Дозвонившись, он заказал билет на ближайший рейс до Бангкока, после чего, бросив прощальный взгляд на драгоценный телефонный аппарат, быстрым шагом направился в спальню, чтобы собрать самые необходимые в дороге вещи.

Девица была вполне ничего себе – аппетитная, стройная, с симпатичной мордашкой и живыми карими глазами, а главное, остроумная, что косвенно свидетельствовало о наличии внутри ее миловидной головки энного количества серого вещества, достаточного для поддержания разговора на темы, более общие и отвлеченные, чем обсуждение последнего альбома группы «Корни». Придя к такому выводу, Юрий копнул чуточку глубже и практически сразу наткнулся на настоящий клад: на третьей минуте разговора выяснилось, что его случайная знакомая учится на философском факультете МГУ, да еще и на втором, понимаете ли, курсе – том самом, с которого в незапамятные времена студент Якушев сбежал в армию. Сделал он это как раз вовремя, чтобы пройти курс молодого бойца и успеть поучаствовать в достопамятном и не сказать чтобы славном новогоднем штурме Грозного.

Порой человеческую судьбу раз и навсегда решает сущий пустяк – невзначай оброненное слово, случайный косой взгляд, увиденный в телевизионном выпуске новостей репортаж из горячей точки или, к примеру, неразделенная юношеская любовь – этот вечный, неиссякаемый источник безумств, сплошь и рядом имеющих необратимые, роковые последствия.

Хватив еще одну стопку текилы, Юрий развил эту мысль. В клубе было чертовски шумно, и, чтобы слышать друг друга, приходилось орать во всю глотку. Опасаясь надорвать голосовые связки, так и не донеся до собеседницы всю глубину посетившей его мысли, Юрий подался к ней, ощутив мягкое прикосновение ее волос и дразнящий аромат духов. Движение получилось излишне резким, размашистым, и, чтобы не сверзиться с высокого одноногого табурета у барной стойки, Якушев схватился за первое, что подвернулось под руку. Под руку ему подвернулось обтянутое шелковистым на ощупь нейлоном стройное колено второкурсницы философского факультета МГУ; второкурсница не возражала – она вся была во внимании, и Юрий, дружески сжимая ее колено (да чего уж там – пожалуй, что уже не колено, а бедро), продолжил разговор о том, насколько неисповедимы бывают порой пути, коими ведет человека судьба.

Второкурсницу звали Таней. Затронутая Юрием тема, как выяснилось, очень ее интересовала, да и вообще, судя по всему, она была той самой девушкой, которую он искал всю свою жизнь. Таня приняла это известие вполне благосклонно; она была просто чудо, за что и надлежало как можно скорее выпить. Музыка, и до того не камерная, вдруг стала совсем уже оглушительной.

– Надо валить из этого гадючника, – сказал Юрий.

А Таня, смеясь, ответила:

– Надо так надо, чего же мы ждем?

С этими словами она вынула из сумочки и надела очки в тонюсенькой черной оправе, сразу сделавшись на два порядка умнее и на целых три привлекательнее.

– Вот это да, – сказал Юрий.

– Ничего особенного, обычная близорукость, – ответила Таня.

– Понимаю, – сказал Юрий, – приходится много читать. А что, нынешние студиозусы до сих пор вынуждены перелопачивать тонны печатных изданий или тысячелетнюю мудрость человечества уже целиком перетерли на цифру?

– Кому что нравится, – ответила Таня. – Главное, что на зрение и книги, и компьютер влияют, в общем-то, одинаково.

– Ну, не скажи, – начал Якушев, но тут у Тани зазвонил мобильник, и она, сделав извиняющийся жест, взяла трубку.

Пока она разговаривала, Юрий тяпнул еще полтинничек – на этот раз уже не текилы, а для разнообразия простой русской водки – и закурил. Поднося ему зажигалку, бармен смотрел как-то странно – не то с сочувствием, не то с насмешкой, – и на протяжении долгих четырех секунд Юрий раздумывал, не начистить ли ему физиономию – чуть-чуть, без фанатизма, исключительно в воспитательно-профилактических целях, чтобы кто-нибудь другой, не столь сдержанный, рассудительный и толерантный, не оторвал дураку башку за такие взгляды.

Потом Таня, о которой он, грешным делом, уже почти забыл, тронула его за рукав и, наклонившись к самому уху, прокричала, что должна срочно ехать домой – что-то у нее там стряслось с любимой бабушкой: то ли сердце забарахлило у старушки, то ли, наоборот, взыграл радикулит.

– Я провожу, – выпятив грудь, вскинулся Якушев.

