***

— … Кто его попросил, Красавчик утверждает, что не знает, — Савицкий отставил пустую тарелку, отдав должное кулинарным талантам Минаевой. Впрочем, он был таким голодным, что съел бы и слона — мотаясь несколько дней подряд в поисках того, кто мог быть замешан в произошедшем с Леной, он даже толком не успевал перекусить. Хотя кое-какие результаты все же были: посетив кафе, где в то гребаное утро завтракала Лена, он вышел на некого Дибцева по кличке Красавчик — молодого бездельника, живущего за счет обеспеченных женщин и порой не брезговавшего воровством.

— Ты ему веришь? — скептически уточнил Щукин.

— Ну, не то чтобы верю… Но спрашивал я его хорошо, так что смысла врать у него нет, тем более пока все не выяснится, он у нас посидит. Есть фоторобот того чувака, который его попросил подсесть к Лене за столик и что-то сыпануть. Ну, тот, альфонс тупой, даже не насторожился, куда его втягивают, лишь бы бабки платили.

— Ну так надо этого типа в розыск объявить, попроси Климова по какому-нибудь левому делу его провести. Со стороны следака все глухо, уперся как баран, даже встречу с ней не дают. Хотя раз уж у Зиминой не получилось… С другого боку надо подбираться. Ром, ты ж в курсе должен быть, может Лена какие-то мутные дела вела, угрожал ей кто-то.

— Да не было ниче такого вроде. Последнее, что на ум приходит — дело с теми упырями, которые бордель организовали. Но, думаю, если бы она что-то узнала, то сказала бы.

— Может, просто не успела?

— Может и не успела, — помрачнел Савицкий, стиснув кулак. — Урою гадов!

— Давай их найдем хотя бы для начала. Похоже, сильно мы кому-то на хвост наступили, раз такой кипеш поднялся. Правда, непонятно, почему именно Лена, зачем вообще вся эта суета с задержанием. И плюс — кто должен за всем этим стоять, чтобы и проверку натравить вовремя, и задержания добиться, это ж надо совсем Зимину не знать, чтобы поверить, что она ничего предпринимать не станет.

— Да с самого начала было понятно, что с этим делом все не так просто. Это ж как надо шифроваться, чтобы никуда ничего не “протекло”? Да и без “крыши” такой бизнес затевать не то что борзо, просто глупо. Кто-то их прикрывал, по-любасу! И явно не какой-нибудь авторитет Петя с третьего подъезда, тут люди серьезные. И…

— И совершенно с другой стороны, — закончил Костя. — Ну что, Рома, я нас всех поздравляю, похоже, мы ввязались в очередную глубокую… яму.

***

— Костя?

— Добрый вечер, Ирина Сергеевна. Или правильнее будет сказать утро? — Щукина откровенно позабавил растерянный вид начальницы — увидеть поздно вечером у себя на кухне подчиненного, да еще из тех, с кем последнее время были не самые хорошие отношения, для нее оказалось сюрпризом. Бросив взгляд на часы, Ира озадаченно нахмурилась.

— А… Я что, целый день?.. Что вообще случилось? Чего-то я не помню почти ничего.

— Да уж не один день. В обморок вы упали, Ирина Сергеевна, прямо за рулем. Повезло еще, что дорога почти пустая была и врезались в нас с Викой. Врач сказал, сильное переутомление на фоне… — и, опомнившись, закашлялся.

— О господи, не отдел, а филиал агентства “Бабушки на лавочке”, — проворчала Зимина. — Ничего не скроешь.

— Ирина Сергеевна, нам Савицкий про Лену рассказал, ну, что ее задержали. Он нашел типа, который по заказу какого-то мужика в кафе подсел к Лене за столик, ну и… Фоторобот сделали, мужика этого в розыск объявили, хотя это вряд ли что-то даст, его, скорее всего, тоже кто-то нанял. Мы вот о чем подумали. Чтобы такую многоходовку провернуть…

— Надо иметь хорошие связи, возможно даже в прокуратуре, — кивнула Ирина, наливая себе чаю и устраиваясь за столом. С усмешкой покосилась на холодильник, где стояли кастрюльки и сковородки с предусмотрительно приготовленным кем-то ужином. Заботливые какие… — Я сама об этом думала. Похоже, с этой бордельной темой мы кого-то заметно задели. Только не понимаю, при чем тут Лена, ну хотели бы припугнуть, могли бы менее изощренный способ найти.

