– Вперед. – Мужчина ткнул Боренбойма пистолетом.

Боренбойм пошел вперед. Миновали первую гостиную с круговым аквариумом и мягкой мебелью. Вошли во вторую. Здесь стояла низкая японская мебель. На стенах висели три свитка. И плоский телевизор. В углу стоял музыкальный центр. В виде черно-синей пирамиды.

Мужчина подошел к пирамиде. Посмотрел:

– Как вырубить?

– Вон пульт. – Боренбойм мотнул головой в сторону низкого квадратного стола. Черно-синий пульт лежал на краю.

Мужчина взял. Нажал кнопку «POWER». Музыка прекратилась.

– Сидеть. – Он нажал на плечо Боренбойма. Усадил на низкое сиденье с красной подушкой.

Убрал пистолет в карман. Снял рюкзак. Развязал. Достал молоток и два стальных альпинистских костыля.

– Какие стены в доме?

– В смысле? – напряженно моргал бледный Боренбойм.

– Кирпич, бетон?

– Кирпичные.

Мужчина сдернул со стены два свитка. Примерился. И в три удара вбил костыль в стену. На уровне своих плеч. Отошел от него метра на два. И вогнал второй костыль. На том же уровне. Потом достал мобильный. Набрал номер:

– Все в норме. Давай. Там открыто.

Вскоре в квартиру вошла Дибич: 32 года, высокая, худая, широкоплечая, блондинка, голубовато-серые глаза, жесткое костистое лицо, серовато-синее пальто, синий берет, синие перчатки, сине-желтый шарф, продолговатая спортивная сумка.

Осмотрелась. Мельком глянула на сидящего Боренбойма:

– Хорошо.

Мужчина достал из рюкзака веревку. Разрезал ножом пополам.

Они подняли Боренбойма. Сняли с него наручники. Стали снимать пиджак.

– Вы по-человечески можете сказать, что вам нужно? – спросил Боренбойм.

– Пока не можем. – Дибич взяла его правую руку, обвязала веревкой.

– Я не храню деньги дома.

– Нам не нужны деньги. Мы не грабители.

– А кто вы? Страховые агенты? – Боренбойм нервно усмехнулся. Облизал сухие губы.

– Мы не страховые агенты, – серьезно ответила Дибич. – Но ты нам очень нужен.

– Для чего?

– Расслабься. И ничего не бойся.

Они привязали его за руки ко вбитым в стену костылям.

– Вы садисты? – Боренбойм стоял. С разведенными в стороны руками.

– Нет. – Дибич сняла пальто. Под ним был синий костюм в тончайшую полоску.

– Чего вам надо? Какого хера? – Голос Боренбойма сорвался.

Мужчина залепил ему рот клейкой лентой. Дибич расстегнула сумку. В ней лежал продолговатый мини-холодильник. Она открыла его. Вынула ледяной молот.

Мужчина расстегнул Боренбойму жилетку и рубашку. Разорвал майку. Внезапно Боренбойм ударил его ногой в пах. Мужчина согнулся. Зашипел. Опустился на колени:

– Ох-хо…

Дибич ждала. Оперлась на молот.

– Ой… – морщился мужчина.

Дибич подождала немного. Посмотрела на висящий на стене свиток:

– Лед тает, Обу.

Мужчина приподнялся. Они приблизились к привязанному. Боренбойм попытался ударить ногой Дибич.

– Держи его ноги, – сказала она.

Мужчина кинулся. Обхватил колени Боренбойма. Сжал. Замер.

– Говори сердцем! – Дибич красиво размахнулась. Молот со свистом описал полукруг.

Обрушился на грудь Боренбойма.

Боренбойм зарычал.

Дибич приложила ухо к его грудине:

– Говори, говори, говори…

Боренбойм рычал. Дергался.

Дибич отшагнула. Размахнулась. Ударила. Изо всех сил.

Молот треснул. Куски полетели в стороны.

Боренбойм застонал. Повис на веревках. Голова упала на грудь.

Дибич приникла:

– Говори, говори, говори…

В грудине возник звук.

Дибич вслушалась.

Мужчина слушал тоже.

– Мо… хо… – произнесла Дибич.

Удовлетворенно выпрямилась:

– Его зовут Мохо.

– Мохо, – произнес мужчина. Поморщился. Улыбнулся.

Боренбойм открыл глаза.

Он сидел в треугольной ванне. Теплые струи воды приятно обтекали его тело. Напротив сидели две голые женщины.

Ар: 31 год, полная, блондинка, голубые глаза, большая грудь, округлые полные плечи, простоватое улыбчатое деревенское лицо.

Экос: 48 лет, маленькая, стройная, блондинка, голубые глаза, лицо внимательное, умное.

