Я вытащил из пишущей машинки лист и раздраженно бросил его на стол:
- Ерунда какая-то получается. Сухо, казенно, стандартно…
Инга отложила в сторону книгу, которую читала, сидя на диване, подошла к столу и заглянула в лист.
- Ну, и что? Нормальное вступление к статье. Стандартное. Что тебе не нравится?
- Понимаешь, Солнышко, Мозжоров очень необычный человек. Не только хороший специалист, но и замечательный рассказчик. И еще очень хороший хозяин. Заметь, не просто директор, формально и сухо исполняющий обязанности, а именно хозяин: толковый, болеющий за людей и порученное дело. Он почти два часа водил меня по лабораториям института… Ну, и главное… Я своими глазами увидел наш Центр управления полетом. Святая святых, один из наших главных космических секретов вплоть до недавнего времени.
- Подумаешь, секрет, - Инга надула губки. – Его уже несколько дней каждый вечер показывают по телику!
- Показывают только главный зал управления, - возразил я. – А ЦУП намного больше. Это настоящее чудо техники!
Инга еще больше насупилась. На встречу с Мозжоровым она не попала. Я договорился с бюро пропусков института машиностроения о том, что меня будет сопровождать фотокорреспондент. Но всего за пять минут до нашего отъезда к Мозжорову, Инге лично позвонил сам Аджубеев и распорядился немедленно отбыть на метростройку в Бирюлево – там Хрущев и члены правительства открывали к очередной годовщине революции новую станцию метро.
- В общем, ничего особенного, - сказал я поспешно, чтобы окончательно не испортить настроение моему сокровищу. – Обычный космический центр.
…Перед тем, как начать беседу, Юрий Александрович с настоящим хозяйским гостеприимством накормил меня обедом в институтской столовой.
- А кофе, Мартын Андреевич, давайте выпьем у меня в кабинете, - сказал Мозжоров. – Анна Григорьевна, мой секретарь, готовит его просто замечательно.
Кабинет у Юрия Александровича оказался довольно скромным для человека, который возглавляет всесоюзный институт со штатом примерно десять тысяч работающих. Обычный письменный стол с приставной тумбочкой, на которой в стартовой готовности замерли пять или шесть телефонов, Т-образный стол для совещаний, книжные шкафы, забитые разноформатными и разноцветными томами. В углу кабинета скромно приютились журнальный столик и два мягких кресла.
На правой стене, рядом с рабочим столом, обнаружился портрет улыбающегося Гагарова, одетого в оранжевый полетный скафандр, с непонятной подписью “Гагарин” в углу над рамкой.
“Так, знакомая песня, - мысленно отметил я. – Видения и странности продолжаются!”.
- Давайте здесь расположимся, - Мозжоров кивнул в сторону кресел. – И кофе выпьем, и побеседуем.
Я не возражал. После двухчасовой экскурсии по институтским корпусам подкашивались ноги, и гудело в голове. Поэтому с облегчением опустился в предложенное хозяином кабинета кресло, достал из сумки блокнот и ручку. Мозжоров расположился напротив.
- Вот такое у меня хозяйство, Мартын Андреевич. Большое, сложное, но интересное.
- Да, интересное, - согласился я. – Впечатляет!
На вид Мозжорову около пятидесяти лет. Невысокого роста, щупловатый, седовласый. Необычайно глубокие темные глаза. Крупный с небольшой горбинкой нос. Высокий прямой лоб.
Я заглянул в заготовленные дома вопросы и приступил к работе:
- Юрий Александрович, расскажите немного о себе. Где учились, где работали, как пришли в космонавтику?