— Разберемся, — Костя, покрутив в руках мобильный, поднялся. — Ну раз вам лучше, то я, наверное, поеду, и так тут целый табор развели, пока вы в отключке были. — Замялся, остановившись взглядом на небрежно растрепавшихся рыжих прядках, поймав откровенно насмешливый взгляд начальницы, явно ощутившей его неожиданную неловкость. Что-то необъяснимо-растерянное, немного виноватое толкнулось в груди. Вдруг подумалось, что бы он испытал, если бы, не дай бог, Вика в таком же положении оказалась бы вынуждена решать подобные проблемы? Даже представить страшно. А Зимина решает — сама, в одиночку, и даже попросить помощи считает лишним. Сколько же сил в этой хрупкой женщине, непобедимом “железном полковнике”?

— Ирина Сергеевна, простите меня, — тихо сказал он, открыто и серьезно глядя на нее. — Я правда не хотел, чтобы так получилось. Вы правы, нам некуда сейчас отступать. Просто глупо делать вид, что ничего не было, что можно остановиться, что-то изменить… Простите, — повторил он и поспешно, будто опасаясь услышать ее безжалостно-жесткий ответ, закрыл за собой дверь.

Ира довольно долго просидела на кухне — недопитый чай успел окончательно остыть, замолкли неразборчивые голоса за стеной у соседей, а шумный поток машин, проносившихся по проспекту, стал реже и почти затих. Наконец, выйдя из оцепенения, поднявшись, убрала в мойку чашку; невесело чему-то усмехнувшись, оглядела пустую кухню, вдруг показавшуюся неуютной, если не сказать неприкаянной. И запоздало, впервые за все время — с того момента, как услышала неожиданную новость — теплая, радостная волна поднялась внутри, обдав простым и светлым пониманием: она действительно рада. Может быть, довольно эгоистично, но этот ребенок ей нужен — именно сейчас, когда уже окончательно и решительно поставила на себе крест как на человеке, способном что-то чувствовать, за что-то переживать. Работа-работа-работа… Да, она нужна ей ничуть не меньше, чем раньше — это вся ее жизнь, ее дело, без которого она не представляет своего существования. Но — кроме? Что есть у нее кроме бесконечной работы? И даже повзрослевший сын, с которым совершенно утратили взаимопонимание, не мог вытащить ее из этого ледяного омута всепоглощающей пустоты и одиночества, хотя она отлично признавала, что во многом виновата сама. Хотя, может быть, у нее еще будет шанс все исправить?

Паша впервые за долгое время спал крепким, здоровым сном — не метался, не бормотал что-то в горячке; даже внешне выглядел лучше, по крайней мере, не таким бледным. Ира сама не понимала свои неосознанные, совершенно ненужные жесты, на которые срывалась в который раз — поправить сбившееся одеяло, вытереть взмокший горячий лоб, погладить по руке. Какое-то чудо: эти простые, совершенно невинные жесты пробуждали в ней неизмеримо, невероятно больше, нежели все романтически-отвлекающие моменты с Андреем — милая беззаботная болтовня, восторженное чувство собственного превосходства от актерской игры и легкий, приятный адреналин; даже здоровый секс. Ничего не дергалось, не отзывалось на его внимание, взгляды, прикосновения. И тем поразительней оказался тот удивительный контраст, когда, сама растерявшаяся от своего порыва, прижималась к Паше в теплом полумраке кабинета, пронзенная неожиданной, необъяснимо-сладостной болью. Она отчетливо помнила, когда плакала в последний раз — в кабинете генерала Захарова, оглушенная неспособностью поверить, смириться, понять. Те последние, устало-горячие, неконтролируемые слезы будто осушили, очерствили, опустошили душу — с того дня она не плакала ни разу. Ни когда от рук психа погибло несколько ее сотрудников; ни когда безжалостно и жестко исполнила ему приговор, осознавая, в кого превратилась сама; ни когда с каким-то чудовищным решительным спокойствием устранила Русакову. Не было, просто не было у нее больше слез, и сил плакать не было тоже. Но в тот момент, когда осторожно и крепко ее обнимал Ткачев — так, словно никого важнее у него не могло быть, благодарно-горячие, освобождающие слезы прорвались вновь — она даже не пыталась их сдержать, изумленная этим открытием: она еще способна хоть что-то чувствовать.