трупы и вытирающая кровь — едва ли не со слезами что-то шептавшая его другу. Такое вообще возможно?
— Ирина Сергеевна! — Ира, медленно выдохнув, закрыла глаза — показалось, что еще немного, и просто рухнет в обморок. Сдала, совсем сдала, товарищ полковник…
— Что случилось, Олег? — осведомилась ровным тоном, стиснув мобильник похолодевшими пальцами.
— Ирина Сергеевна… Тут в отделе такое… Вам лучше приехать.
========== II. 14. Доброе утро ==========
— Что здесь происходит?! — грозный голос буквально прогремел над головами собравшихся, да и вид у стремительно влетевшей в кабинет товарища полковника был весьма эффектным. Однако на присутствующих особого впечатления не произвел.
— Ваша сотрудница задержана. С вами свяжутся, — отчеканил мрачный мужчина в прокурорской форме. Двое других настойчиво подтолкнули к выходу бледную до синевы и совершенно перепуганную Измайлову.
— Я начальник отдела и имею право знать!..
— Ир, я ничего не делала! Я не знаю, откуда эти наркотики! Клянусь! Ир!.. — растерянно-беспомощный голос Лены затих за дверью; прокурорский, даже не оглянувшись на Зимину, вышел вслед за своими подчиненными. Ира, несколько мгновений тупо разглядывая захлопнувшуюся дверь, медленно опустилась на стул. Кабинет начальницы следствия выглядел устрашающе: бумаги раскиданы по полу и столу, сейф распахнут, ящики стола раскрыты, некоторые стоят на полу, содержимое вывалено наружу. Даже вода в аквариуме с несчастной рыбкой частично выплеснулась, образовав лужицу — как Мамай с целой ордой прошел, честное слово. Зимина со вздохом поднялась, машинально бросив взгляд на циферблат симпатичных часов с какими-то дурацкими обнимающимися зайцами — подарок Савицкого.
Восемь тридцать.
— Доброе утро, Ирочка…
***
О произошедшем Ира рассказала Савицкому только когда, очутившись у нее в квартире, устроились за столом, вспомнив о необходимости перекусить. Впрочем, “перекусить” — громко сказано: Ирину до сих пор изрядно потряхивало после того, как они с Ромой, наконец решившись перевезти Ткачева к ней на квартиру, щедро облили бензином и подожгли злополучный дом. Отвратительно-густой запах гари, дыма и крови до сих пор преследовал Иру, и от одной мысли о еде замутило.
— Ир, не надо тебе было… в твоем положении…
— Лена проболталась? — вздохнула Ирина, доставая из холодильника бутылку воды. — Не отдел, а бюро сплетен прям какое-то!
— Да нет, Ткачик проговорился. — Покосился в сторону спальни начальницы, где, по-прежнему без сознания, лежал друг. Зимина, заметив его взгляд, помрачнела еще больше.
— Ром, тут такое дело…
— Твою мать! — выругался Савицкий, с трудом дослушав до конца. — Какого хрена вообще происходит?! Что это значит, ты мне можешь объяснить?
— Ром, да я сама ничего толком не поняла. Олег говорит, явились с утра прокурорские с проверкой, устроили шмон… Когда я приехала, Лену уже уводили, ничего объяснять не стали, даже словом перемолвиться не дали.
— Да это же явная подстава, Ир! Да чтобы Лена…
— Это понятно, что подстава. Вопрос в том, кому и зачем понадобилось ее подставлять. Вот что, Ром. — покрутив в пальцах свежее яблоко, решительно поднялась. — Я сейчас попробую устроить встречу с Леной и вообще выяснить все. — Уже накидывая китель, замерла. И неуверенность, смешанная с каким-то детским испугом, вдруг прорвавшимся в ее голосе, произвела на Савицкого неизгладимое впечатление — еще недавно такая собранная и невозмутимая начальница моментально утратила всю свою выдержку. — А как же Паша? Его же нельзя сейчас оставлять. И врача не вызовешь. Что же делать… — чертыхнулась, закусывая губу.
