- Как же вы на него вышли? – поинтересовался я.
- Скажите спасибо Игнатию Дормидонтовичу, - Зеленоструков кивнул в сторону Староперцева. – Восемь убийств, считая и Степанкова, были совершены из одного и того же пистолета ТТ – это подтвердила баллистическая экспертиза. Товарищ майор запросил списки проживающих в гостиницах из тех городов, в которых произошли эти преступления. В двух случаях обнаружилась фамилия Ипполитова.
- Лейтенант тоже внес свою лепту в расследование, - майор ладонью похлопал Зеленострукова по плечу. – Додумался снять запись с видеокамер охраны в магазине напротив Старо-Преображенского храма. Так мы узнали, что Ипполитов уходил с экскурсии. А потом ввели изображение подозреваемого в компьютер, и обнаружили, что имеем дело не с историком Ипполитовым, а с беглым «эсэсовцем» Спорыховым. И у нас сразу появилась масса вопросов к этому гражданину.
- Но зачем же он убил Сашу Степанкова? – кашлянув, спросил Строгицкий.
- А вы еще не догадались? – Староперцев снисходительно ухмыльнулся. – Убийца готовил покушение на вас, Борислав Аркадьевич. Но Степанков столкнулся со «старичком Ипполитовым» в гостинице и узнал в нем Спорыхова. Но, скорее всего, не был до конца уверен – ведь столько лет прошло. Предложил лжеисторику встретиться на прогулке во время обеда. Но и Спорыхов тоже узнал Степанкова…
14
Староперцев и Зеленоструков вызвали следственную группу для осмотра места происшествия, а меня и Строгицкого просили не отлучаться из гостиницы: наши показания еще нужно было занести в протокол.
Мэтр отечественной фантастики выглядел хмурым и подавленным. В таком состоянии ему было явно не до семинарских дел. По моему совету, Борислав Аркадьевич занял коллег по писательскому цеху самостоятельной работой, и я тут же утащил его в бар. Взял бутылку «Закарпатского», сырную и колбасную нарезку, лимонные дольки. Разлил коньяк по бокалам, и мы выпили. Лицо Строгицкого почти сразу порозовело.
- Борислав Аркадьевич, ваш семинар – зачем он?
- Люди разучились мечтать, Георгий, - писатель вздохнул. – Четыре волны массовых репрессий, если считать с тридцатых годов прошлого века, надежно зачистили страну. Удары наносились по самым талантливым – писателям, поэтам, художникам, композиторам. Мы сделались обществом посредственностей…
- И вы…
- Хочу возродить фантастику, - сказал Строгицкий. – Хватит писать о новых плотинах и тракторах. Пора начать писать о людях. Фантастика должна стать умной и человечной. Настоящей.
- Поэтому вы учите, наставляете и опекаете ваших молодых коллег?
- Я, прежде всего, стараюсь научить их мечтать. Строить миры и вселенные. Уж простите за высокий слог.
Он замолчал. Я его не торопил.
- Знаете, Георгий, - через некоторое время сказал писатель, - а я ведь почти точно угадал замысел Ипполитова. Правда, еще сомневался, думал, что это просто глупая литературная игра… Мы же вчера вечером поспорили с ним здесь, в баре, на бутылку коньяка. Поспорили о том, что я к полудню сегодняшнего дня придумаю и напишу рассказ, в котором будет исповедь самоубийцы и текст его предсмертной записки. Причем рассказ я должен написать от руки.
- Я знаю, Борислав Аркадьевич. Ваш разговор слышал здешний бармен и рассказал мне о нем. Поэтому я и оказался в нужный момент и в нужном месте. Думаю, что Ипполитов-Спорыхов хотел не просто убить, но и повесить на ваши плечи груз всех остальных совершенных им убийств. Он бы оставил пистолет на месте преступления, вложив его в вашу руку. А рядом положил бы записку самоубийцы, оторванную от листов с вашим рассказом.
- Значит, вы спасли мне не только жизнь, но и репутацию, - писатель, наконец, улыбнулся и рассеянно повертел в руках бокал. – У меня довольно часто так бывает: пишу что-нибудь, – и вдруг написанное становится реальностью. Словно это я сам пишу историю. Иногда мне даже кажется, что весь наш мир я сам и придумал: сел за письменный стол, включил компьютер и написал.