– Ни-ни, ни в коем случае, – решительно возразила Таня. – Такси уже у входа, доберусь в лучшем виде, а тебе там делать нечего: у бабули характер, она Сталина помнит, и не просто помнит – боготворит. У нее характер, у тебя язык, начатки философского образования и литр спиртного в желудке; вы обязательно сцепитесь, и получится, что вместо неотложной медицинской помощи я буквально за руку привела к любимой бабуле обширный инфаркт. Вот тебе мой телефон, позвони как-нибудь – договорим, с тобой интересно…

Потом Юрий стоял на улице, под фонарем, курил сигарету и думал, что свалял большого дурака, уйдя из клуба. Ну Таня, ну философский факультет; ну бабушка – с кем не бывает? Бабушка – это даже хорошо. Традиции, семейные рецепты, женские секреты – как оно все было на заре прошлого века… Связь поколений, так сказать. Бабушку надо беречь, но при чем тут он? Бабушка-то не его! Не получилось с Таней – получилось бы с Валей или какой-нибудь Анжеликой…

С низкого, мутного, изжелта-серо-фиолетового неба, сверкая в конусе отбрасываемого фонарем света серебристыми блестками, сыпался мелкий осенний дождик. Волосы у Юрия намокли, холодная вода тонкими извилистыми струйками текла за воротник, щекоча разгоряченную кожу, и он как-то вдруг понял, что в клуб ему возвращаться незачем, да и не больно-то хотелось. Из всего, что помнилось об этом вечере и общении с Таней, следовало, что нагрузился он сегодня сверх своей обычной меры; из осознания этого бесспорного факта, в свою очередь, следовало, что он уже протрезвел – по крайней мере, отчасти – и что убивать остаток ночи на то, чтобы опьянеть снова, мягко говоря, нецелесообразно. Рассудок вернулся, включилась логика, и Якушев понял, что пора домой.

Проверив, остались ли в бумажнике хоть какие-то деньги, он махнул рукой таксисту, который выжидательно поглядывал на него из окна припаркованной у входа в клуб машины, выбросил в лужу окурок и погрузился в салон лихо, со столичным шиком подкатившей иномарки.

– Почему один, уважаемый? – спросил, едва тронувшись с места, сидевший за рулем смуглый усач.

– У нее бабушка заболела, – ответил Юрий.

– Вай, не повезло! Эти бабушки, слушай… Где они, там никакого секса! Моя в прошлом году умерла, пусть земля ей будет пухом. Не поверишь: мне сорок, ей сто четыре, а она мне каждый вечер звонит: Ашотик, ты зубы почистил? Ара, почему нет? Уже десять часов, слушай! Сейчас почисти и в кровать! Хорошая была женщина, – добавил он, подумав.

– Верю, – сказал Якушев и, откинувшись на спинку сиденья, притворился спящим.

По дороге он и впрямь задремал и, когда таксист его разбудил, не сразу понял, где находится. Потом в глаза бросилась знакомая с детства полукруглая арка старого дома на Кутузовском и сделанная с помощью аэрозольного баллончика надпись на двери трансформаторной будки: «Юра – лох». Оставалось только надеяться, что автор надписи имел в виду какого-то другого Юру. Поймав себя на этой привычной, домашней мысли, Якушев окончательно проснулся, извинился перед таксистом, расплатился с ним и вылез из машины под дождь, который, как выяснилось, даже и не думал прекращаться.

Ковыряясь ключом в замочной скважине, он насвистывал сложный жалобный мотивчик, подслушанный когда-то в горах Кавказа. Рука слушалась плохо, глаза так и норовили разъехаться в разные стороны, а ноги – подогнуться, но в целом настроение у него было ровное, спокойное – в самый раз почистить зубы и лечь спать, как советовала покойная бабушка разговорчивого таксиста.

Войдя в прихожую, он перестал насвистывать. Хмель волшебным образом улетучился, ноги пружинисто согнулись в коленях, плечи опустились, а руки, наоборот, приподнялись на уровень груди – тело само, не дожидаясь команды, приняло боевую стойку, потому что в квартире отчетливо и сильно пахло кофе, а из гостиной в прихожую пробивался слабый, приглушенный электрический свет. Юрий сделал беззвучный скользящий шаг вправо, чтобы не маячить на фоне освещенного дверного проема, поддев левой пяткой и потянув на себя, захлопнул дверь и сразу же, выбросив в сторону правую руку, нащупал на вешалке старую куртку, во внутреннем кармане которой на всякий пожарный случай всегда лежал заряженный пистолет.