Подход Одониса решительно отвергал простую теорию стоимости с точки зрения количества труда и концентрировался на дефиците и количестве человеческих производственных навыков. Это привело его к теории дифференцированной оплаты труда, которая признавала относительные эффективности различных навыков и относительные затраты на приобретение этих навыков. То был важный шаг на пути к окончательному осознанию синтетической природы труда и теорий стоимости с точки зрения спроса. Теория Одониса могла объяснить, например, почему архитектор зарабатывал больше каменщика, что привело к выводу о том, что недостаток рабочей силы обусловливает более высокую цену на продукцию из-за дефицита продукта. Полный синтез требует дополнительного шага: осознания того, что каждая разновидность труда является до некоторой степени дефицитной, и поэтому производит дефицитный продукт. Потому что именно таким способом труд служит регулятором стоимости. Этот вывод сделали спустя много времени; сделал его не Буридан, поскольку условием для того, чтобы его сделать, было объединение его собственного инсайта с инсайтом Одониса, который ещё не писал, когда Буридан уже работал над своими комментариями. К счастью для экономики, Крелл родился в следующем веке, что дало изобретательному мыслителю возможность совместить эти два подхода.

История говорит нам о том, что проблема стоимости не была полностью разрешена до тех пор, пока экономисты не начали понимать, что теория затрат и теория спроса были попросту компонентами одного и того же принципа. Этот единый принцип стоял на двух опорах. Первой опорой было то, что труд является регулятором стоимости, только если он используется для производства чего-нибудь полезного. Вторая опора – весь труд всегда (до некоторой степени) является дефицитным. Потребности и затраты являются, по удачной аналогии Альфреда Маршалла, всего лишь двумя лезвиями одних ножниц. Тем не менее, ушло немало времени на то, чтобы так далеко продвинуться в экономическом анализе. По иронии, в семнадцатом и восемнадцатом веках, череда очень способных итальянских и французских экономистов имела две теории, развивавшиеся отдельно друг от друга, в которых объяснительными факторами были понятия дефицита и полезности. Британская классическая традиция каким-то образом сбилась на дорогу теории затрат и оказалась неспособной достичь единства понятий дефицита и полезности, даже несмотря на то, что мысль о том, что труд регулирует стоимость продукта посредством дефицита очень ясно просматривается в работе Сеньора. Во Франции девятнадцатого века случился внезапный всплеск гениальности, но это явление было до конца отражено в экономической теории с интервалом, составляющим приблизительно три десятилетия.

Самое интересное явление, которое в этом исследовании схоластической экономики выходит на поверхность, состоит в замечательной преемственности аристотелевской традиции. Схоластическая экономика целиком была в рамках этой традиции, факт, который, к сожалению, служит тому, чтобы умалить их творческие научные достижения. Но, одно за другим, эти достижения служили кирпичами и цементом, на которых позже было воздвигнуто здание теории стоимости.

По мере того, как ссудный процент все стали считать ценой на деньги, стало возможным считать теорию ссудного процента просто одним из подразделений общей теории стоимости. Но в Средние Века некоторые темы вызывали много споров, как, например, условия, на которых должно быть разрешено назначение процентов за кредит. Более того, у церкви была официальная позиция по этому вопросу.

Несмотря на то, что мысль о получении процента, или прибыли, от выдачи ссуд как о занятии предосудительном восходит к Ветхому Завету (Второзаконие 13:20), Римская Католическая Церковь не стала делать предписаний против ростовщичества, которое определяли как торговую сделку, «в которой больше испрашивается, чем даётся», частью своей официальной доктрины до четвёртого века н. э., когда консул Ниццы наложил запрет на эту практику среди католического духовенства. В течение правления Карла Великого этот запрет был распространён на всех христиан. Последующая практика сделала это ограничение абсолютным запретом, и на протяжении многих веков законы о ростовщичестве пользовались всеобщей официальной поддержкой. В продолжение Средних Веков ростовщичество и доктрина «справедливой цены» были главными экономическими вопросами, занимавшими схоластов.

В латинском языке usura означало выплату за использование денег в сделке, которая приносила доход (т. е., чистую прибыль) для заимодателя тогда как слово interesse, от которого произошло слово «интерес», означало «убыток» и трактовалось церковным или гражданским правом как возмещение убытка или издержек. Ссудный процент обычно рассматривался как компенсация за отсроченную выплату долга или за потерю прибыли заимодателем, который не смог использовать свой капитал альтернативным способом в течение того срока, пока ссуда оставалась непогашенной. Риск обычно не считали оправданием того, чтобы назначать проценты по кредиту, поскольку ссуды обычно были обеспечены собственностью, стоимость которой во много раз превышала размер ссуды. Таким образом, запрет на ростовщичество не был нацелен на сдерживание высоких прибылей или рискованных предприятий. Например, societas (товарищество) было признанной формой коммерческой организации со времён Римской Империи. Его цель, состоящая в получении дохода, была официально санкционирована, а поступления от торговли рассматривались как плата за усилия и риск. Census был разновидностью раннего финансового инструмента, сочетавшего в себе элементы ипотеки и ежегодной ренты. По условиям этого контракта, заимодатель нёс «обязательство выплачивать ежегодую прибыль от приносящей доход собственности», как правило, с земельной собственности. Считалось, что census по своей природе не является ростовщичеством.

Вдобавок, банковские депозиты стали, к тринадцатому веку, формой инвестирования. Уже в двенадцатом веке переводные векселя совмещали иностранную валюту с кредитом, несмотря на то, что проценты были зачастую упрятаны в высокий обменный курс. Другими словами, в течение Средних Веков церковная доктрина ростовщичества, существующая наряду с легитимными формами получения процентов, способствовала установлению двойного стандарта, ставшего, со временем, весьма условным, создавая возможности эксплуатации для тех, кто устанавливал правила.

С годами средневековая экономическая доктрина всё чаще стала входить в конфликт со средневековой экономической практикой. Вплоть до тринадцатого века радикальное осуждение ростовщичества церковью сопровождалось светскими запретами, которые широко варьировались от страны к стране. Тем не менее, несмотря на повсеместный запрет ростовщичества, его никогда не удавалось искоренить ни на какой-либо достаточно обширной европейской территории, ни на сколько-нибудь долгое время. Профессиональные ростовщики хотя иногда нелегально, вероятно, всегда существовали в средневековой Европе. Там, где они работали открыто, их деятельность лицензировалась государством, получавшим от них лицензионные сборы.

Поскольку доводы церкви в пользу ростовщичества мало что значат в контексте современной экономики, вся эта тема обычно считается аналитическим тупиком. Главными изъянами схоластического анализа были пренебрежение производительностью денег как экономического ресурса и его несостоятельность в понимании связанной со временем стоимости денег. Некоторые историки винили церковную доктрину за то, что она задерживала развитие капитализма, подавляя рост кредитных рынков.

По всем историческим отчётам, средневековый период отмечал важный переход от древнего мира к современному. Однако даже тщательное перечисление того, «кто что сказал», даёт неполную картину этого кипучего переходного периода. Все исторические отчёты «перехода к современному либерализму» отводят главнейшую роль в окончательном развитии либерального капитализма средневековой Римской Католической Церкви – старейшему работающему институту запада. Оказалось трудным ответить на вопрос, благоприятствовало ли общее влияние церкви возникновению капитализма, или оно препятствовало ему. Есть много мнений в пользу обеих ответов на этот вопрос. В этом заключительном разделе, поэтому, мы делаем обзор некоторых из вопросов, отметивших переход из одной эры в другую.