– Все читали сказки про Шулу, Эмиль, – сказала Алиса.

– Ага, Грир, – подтвердил один из братьев Вон, – даже мы.

Грир насупился, недовольный, что его прервали.

– Честно говоря, – признался серебряный, – ваша история про хромого маламута мне нравится больше. Ход с костяной лапой жжет.

– Назовем его Моби-Динг! – снова воскликнул Грир. – Я сляпаю вам сюжетец, как только Алиса отольет мне чуток «Дом Периньона».

Грир опрокинул бутылку и посмотрел на сходню. У верхнего края доски с веревочными канатами замер по стойке вольно могучий азиат. Из-за его спины доносились всплески и женский визг – там кто-то плавал в бассейне. Выгнув брови, Грир посмотрел на Алисиного сына:

– Мистер Стюбинс счас на борту, мон? Как нашчет поговорить? Хорошо б нам продвинуть наш творческий проект, пока он еще шипит у меня в башке на сковородке.

Левертов засмеялся и махнул рукой в сторону кормы:

– Он счас вон в той будке, мон, отдыхает после тяжелого перехода. – Мурлыкающий голос намекал на некие проделки. – Весьма тяжелого, насколько я знаю нашего дорогого режиссера. Потому я и прилетел заранее.

– И кто ты при Стюбинсе, Ник? – Это были первые слова Айзека после рукопожатия. – Мальчик на побегушках?

– Род верный, обстоятельство – нет.

Несколько секунд они рассматривали разбитые физиономии друг друга, напряжение росло. Купальщицы визжали и плескались.

– Ладно, я пошел привязывать лодку, – сказал наконец Айзек. – Рад тебя снова видеть, Ник.

– Грир, – сказала Алиса, – отдай мне бутылку и иди помоги Салласу.

– Я сам справлюсь, Алиса. Пусть мсье Грир порадуется голливудскому дерьму, пока оно еще горячее. – Бросив последний короткий взгляд на ее костюм, он отправился к докам. – А я уже нарадовался.

– Как угодно, – буркнула она, резко оборачиваясь к Гриру. – Но бутылку ты мне, скотина, отдашь. За двадцать лет это мой первый подарок на День матери. Вон в холодильнике пиво, если пить охота. – Затем, повышая голос, чтобы Саллас услышал ее в доках: – Здесь только я одна и одета подходяще для «Дом Периньона».

Все засмеялись. Предоставив мужчинам вести разговор, она с тоской задумалась. Напялив этот идиотский костюм, она выставила себя последней дурой – как обычно. Что он сказал? «Как на портретах Эдварда Кёртиса»? Надо было догадаться: стоит чуть-чуть пофорсить, первый раз за столько лет и совсем немного, по совсем особенному случаю, как тут же явится бывший герой, злой оттого, что его отодвигают в сторону, и уж он-то найдет способ вылить на тебя ушат воды.

Мужчины тянули пиво и чесали языками. Она растягивала рот в улыбку и помалкивала. По небу качалось взад-вперед огромное жесткое парусное крыло, напоминающее грозный палец отца Прибилова.

– Ай-ай-ай, Алиса, вспомни, что я всегда тебе говорил: сперва человек злится, потом в него бес селится.

Когда пиво кончилось, Николас вызвался провести всех на борт для экскурсии по провизионной кладовой, «для легкой репетиции нашей будущей пресс-конференции и фантасмагории!». Алиса вежливо отказалась:

– Идите, ребята. Мне нужно еще кое-что проверить в «Медвежьем флаге».

– Мама, – ее сын наклонился и быстро, театрально поцеловал ее в лоб, не успела она возразить, – ты так много работаешь.

Чтобы скрыть волнение, она гордо пошла прочь, тоже словно по сцене, размахивая бутылкой шампанского, бахромой из птичьих клювов, задирая нос. Но едва пройдя парковку и скрывшись из виду, она прислонилась к штабелю пустых трансформаторных катушек и стала блевать прямо на асфальт. Ее выворачивало с такой силой, что под зажмуренными веками поплыли неоновые рыбки. Когда отпустило, она прополоскала рот «Дом Периньоном» и прыснула им на катушки. Затем, сказав «пошло оно все к гребаной суке матери», проглотила остатки. В конце концов, это был ее подарок на День матери.