- В приказном порядке пришел, - губы Мозжорова сложились в улыбку. – Я учился в Московском авиационном институте. В сорок первом пошел на фронт, был ранен… С тех пор, кстати, плохо слышу левым ухом…
- При разговоре немного поворачиваете голову влево…
- А вы наблюдательны, Мартын Андреевич, - Мозжоров весело фыркнул. – Я уже свыкся, не замечаю… После ранения был зачислен слушателем в военную академию имени Жуковского. Ну, а после окончания войны приказом командования направлен в Германию – изучать немецкое ракетное наследство. Вот так и оказался в ракетной технике, а потом уже – и в космонавтике. Работал на разных должностях, защитил докторскую диссертацию. В шестьдесят первом возглавил институт машиностроения. И вот уже семь лет директорствую…
В кабинет зашла Анна Григорьевна и принесла нам кофе. Юрий Александрович кивком поблагодарил ее, сделал несколько глотков из чашки, явно смакуя напиток, и начал неторопливый рассказ об истории и работе находящегося в его подчинении института. Он рассказал много нового и интересного для моей будущей статьи. Я узнал, например, что космический полет обеспечивает целая сеть наземных пунктов слежения, что ЦУП “ведет” корабли и спутники от самого их запуска с космодрома и до момента посадки на Землю, и многое другое.
Но долго беседовать нам не дали. На рабочем столе Мозжорова пронзительной трелью заголосил телефон. Юрий Александрович поднялся из кресла, стремительно пересек кабинет и поднял трубку:
- Мозжоров слушает… Так…
На его лицо легла печать озабоченности. Видимо, в его огромном институтском хозяйстве что-то случилось.
- Алексей Лукич, - сказал в трубку Мозжоров. – Пусть модель пока постоит на стенде. Я сейчас буду.
Он положил трубку и вернулся к журнальному столику.
- Мартын Андреевич, я вынужден минут на тридцать – сорок оставить вас. У вас есть время? Подождете?
- Конечно, конечно, - закивал я. – У меня еще остались вопросы…
- Вот и замечательно. Если хотите еще кофе, скажите Анне Григорьевне, и она приготовит.
Он быстро вышел из кабинета.
Кофе Анна Григорьевна действительно готовит замечательно, но пить мне не хотелось. Я поднялся из кресла, сделал несколько шагов по ковровой дорожке, подошел к окну.
Уныло плакало серое небо. Струйки воды сбегали по стеклу, размывая вид на мир за окном. Когда же закончится этот дождь?
Я повернулся к рабочему столу Мозжорова, окинул его взглядом. Письменный набор в виде крепостной стены, пара папок с надписями золотой вязью “На подпись” и “К докладу”. Стерильная чистота на полированной до зеркального блеска поверхности стола. Какая-то фотография в рамке на подставке.
Взял в руки фотографию и повернул ее изображением к себе. Ничего особенного. Юрий Гагаров и Герман Титовский просматривают газету “Правда”. Фото, скорее всего, было сделано где-то в августе – сентябре 1961 года, после суточного полета Титовского на “Востоке-2”.
Уже собрался поставить фотографию в рамке на место, но мое внимание привлекли подписи космонавтов на фотоснимке. У подписи Гагарова после знакомого “Гагар” обнаружился необычно длинный и волнистый “хвост” - даже длиннее, чем на уже знакомой мне подписи “Гагарин”. Кроме всего прочего, этот длинный “хвост” заканчивался странным кружочком, похожим на вытянутую букву “о”. А подпись Германа Титовского, напротив, оказалась необычно короткой и вместо буквы “й” заканчивалась какой-то почти вертикальной загогулиной.
Перевернул рамку и осторожно вытащил из нее фотографию.
Фотография оказалась вовсе не фотографией, а обычной цветной открыткой, которые во множестве выпускаются Министерством связи после каждого полета наших космонавтов. Внизу открытки на белой полосе ярким черным шрифтом было напечатано:
“Первый советский космонавт Герман Титовец и второй советский космонавт Юрий Гагаренко читают газету “Правда”.
Еще раз внимательно всмотрелся в лица космонавтов. Обычные и хорошо знакомые лица. Юрий Гагаров и Герман Титовский. А по подписям и надписи внизу открытки получается, что передо мной совсем другие люди - Юрий Гагаренко и Герман Титовец. И еще из надписи следует, что Титовец – наш первый космонавт.
