Олежка с одного взгляда уловил мое состояние и в самые критические моменты быстренько заменял меня, выполняя необходимую операторскую работу. В Центре управления полетом на Земле, по-моему, даже не заметили подмены.

Через полтора часа интенсивного радиообмена, взаимных препирательств и пары-тройки откровенных выражений в адрес составителей полетных инструкций я, наконец, одну за другой ввел команды в систему управления с пульта в спускаемом аппарате. Комплекс послушно направил датчики – глаза на Фомальгаут, Сириус и Альтаир. А затем уже движок в кормовой части комплекса длинно и размеренно чихнул в пространство струями раскаленного газа. Все. Коррекция была выполнена.

Я устало откинулся в кресле, замер, наслаждаясь легкостью тела. Что же это за планида такая? После запуска – отказ двигателя и пожар. Сейчас – сбой компьютера и моя “морская” болячка. Ни в одном полете до нашего еще не было такой цепочки неприятностей. Это же какого космического бога я прогневал?

- Ну, теперь можно и перекусить, - Олег полез в укладку с продуктами. Достал две тубы с мясным пюре и соком, а мне протянул несколько упаковок с таблетками.

- Это что? – наморщил нос я.

- Пилюли от “морской болезни”, - смущенно кашлянув, пояснил Макарин. – Те, что тебе врачи прописали…

- Вот пусть они сами их и глотают, - сунул таблетки в карман летного комбинезона. – А я, пожалуй, тоже чего-нибудь перекушу.

- Что, полегчало? – Олег не скрывал радости.

- Ага, вылечился полностью. Работа, друг мой, - это лучший лекарь!

Олег понимающе кивнул.

…Через пару часов симптомы вестибулярного расстройства действительно пропали. Макарин задремал в пилотском кресле. А я перебрался в бытовой отсек, притушил освещение, и расположился на мягком диванчике у округлой стены. За иллюминатором висел серпик Луны, заметно выросший за минувшие сутки полета.

Космос, Луна… Конечно, в детстве я и мечтать не мог о космических полетах. Тогда, в тридцатые и сороковые, и слова такого не было – космонавтика.

А вот о полетах в небо – мечтал.

Как рождаются мечты? Хорошо помню лето сорок второго. Немцы рвутся в мой родной Ворошиловград. Советские войска держатся из последних сил. Военной техники у наших отчаянно не хватает. Фашистская авиация прочно господствует в воздухе. Бомбы как горох сыпятся на город. Пятерка фрицев, отбомбившись, разворачивается, чтобы уйти на аэродром. Уверенные в своей силе, наглые… Я сижу на корточках у стены дома, смотрю, слезы на глазах. Обида, ненависть, бессилие… И вдруг из-за облаков в буквальном смысле вываливается краснозвездный истребитель и сходу стремительно идет в атаку. Один против пятерки немцев! Фрицы поздно заметили наш самолет, растерялись… Трассы пуль потянулись к фашистским стервятникам. Один из самолетов с крестами на крыльях дернулся, кувыркнулся и круто пошел вниз. “Ястребок” развернулся по широкой петле и снова атаковал врага. Немцы попытались перестроиться для обороны, но не успели. Еще один самолет потянул к земле черный дымный хвост. Фрицы испугались, рассыпались в стороны и драпанули… Вот в тот день и решил – выросту и обязательно стану летчиком.

В детстве я никогда не отличался примерным поведением. Бегал с уроков, дрался отчаянно, летом яблоки тряс с соседских деревьев – вкуснее они там были, чем в нашем собственном саду, что ли? Но учеба… Учеба – дело святое. Нравились математика и физика. Ну, и конечно, рисование. Хотя зубрилой никогда не был, но как-то само собой получилось окончить школу только с отличными и хорошими оценками. А двойку “за поведение” в аттестат не ставят.

В семье нас было девять детей. Мама очень хотела, чтобы я после школы пошел учиться в медицинский институт и стал врачом. Но я для себя тогда уже все решил твердо и однозначно: только в авиацию, только летать. Когда сказал дома, мать заплакала, а отец крепко обнял меня и сказал: “Ну, давай, Лешка. Летай!”

В Ворошиловграде было авиационное училище, но там готовили штурманов для бомбардировочной авиации. А я хотел быть летчиком-истребителем, летать на больших скоростях – так, чтобы дух захватывало. Поэтому отправился в соседнюю Харьковскую область и поступил в Чугуевское авиационное училище летчиков.

