– Вот видишь. Ты же у меня совсем не глупая. Еще вопросы? По правде говоря, я немного занят и уже должен бежать. Но если ты хочешь задержать меня и отдать подарок… Нет? Ладно, подождем, каких-то десять дней осталось.

Оставшись в одиночестве, Инга в прострации опустилась на кровать и сложила руки на коленях. Вот и прошел месяц… Боже, как быстро… Когда он успел так незаметно проскользнуть? Она не успела… Не освободилась…

Сдавленный кашель раздирал сердце и барабанные перепонки, кровь разбрызгивалась по лицу, капала на песок и съеживалась, как от страха. Филипп из последних сил противостоял смерти, уже протянувшей к нему свою костлявую длань, захлебывался кровью, хрипел и кашлял. Он мысленно взывал к Инге, в агонии скреб пальцами по песку и все силился что-то сказать, но слова не могли протиснуться через сдавленное удушьем горло. Он умер, так и не ощутив напоследок тепло ее пальцев, не услышав любимый голос…

Инга всхлипнула и разлепила влажные глаза.

– С возвращением на бренную землю.

Захар сидел рядом на кровати, улыбаясь лукавой улыбкой, как чародей, во власти которого не только стихии природы и плодородие чужих земель, но и жизнь человека, его здоровье и рассудок, его желания и возможности.

Господи, у нее не получилось… Инга вспомнила, какой испытала душевный подъем, обнаружив под кроватью уродливый стеклянный клык от разбитой колбы светильника. Захар, по всей видимости, накануне вынул фонарь из комода и как обычно поставил на свое место, но Инга спала и ничего не слышала. Она даже не удивилась, когда увидела светильник на тумбочке, прежде чем запустила им в палача. Все это время ключ к свободе был под рукой, а она упорно отрицала его существование, ненавидела всеми фибрами души, закидывала в комод и старалась забыть. Эта мысль била по вискам. Инга могла избавиться от страданий еще два с половиной месяца назад, сразу после заселения в каморку… Да нет же, еще раньше, в самой первой хижине! Все это время орудие было рядом, все это время рядом… Достаточно было протянуть руку. Инга отказывалась верить, что целые недели терзалась и ревела бок о бок с возможностью все закончить.

Первые недели Захар каждый вечер вынимал светильник и ставил на место, но потом ему надоело и он стал делать это через день или два, по настроению. Даже отсутствие лампы на прикроватной тумбочке замечал не сразу. Но девушка продолжала закидывать ее обратно с тем же рьяным негодованием, что и прежде. Сейчас в этом виделся некий зловещий подтекст, словно палач заранее все просчитал, но устал ждать, когда же до нее наконец дойдет. Как еще объяснить его внезапное появление вчера ночью? Он ждал ее выпад, он чувствовал, что рано или поздно ее озарит.

Неясные очертания вогнутого осколка Инга заприметила за секунду до появления пиратов с матрасами, но что именно увидела, поняла уже после того, как закончилось действие препарата и мысли прояснились. Это была брошенная судьбой милость. Инга взывала к ней с таким отчаянием, без конца обвиняла и упрекала, и вот строптивица сжалилась над глупой наперсницей и ткнула пальцем в открытую дверь. Но даже после этого Инга не смогла выйти. Тщетность усилий избавиться от навязанного бремени и завершить историю на своих условиях говорила сейчас за себя колюще-тянущей болью в туго перебинтованном запястье. Инге некого было винить, кроме себя. Слишком долго она соображала, за это время мучитель успел хорошенько ее изучить, и теперь считывал с ее лица все помыслы и чувства.

– Прости, нам пришлось вернуть тебя обратно. Досадно, не спорю, но, как говорится, все относительно.

Бодрый голос выводил из себя, хотелось ударить пирата, заткнуть, а лучше и вовсе убить. Нет больше сил терпеть эту всезнающую улыбку, видеть это постылое шакалье лыко, давно уже опротивели эти серо-зеленые глаза, по ту сторону которых таилась на глубине прожорливая химера.

Инга с поджатыми губами отвернулась к окну, где серебрилась ливневая завеса. Крупные капли шлепали по пальмовым веерам, стегали густые лиановые косы и непрерывно стучали по карнизу, перебивая неумолчный ропот разгулявшейся стихии.