Он чуть помедлил, собираясь с мыслями, и продолжил:
- Вот и с этим рассказом… В шутку сделал его героями и самого Ипполитова, и себя, и вас. Хотите – верьте, хотите – нет! Вы же космовоенлетчик?
- Угу, - я кивнул. – Правда, здесь, в «Дружбе», в иной своей ипостаси - как «ариец».
- Ариец? – лицо Строгицкого дрогнуло. – Из этих… Как их там… «Хайлей»?
- Нет, нет, - я поторопился с разъяснением, – тайная секта последователей германского маньяка Шикльгрубера не причем. Я всего лишь член АРИ – Ассоциации реальной истории.
- А что и в самом деле есть такая организация? – Со Строгицким явно что-то происходило. Щеки его становились все бледнее, на лице обозначился то ли испуг, то ли озабоченность.
Я снова плеснул в бокалы коньяка, и мы выпили.
- «Арийцы» негласно следят за всем происходящим в мире, - продолжил рассказ. – Ведь официальная история нисколько не соответствует реальной. Мало того, что ее намеренно фальсифицируют в своих интересах политики, но даже в самых, казалось бы, «безобидных» ситуациях наше прошлое отражается в записях и мемуарах искаженно. К примеру, выступает с речью президент какой-нибудь страны и предлагает мировой общественности свои соображения по контролю над гонкой вооружений. Инициативу приписывают ему, хотя на самом деле идея родилась в голове советника президента. Он-то и есть скрытая историческая фигура, а официальный президент – в лучшем случае, просто спикер. Вот такие ситуации мы отслеживаем и создаем реальную ткань истории. Становимся свидетелями тех или иных событий или наводим подробные справки о них… Правда, я до сих пор не знаю, кто стоит над нами, для кого мы все это делаем.
- Это как? – Писатель задал вопрос почти шепотом. Лицо его по-прежнему было бледно.
- Не поверите, у меня в голове время от времени слышится голос, который советует, куда направиться и что узнать, - я засмеялся. – Медицина не нашла патологий. Поэтому можете смело считать меня агентом зарубежных телепатических спецслужб, инопланетян, пришельцев из будущего – я и сам не знаю. Кстати, сюда мне тоже рекомендовали приехать «свыше». Представьте себе, их заинтересовал ваш писательский семинар. А то, что иногда слышу голоса, я использовал как повод, чтобы попроситься на отдых именно в Песчаную…
- Нет, это не-воз-мож-но! – Писатель сжал виски пальцами. – Этого не может быть!
- Это правда. Мне действительно слышатся чьи-то голоса…
- Я не об этом, - Строгицкий раскрыл папку, в которой лежал написанный для Ипполитова рассказ, и хлопнул ладонью. – Здесь описано все, что вы мне только что рассказали. Слово в слово!
Он поднес текст к глазам и начал читать:
- «Врач был румян, круглолиц и добродушен. Словно сошел со страниц книжки детского писателя Глазкова «Про малыша Знайку и его друзей» - помнится, был там такой же благообразный доктор Микстуркин…»
Писатель зашелестел листами, взял последний лист. Пальцы его мелко дрожали.
- «…Пододвинул к нему раскрытую папку. Луганцев принялся читать: начало текста, потом перелистал листы, пробежал глазами окончание рассказа. Откинулся на спинку стула. Поднял взгляд на меня.
Мы сидели и молча смотрели в глаза друг другу».
Он замолчал и пододвинул ко мне раскрытую папку. Я принялся читать: доктор Микстуркин, «медицина в вашем случае бессильна», поездка в Песчаную…
Потом перелистал листы. Сандро, Ипполитов, Леночка, Лазарьев и Бориленко. День за днем описаны все мои встречи. Единственная «отсебятина» – исповедь смертника Спорыхова с его предсмертной запиской, якобы он хотел покончить с собой после убийства Строгицкого.
Пробежал глазами окончание рассказа: смерть убийцы, Староперцев и Зеленоструков, разговор в баре со Строгицким.
