Кто бы мог подумать, что этот киношный дебошир владел почти половиной акций нескольких горно-обогатительных комбинатов. С юных лет честолюбивого Харитона манила загадочная красота антрацитов и царственное великолепие алмазов. Ничто так не возбуждало его пытливый ум и не заставляло биться сильнее его юное сердце, как прерывистое мигание запертой на заслонку печи. Иссиня-чёрный уголёк, казалось, ласково улыбался любимой бабуле, кидающей его в оскаленную пасть раскалённого добела пекла.

Харитон рос непоседой и хулиганом, облазившим все соседские дачи в поисках дармовой еды и ценных вещиц. Эти нехитрые проделки казались ему самыми настоящими пиратскими походами за несметными сокровищами, терпеливо ожидающими своего нового хозяина.

Полюбившиеся Харитону вещи тут же прятались то на стареньком сеновале за огромной стопкой прошлогодних газет, то в самом центре огуречной грядки, то в подмокшей коробке из-под обуви. Материнские руки пребольно шлёпали попавшегося с поличным парня по загорелой спине, заставляя его громко шипеть и невнятно материться сквозь стиснутые зубы.

Молодая соседка, трижды обворованная писклявым голодранцем, предрекла Харитону скорую погибель от рук своего мужа, запиленного ею до плеши на лопоухой голове и нервного подёргивания левого глаза. Лысый Сева несколько раз тайком от жены забегал к матери Харитона, дабы поставить на место распоясавшегося хулигана, предварительно убедившись, что того нет дома. Выкрикивая угрозы и выплёвывая картавые ругательства, Севастьян гадливо щурился в сторону небольшой иконки. Его коммунистическая сущность на дух не переносила старинный образ под самым потолком материнской спаленки, дверь в которую никогда не запиралась. Надсадно пришепётывая, точно только что съел целую буханку непропечённого хлеба, трусоватый сосед опасливо поглядывал на дверь. Не видя реальной угрозы, он начинал истерично стучать кулаком по столу, угрожающе размахивая сложенным вдвое ремнём.

Жадные до скандалов доброхоты иногда доносили Харитону о Севиных бесчинствах в его доме. И тогда начинались долгие подзаборные разборки, всякий раз оканчивающиеся непременным обменом пошлыми любезностями. И чего только не наслышались соседские уши и Хароновские товарищи по оружию. На виду у дружной уличной шпаны юный Харитон и плешивый Сева становились друг напротив друга и начинали затяжную ругательную перестрелку. Не раз представители двух поколений умудрялись переступить ту грань, через которую вряд ли можно было переходить даже очень зрелому мужчине. По этой самой причине ни женщины, ни малые дети не допускались на огневой рубеж, а при попадании на глаза строгим блюстителям нравственности тут же выдворялись за территорию «матобстрела».

Сомнительная слава заядлых любителей крепких выражений быстро распространилась далеко за пределы Севиного домишки и достигла ушей самого настоятеля местной церквушки. Для придания остроты и значимости своим вечерним проповедям седовласый Гавриил зычным басом в конце службы беспременно предавал анафеме двух неисправимых грешников, призывая на их головы все возможные кары. Ритуальные выкрики священника всегда сопровождались раскатистыми ударами церковного колокола. Громкий набат заставлял престарелых барышень мелко креститься и набожно кивать в такт зловещему перезвону. Наивные девушки пугливо прыскали в кулачок и закатывали глаза. А взрослые парни, криво усмехаясь в чуть проклюнувшиеся усики, всем своим видом демонстрировали молодецкую удаль и максималистский пофигизм.

Видимо, настоятель всё же имел какое-то отношение не то к Богу, не то к чёрту. После каждой проклинательной проповеди у матери Харитона дико болела спина, отнимались ноги, а тяжелеющая голова доверху наполнялась заунывными загробными голосами. Вкрадчивый шёпот настойчиво призывал её то отречься от сына-грешника, то повеситься в соседском саду, то сжечь главное городское достояние – старинный музей имени Врубеля. Психическая болезнь матери быстро прогрессировала. Каждый новый приступ до колик в животе пугал присмиревшего Харитона, подкашивая и без того слабое здоровье бабушки.