— Может, кого-нибудь из наших вызвать?
— Кого? Фомина, который неделю в запое? Вику, которая третьи сутки подряд дежурит, то одного, то другого подменяя? И еще учти, что ни у кого из наших нет опыта возиться с ранеными, не та профессия, знаешь ли!
— Вот что, Ир, я пока с ним побуду. Но ты же понимаешь, что не могу я спокойно сидеть, когда тут такое!
— Я все понимаю, — очень спокойно ответила Ирина, застегивая шубу. Криво усмехнувшись, подумала, что, наверное, стала совсем эгоисткой: здоровье Ткачева для нее теперь было во много раз важнее, чем реальная угроза того, что лучшая подруга может оказаться в тюрьме. Отличный выбор, нечего сказать… Господи, да когда же это все закончится?
***
Ему снилась какая-то кровавая, страшная муть: Катя, залитая кровью, протягивающая к нему руки, жалобное “Паш, ну не бросай меня тут одну, ну пожалуйста!”; бесконечные полутемные коридоры с бесконечными же дверями, из которых выглядывали какие-то жуткие изуродованные лица, скелеты, полуживые люди; беременная Зимина за рулем — почему-то на позднем сроке — и на его глазах влетающий в ограждение роскошный “мерс”; отчаянные и безуспешные попытки догнать, остановить; искаженное, мертвое лицо Терещенко, спокойно стреляющего ей прямо в живот; куда-то утягивающая его Катя, обиженно-злое “ты не должен меня забывать!”.
Где-то должен был быть выход — из полной, пугающей темноты, но, снова и снова распахивая очередную дверь, натыкался только на новый кошмар. Знал, что ему почему-то ни за что нельзя здесь оставаться, не помнил, почему, но твердо помнил, что нельзя — ни на одну лишнюю минуту, ни на одну лишнюю секунду. Да где же он, этот гребаный выход?! Где он?!
Кто-то звал его, а может, просто послышалось, но, чувствуя, как по вискам струится холодный пот, измотанный долгой и бесполезной дорогой, бессмысленными поисками, в последнем, отчаянном усилии он двинулся на этот звук. Плохо различал, что ему говорил этот такой знакомый, мягкий-мягкий, настойчиво зовущий голос, но был уверен, что нечто очень важное — настолько важное, что даже вцепившаяся в его руку Катя вдруг куда-то отступила, будто сжавшись; куда-то исчезло очередное окровавленное лицо. Исчезло все. Только этот голос остался. И то, самое важное, осталось тоже.
***
— Просто чудо какое-то, — Андрей, прикрыв дверь, повернулся к застывшей у стены Ирине — бледная, как полотно, она только жалко дернула губами, но задать вопрос не смогла. — С такой кровопотерей… Ир, все нормально, кризис миновал, — видя, что она по-прежнему мало что соображает, произнес отчетливо, положив руку ей на плечо.
— Слава богу, — выдохнула едва слышно, схватившись рукой за косяк. Михайлин машинально отметил и ненормальную бледность, и жуткие круги под глазами, и то, как едва держалась на ногах.
— Ир, ты вообще спала хоть немного?
— Что?.. А, да, конечно. Да, — отозвалась, кажется, даже не услышав, что он спросил. Андрей, заметив у дивана большую спортивную сумку, невесело усмехнулся. Даже не проявляя дедуктивные способности, обнаружить присутствие в этой квартире мужчины не составило труда. Впрочем, может и к лучшему… Он вдруг ясно и четко понял в это мгновение, глядя на нее — измученную, перепуганную, совсем белую — что ничего бы у них не получилось. И дело даже не в каких-то непонятных событиях, постоянно клубившихся вокруг нее, не в каких-то подозрительных историях, в которые ввязывались ее странные друзья, даже не в ней самой — явно и умело что-то скрывавшей. Просто не получилось бы. Она не любила его никогда, спокойно, почти без обиды осознал он, заметив тот единственный взгляд, который она бросила на метавшегося в горячке “друга”. Не любила и не смогла бы полюбить. А зачем тогда это все?