В просторной ванной комнате был полумрак. Только три толстые голубые свечи горели по краям ванны.

– Здравствуй, Мохо, – произнесла маленькая женщина. – Я Экос. Твоя сестра.

– Здравствуй. Мохо, – улыбалась полная. – Я Ар, сестра твоя.

Боренбойм вытер влагу с лица. Огляделся. Задержал взгляд на свече:

– А я Боренбойм Борис Борисович. Моя единственная сестра, Анна Борисовна Боренбойм Викерс погибла в автомобильной катастрофе в 1992 году. Близ города Лос-Анджелес.

– Теперь у тебя будет много сестер и братьев, – произнесла Экос.

– Сомневаюсь. – Боренбойм потрогал обширный синяк на груди. – Мама уже на том свете. Отец лежит после инсульта. И вероятность, что он осчастливит меня братом или сестрой, практически равна нулю.

– Родная кровь не единственная форма братства.

– Конечно. Есть еще братство по несчастью, – кивнул Боренбойм. – Когда живьем в братскую могилу кладут.

– Есть сердечное братство, – тихо произнесла Ар.

– Это когда один другому сердечный клапан продает? А себе искусственный ставит? Слышал про такое. Неплохой бизнес.

– Мохо, твой цинизм скучен. – Экос взяла его левую руку. Ар – правую.

– А я вообще скучный человек. Поэтому и живу один. А цинизм – это единственное, что меня спасает. Вернее – спасало. До второго марта.

– Почему только до второго марта? – Экос гладила под водой его запястье.

– Потому что второго марта я принял ошибочное решение. Я решил ездить только с водителем, а охранника не брать. Временно отдать его Рите Солоухиной. Которой? Нужен водитель. Потому что? Она ошпарила руку. Когда? Делала фондю. Сыром расплавленным, сыром…

– Ты жалеешь, что помог ей? – Ар гладила его другую руку.

– Я жалею, что на время изменил своему цинизму.

– Тебе стало ее жалко?.

– Не то чтобы… просто мне нравятся ее ноги. И как она работает.

– Мохо, но это довольно циничный аргумент.

– Нет. Если бы он был по-настоящему циничным, я бы не оказался лохом. Лохом. Которого взяли голыми руками.

– Разве они были не в перчатках? – подняла тонкие брови Экос. Они с Ар засмеялись.

– Да, – серьезно пожевал губами Боренбойм, – эти суки были в перчатках. Кстати, девочки, а где мои очки?

– Ты ложишься в ванну в очках?

– Иногда.

– Они же потеют.

– Это мне не мешает.

– Видеть?

– Думать. Где они?

– Сзади.

Он обернулся. Рядом с его головой на мраморном подиуме лежали очки и часы. Часы показывали 23. 55.

Он надел очки. Стал надевать часы.

В приоткрытую дверь вошла голая девочка: 12 лет, угловатое худое тело, безволосый лобок, русые короткие волосы, большие голубые глаза, спокойное и доброе лицо.

Она угловато перекинула ногу через невысокий края ванны, ступила в нее. Подошла к Боренбойму и опустилась перед ним на колени:

– Здравствуй, Мохо.

Боренбойм сумрачно глянул на нее.

– Я Ип.

Боренбойм собрался сказать что-то, но заметил большой белый шрам на груди девочки. Он посмотрел на свой синяк.

– Можно я положу тебе руку на грудь? – спросила девочка.

Боренбойм перевел взгляд на ее шрам, потом посмотрел на женщин. В центре груди у каждой тоже были шрамы.

– Вас что… тоже? – поправил он очки.

Женщины кивнули, не переставая улыбаться.

– Меня били в грудь ледяным молотом шестнадцать раз. – Ар приподнялась на коленях. – Смотри.

Он увидел заросшие рубцы на ее груди.

– Я трижды теряла сознание. Пока мое сердце не заговорило и не назвало мое истинное имя: Ар. После этого меня отнесли в купальню, обмыли, наложили повязку на раны. И потом один из братьев прижался к моей груди своей грудью. И его сердце заговорило с моим сердцем. И я плакала. Первый раз в жизни я плакала от счастья.

– А меня били семь раз, – заговорила Экос. – Вот… видишь… один большой шрам и два небольших шрамика. А я тогда просто обливалась кровью. Меня взяли на даче. Привязали к дубу. И били ледяным молотом. А сердце молчало. Оно не хотело говорить. Не хотело просыпаться. Оно хотело спать до самой смерти. Чтобы сонным сгнить в гробу, как у миллиардов людей… У меня тонкая кожа. Лед прорвал ее сразу. И крови было много. Молот был весь в крови. И когда сердце заговорило и назвало мое настоящее имя – Экос, меня поцеловал стучащий. В губы. Это был мой первый братский поцелуй.