Мучительные кошмары продолжались недолго. Единственные женщины, которых Харитон искренне любил, разом отошли в мир иной. Мать всё же повесилась прямо под своей любимой иконой. А бабушка при виде бездыханного тела своей единственной дочери тут же упала замертво, не успев даже перекрестить холодеющий лоб.

Оставшись без женской опеки, Харитон совсем обезумел, начав пить и воровать что ни попадя. Парню казалось, что весь мир ополчился против него. Щедрая судьба будто нарочно предлагала ему попробовать на вкус то, о чём ему было отвратительно даже подумать, когда с ним рядом была его мать, простая, честная женщина, за свою короткую жизнь и мухи не обидевшая.

Долго ли коротко ли, а кривая дорожка всё же привела молодого хулигана на тюремные нары, заставив юношу глубоко задуматься над смыслом своей жизни. Кровавый разбой, оставивший за собой несколько человеческих тел, жестоко изрезанных обычным перочинным ножом, закрепил за Харитоном новое имя.

Тюремная история навсегда вписала его на свои скрижали, как самого безбашенного грабителя, при любом удобном случае пускающего в ход всё, что могло колоть, резать или стрелять.

Поскольку малолеткам много не давали, да и все пострадавшие остались живы, везучему парню присудили всего пять лет. Но не условно, как того просил адвокат, а с реальной отсидкой в колонии для малолетних преступников. В дальнейшем юному Харону предстоял перевод в Воркутинскую тюрьму, славившуюся своими строгими порядками и непредсказуемостью местных паханов.

Отсидев от звонка до звонка все пять лет, откинувшийся ветрогон вернулся домой. Не сломали гордого первохода ни алчные вертухаи, ни признанные авторитеты, не раз пытавшиеся опустить своенравного и непокорного парня на самое дно тюремной иерархии.

За время отсидки на теле молодого мужчины появилась лишь одна небольшая татуировка, изображавшая нечто среднее между самим Хароном и леопардом. Дикий зверь, как оказалось, был выбран им не случайно для нанесения на свою наголо обритую голову. Когда-то Харитон, будучи ещё совсем мальчишкой, волей случая попал на Кавказ в забытую Богом и православными людьми деревушку. Юный отшельник одиноко поселился на чердаке небольшого уютного домика, навсегда покинутого своими жильцами незадолго до описываемых событий.

Каждый день в одно и то же время к старому деревенскому колодцу приходил взрослый зверь неизвестной породы. Мохнатый монстр, по-видимому, был рождён в результате скрещивания дикого леопарда и ручной пумы, сдуру сбежавшей от своих нерадивых хозяев, став лёгкой добычей сильного и жестокого хищника.

Взрослые мужики старательно обходили этот колодец стороной, называя странного зверя мерзким оборотнем, якобы забирающим их жизненные силы и удачу.

Дворовые собаки трусливо поджимали хвосты, едва заслышав его хрипловатое рычание.

Старики испуганным шепотком призывали пристрелить гадкого выродка и повесить его шкуру на главной деревенской улице.

Женское же население, в пику мужчинам, уважительно величало приходящего гостя священным духом самого хозяина гор. Тотемное животное якобы спускалось к колодцу для того, чтобы оживить воду своим чистым дыханием и придать ей ту свежесть и удивительный вкус, за который жители деревушки так её ценили.

Харитон никогда раньше не видел диких животных на близком расстоянии. Разве что в Сочинском зоопарке, где ему посчастливилось побывать вместе с экскурсией для детей школьного возраста, попавших на государственное попечение по круглому сиротству. Поэтому неизвестное животное, такое же беззаботное и ленивое, как его старый кот Васька, Харитона ничуть не испугало.

Медленным шагом, чуть прихрамывая, он двинулся в сторону мохнатого пришельца, неподвижно лежащего у колодца на самом солнцепёке. Гладкая, лоснящаяся шерсть незваного гостя говорила об отменном здоровье. Стройное пятнистое тело источало величавое спокойствие и недюжинную силу. Ласковый солнечный свет, безмятежно спящий в волнистых облаках, нежно гладил развалившегося на горячих камнях чужака. Грозный рык вынудил Харитона замедлить шаг.