Не поднимая руки с кровати, узница незаметно коснулась безымянного пальца большим и почувствовала бинт. В груди вспыхнул крошечный огонек. Инга торопливо потянулась к нему, чтобы согреться, и ощутила рядом с ним надежду и покой. Она это сделала. Она перенесла отметину из души. Теперь как бы изувер ни пыжился и ни старался подчинить ее разум, ничего не выйдет. Рано или поздно Инга высвободится из его цепей, высвободится во что бы то ни стало, пусть даже придется затратить месяцы на усыпление бдительности, прежде чем удастся повторить попытку.

– Представляю, как тебе сейчас паршиво. И могу только посочувствовать. Но как ты однажды меня спросила: зачем все это? Если наложишь на себя руки, вместе вам не быть. Ты понимаешь? Судя по всему, твой муж был неплохим человеком, раз ты так отчаянно к нему рвешься, и наверняка попал на небеса. Но разве тебе не известно, какими последствиями чреват для души такой противоестественный акт вроде самоубийства? Сейчас у тебя пока еще есть возможность когда-нибудь воссоединиться с благоверным, если как следует попросишь создателя. Но стоит переступить черту – и привилегиям конец. Хочешь навеки разлучиться с возлюбленным? Да еще и этот порез на пальце… Инга, зачем? Ты могла повредить сустав и лишить палец нормальной подвижности. Ты, наверно, хотела насолить мне, намекнуть, что я твоему благоверному и в подметки не гожусь? – Захар тихонько рассмеялся, как от старой доброй шутки, которая никогда не надоест. – Если ты не против, от участия в этой игре я, пожалуй, воздержусь. Детские забавы не по мне. Тягаться с мертвым куском плоти? Неужели ты сама не слышишь, как глупо это звучит? Он давно гниет на дне океана, среди камней и водорослей. Никто и никогда не узнает, как он умер и где покоится. Морские клопы обглодают его останки, а его кости станут домом для мелких трусливых рыбешек. И не будет ни мягкой колыбельки на дорожку, ни цветочков на могилку. Жалкая смерть безвестного маменькиного откормка, возомнившего себя моряком.

Повисло молчание, но узница не стала его заполнять. Кровопивец, душегуб, мерзавец! Инга думала, что слезам уже неоткуда взяться, но после слов пирата глаза наполнились обжигающей влагой. В голове замелькали обрывки самых страшных минут в ее жизни. Филипп задыхается от кровавого кашля, в предсмертной агонии глядит на нее, силится что-то сказать, но не может… Скребет пальцами по песку, ищет ее руку и не находит… Жизнь ускользает медленно, ее никак не удержать, веки замирают в неестественном положении, наполовину прикрыв глаза… Шакал жадно хватает безжизненную руку, ножом срезает с запястья часы, затем стягивает с пальца обручальное кольцо, выкручивает его, пыхтит… По руке стекают тягучие капли остывающей темно-вишневой крови… Если после смерти мозг еще некоторое время способен воспринимать боль, Филипп ощутил этот порез.

Инга судорожно вдохнула и сжала руки в кулаки, но пронзившая иглами боль заставила ее разжать пальцы. Как эти дьявольские отродья попали на землю? Кто их выпустил, как загнать их обратно? Есть ли хоть один способ их одолеть? Инга сглотнула комок рыданий и приказала себе не поддаваться. Ты сделала очень важный шаг, сумела обойти Захара, перенесла отметину из души. Он знает, как пронять тебя. Не слушай его. Он видит в человеке слабое место и давит, давит и терзает, пока не получит глубокую незаживающую рану, которую подлечивает и растравляет, в зависимости от своих потребностей. Твое слабое место слишком очевидно. Скрой его, запечатай в душе, оставь воспоминания только для себя – и станешь неуязвимой. Не позволяй им пробиваться наружу. Не надо больше срываться, твои жалкие потуги одержать верх только забавляют его. Ты никогда не одолеешь его в прямом и честном бою, да этого и не требуется. Однажды ты добьешься желаемого и освободишься. Против посягательств на твою волю, на твой рассудок ты защищена. Путь намечен, тернистый и долгий, очень долгий, но ничто не заставит тебя сбиться, ничто не отвратит от цели. Пусть говорит что угодно, ты можешь противостоять его нападкам, если прекратишь пропускать все его слова через сердце. Нарасти броню. Не сдавайся.