Она все еще тащила с собой пустую бутылку, когда добралась до главного городского перекрестка. Отвязный гнев, вспыхнувший на причале, еще тлел, но Алиса его сдерживала. Она любезно кивала прохожим. Если кто-то что-то говорил про ее наряд, она напоминала себе про раскачивающийся палец – «Ай-ай-ай, Алиса…» – и шла дальше, спокойно. Проходя мимо открытых дверей «Крабб-Потте» и услыхав оттуда мерзкий хриплый регот, который вполне мог относиться к ней, она пошла дальше. Она пошла дальше, когда два белых копа при виде нее затянули древнюю пивную песню «На земле с водой небе-е-е-е…». Она пошла дальше, когда один из близнецов Лупов, не вылезая из кабины своего бигфут-пикапа, плюнул ей под ноги кожурой от фисташек, – ну хорошо, почти пошла – и пошла бы совсем, если бы эта чертова громадина, стероидный хаски, которого они возят на цепи в кузове, не вздумал на нее бросаться.

Натянув цепь, тварь лязгнула зубами в шести дюймах от Алисиного лица – девяносто фунтов мерзкого воя! – ну Алиса и врезала ей по голове бутылкой от «Дом Периньона». Псина повалилась на захламленное дно кузова, словно большая плюшевая игрушка. Близнецы Лупы выскочили как ошпаренные, каждый со своей стороны кабины, плюясь пивом и фисташковой шелухой.

– Алиса, ты сука…

– Алиса Кармоди, ты сука…

– …если ты поранила Верного…

– …если ты поранила нашего Верного…

– Поранила? Да что ему сделается? У него вместо головы жир с хрящами. Я всего лишь утихомирила этого раскормленного сукина сына.

Собака лежала на боку, растянувшись на мусоре, – глаза открыты, дышит нормально. Алиса все еще держала бутылку в поднятой руке.

– Видите? Ему понравилось. – Гнев ушел, но собственная зловредность пока еще радовала. – Могу врезать еще разок…

– Алиса, ты сука, – тот из близнецов, который стоял на тротуаре, шагнул вперед, – дай сюда бутылку, пока я еще, слава богу…

Бутылку он получил, не успев объяснить, слава богу что. Рухнул вежливо, как Верный. Его брат, обогнув машину, подошел сзади и схватил Алису до того, как она смогла обернуться. Она вырывалась, вдыхая свиной запах с его одежды и опасаясь, что ее сейчас опять вырвет. К счастью, те два белых копа были недалеко, услышали ее ругань и пришли на выручку.

Изложив в участке каждый свою версию событий, они заключили сделку: Алиса не предъявляет иск «злая собака» Верному (что вылилось бы для псины аж в полтора месяца карантина), если Эдгар и Оскар не вчиняют Алисе иск «буйный пра». Таким образом, белые копы не составляют длинных протоколов, а дежурный сержант не пробуждается ото сна в запасной камере. В два часа ночи, как раз когда после краткого отдыха начало подниматься солнце, все разошлись по-хорошему. Алиса продолжила путь домой, босая, измятая и взлохмаченная, но по-прежнему с уцелевшей и украшенной бантом пустой бутылкой.

Миновав магазин Херки, она стала присматривать место, где можно скрыться от глаз и еще разок сблевать, когда рядом остановился белый «геркулес».

– Залезай, Алиса. Тебе, похоже, лучше ехать.

Она залезла. Она слишком плохо сейчас соображала, чтобы придумать, почему нет. Когда фургон поехал, она спросила, почему он до сих пор катается.

– Я думала, ты ушел домой.

– Я ушел чистить лодку, помнишь? А теперь еду домой.

– Честный хрен, вот ты кто.

Он не ответил. Она терпеть не могла, когда ей не отвечают, особенно этот кудрявый греческий хрен, но сидела молча. Если бы ей и захотелось поговорить о какой-нибудь ерунде, ничего, кроме недавней перепалки с Эдгаром, Оскаром и Верным, на ум не шло.

– Тебе в мотель?

Она лишь хмыкнула. Посмотрим, как это понравится ему. Он объезжал ухабы и рытвины этой убогой улицы, отчего обоих подбрасывало и качало. Птичьи клювы, свисавшие у нее с подола, дрожали и клацали. События этой ночи свисали и клацали точно так же – сухо и разъединенно. Одна несчастная бутылка шампанского! Индейские представители всю дорогу были правы: огненная вода не для индейцев.

Они тряслись, пока она наконец не завопила:

– Стой, черт побери!

Он съехал на обочину, чтобы она смогла выйти. На этот раз она постаралась, чтобы в желудке не осталось ничего. Когда прекратили плавать неоновые рыбки, она забралась обратно в фургон. Дрожа, наклонилась вперед и обхватила колени руками, а он включил передачу и вывел фургон обратно на асфальт.