Учиться было сложно, но интересно. Есть люди, которым трудно привыкнуть к небу, к полетам. А я как-то сразу прижился в авиации. Датой моего воздушного крещения стало 27 января 1949 года – первый полет на самолете в сопровождении пилота-инструктора. Ну, а в самостоятельный полет я отправился через три с половиной месяца – 15 мая...

Боялся ли? Конечно, боялся. До коликов в животе. Перед взлетом решил сосредоточиться, закрыл глаза…

Липкий, гадкий ужас. Белокурый фриц в черной униформе целится в меня из пистолета.

“Врешь, сволочь, не испугаюсь, - зло скриплю зубами. – Наша возьмет!”

Открыл глаза – и вперед. Отлетал на “отлично”.

Окончил училище с красным дипломом. Командование предложило остаться в авиационной “альма-матер” инструктором. На вооружение стала поступать уже новая техника, реактивная. Стране остро нужны были пилоты. А пилотов нужно было учить.

Летал – как заведенный. Взлет – посадка, взлет – посадка… Наверное, сотни три вчерашних пацанов с моей помощью стали называть себя летчиками.

А, в общем, конечно, рутина. Скучно. Каждый день одно и то же: взлет – посадка, взлет – посадка…

Разве что в пятьдесят восьмом, весной… Во время одного из полетов на учебном “МИГе” ни с того, ни с сего загорелся движок. Мамочка родная, как пришлось покорячиться, чтобы выйти на аэродром! Сел. Вылезли с курсантом из дымящейся машины, стоим, смотрим друг на друга и хохочем. Живы! Никогда не злоупотреблял, но вечером в тот день водочки накушался немерено…

Через год направил рапорт с просьбой перевести в летно-испытательную часть. Пресытился взлетами и посадками, что ли? Теперь хотелось не просто летать. Хотелось подняться еще выше в небо, испытывать новые типы крылатых машин. Как любят писать журналисты, “небо манило недосягаемыми высотами”.

Раппорт удовлетворили с первой попытки. Прибыл к новому месту службы. Начал проходить переподготовку, изучать материальную часть самолетов. Но полетать на этой технике так и не успел. В октябре меня вызвали в штаб части и предложили пройти медицинскую комиссию. Попал в авиационный госпиталь и… Стал кандидатом в космонавты!

Мне не посчастливилось попасть в группу пилотов для космических кораблей “Восток”. Отбирали самых щупленьких наших ребят, самых низкорослых. “Восток” – не Кремлевский Дворец съездов, в нем особо не развернешься. А нужно еще установить катапультируемое кресло с космонавтом. Поэтому и брали “малышей” – Гагарова, Титовского, Нелюбина…. Жаль, конечно, что не удалось полететь в космос в числе самых первых. Но и меня судьба не обидела. Как-то в конструкторском бюро у Василия Павловича Михеева я увидел чертежи “Восхода”. Многоместного корабля со шлюзовой камерой для выхода в космос. И, как говорится, заболел… Моей рабочей одеждой стал космический скафандр. Точнее, его прототип. Ведь многие технические решения отрабатывались, что называется, “по ходу пьесы”. Я на себе испытывал некоторые модификации скафандра. В специальной герметичной камере меня “поднимали” на разные высоты, выдерживали несколько часов. Держался.

Потом был полет. Вышел из корабля в открытый космос. Страшно было, конечно…

…Леденящий страх. В меня целится фашист. “Струсишь, Лешка?” “Врешь, гад!”

Оттолкнулся от края шлюза, пошел в свободный полет. В динамиках скафандра звенящий от возбуждения голос Паши Белянина, командира “Восхода-2”:

- Земля, я – “Алмаз”! Человек вышел в космическое пространство!

Потом были несколько минут сковывающего тело и душу ужаса, когда настало время возвращаться в корабль. Скафандр раздуло внутренним давлением, и плечи никак не хотели помещаться в проеме люка. Пришлось стравить воздух – операция, которая никакой программой полета не предусматривалась из-за ее чрезвычайной опасности. И только тогда я смог вернуться в “Восход” - нестандартно, ногами вперед, “по покойницки”, как выразился потом, уже при разборе полета на Земле, генерал Маканин.