Однажды вечером меня привел в биллиардную дед, в надежде распить пузырек с родственником после того, как игроки разойдутся по домам. В конце дня дядя всегда был при деньгах. Мы застали самый разгар игры, когда Володя сошелся в непримиримой схватке с постоянным завсегдатаем заведения и классным бильярдистом Петровичем. Они сыграли уже не одну партию, распаляясь все больше и больше. Поединок шел с переменным успехом, счет был равный.

– Ну что, может быть, завершим вничью, – наконец предложил Петрович.

– Так не пойдет, на фронте мы всегда воевали до победного, – прохрипел бывший зек Володя, который и на войне-то никогда не был. – Слабо, сыграть на стольник?

– Ты меня на слабо не бери. – С этими словами Петрович вынул из кармана аккуратно сложенную сторублевку и небрежно кинул на бильярдное сукно.

– И на этом закончим, а то жена, наверное, заждалась, – подытожил он.

Собравшиеся одобрительно загудели, предвкушая серьезную игру. Многие заключили пари. Большинство поставило на дядю, как на более опытного игрока.

– Смотри, не подведи нас, – слышалось со всех сторон.

И партия началась. Я тогда был еще ребенком и не разбирался в правилах бильярда. Запомнились только громкие восклицания: «Свояка в угол! Бей дуплетом! Мазила!». Толпа волновалась и ходила ходуном вокруг стола.

Подвела дядю самоуверенность. Он сам не раз учил новичков, что шары для всех катятся одинаково. Но поддавшись азарту, стал терять концентрацию, работать на зрителя, во всех его действиях сквозила помпезная глупость. А Петрович, напротив, был собранным как никогда. Короче, дядя Володя проиграл, чем поверг в уныние болельщиков, сделавших на него ставки.

– Снова придется штаны снимать, – тихо шепнул мне дед и как в воду глядел.

Дядя хотел отыграться и опять проиграл. Оказалось, что у Володи не хватает денег, чтобы расплатиться с соперником. Он с надежной посмотрел на деда, но у того в карманах было пусто. Дядя отвел родственника в сторону и сказал ему на ухо:

– Покажи им трюк, который у меня на именинах делал.

Дед запротестовал:

– У меня от того фокуса до сих пор зубы болят.

– Ну, покажи, Христом богом прошу, беленькую выставлю.

Против такого аргумента трудно было спорить, и деда Саша согласился. В конце концов, надо было спасать родственничка.

Тем временем дядя Володя открыл сейф, где хранились средства бильярдной, и, делая вид, что ищет деньги, громко обратился к Петровичу.

– А спорим, мой свояк откусит кусок от граненого стакана? – зная страсть своего соперника ко всякого рода пари, дядя не сомневался, что тот клюнет на спор.

Все посмотрели на деда. Александр Михайлович был известным и уважаемым человеком. Многие отдавали ему обувь в починку.

– А ты сам перекуси, – проворчал Петрович.

– Да ни в жисть не перекусит, – раздались голоса.

– Понятно, что не перекушу, потому как инвалид войны, – важно сказал Володя. – А вот свояк перекусит.

Петрович колебался. За деньги он не опасался, рано или поздно маркер долг отдаст. Но посмотреть на то, как дед будет кусать граненый стакан, тоже хотелось. Да к тому же подначивали окружающие. Они уже готовы были делать ставки на исход спора. Видя такое дело, Володя подлил масла в огонь:

– Ставлю сотку на свояка.

– Да у тебя и денег-то нет.

– Ничего, за мной не застоится. Сегодня – пусто, завтра – густо.

– Черт с тобой – отвечаю, – и спорщики ударили по рукам.

Из сейфа на свет появился стакан. Да не какой-нибудь современный худосочный бокал, а настоящий Мухинский, граненый, с шириной стенок не меньше пяти миллиметров.

Дед взял стакан в руки, повертел его, посмотрел на просвет и сказал:

– Такой перекусить – не сотку стоит.

Окружающие заволновались и сбросились еще на пару стольников. Дед посмотрел на деньги, потом на стакан, на деньги, еще раз на стакан и зажал его боковину во рту между верхними и нижними зубами. Поднапрягся и резко дернул рукой вниз, отломив при этом часть граненой стенки. Послышался хруст стекла и зубов, по щекам и подбородку потекла кровь. Видно, что деду было больно, но он улыбался.

Послышались восхищенные возгласы, дядя Володя показал Петровичу язык, быстро сгреб деньги и сунул в карман. Впоследствии он выставил не одну, а целых две бутылки водки, которые, впрочем, вместе и распили. Потом дал деду одну сотенную бумажку, а остальное зажилил.

Первым саратовским кафе, где подавали кофе и мороженое в железных креманках было «Арлекино» на проспекте Ленина (ныне улица Московская). Несмотря на то, что алкоголь здесь не разливали, место было модным. Сюда частенько заглядывала золотая молодежь того времени, дети партийных и советских работников. Тогда было не зазорно пригласить девушку и угостить ее молочным коктейлем и мороженым с шоколадной крошкой.

Сидя в «Арлекино» с девчонками я любил рассказывать о своем пребывании во всесоюзном лагере «Артек». Побывать в то время в «Артеке» – все равно, что побывать на Луне. Мне, как редактору школьной стенгазеты и комсомольскому активисту посчастливилось отдохнуть в этом прославленном пионерском лагере. Отбор был жестким: собеседование сначала в райкоме, потом в обкоме комсомола. В конце концов, от Саратовской области было отобрано всего два человека на этот тематический слет корреспондентов пионерских и комсомольских средств информации (газет и радио). В числе этих двоих оказался и ваш скромный автор. Комсомольские вожаки по достоинству оценили мой писательский талант. Кроме того я хорошо рисовал. Как-то раз даже занял первое место в конкурсе политического плаката 1983 года. Помню, он изображал падающий корейский Боинг с подписью «Нет грязным провокациям ЦРУ!»

В далекие восьмидесятые еще не было межнациональных конфликтов или их тщательно скрывали. По крайней мере, о них никто не слышал. Однако уже тогда ростки будущих распрей зрели и пробивались наружу сквозь толщу коммунистической пропаганды. Это проявилось даже в «Артеке», где меня поселили в одной комнате с чернокожим эфиопом и двумя выходцами откуда-то с западной Украины. С негром из Эфиопии отношения наладились сразу, эти же двое, как я их назвал «западенцы», постоянно домогались ко мне со всякими мелочными претензиями. То им то – не так, то это – не эдак. Вот что значит историческая память – все простить нам чего-то не могут. В конечном итоге пришлось с ними подраться. Несмотря на численное превосходство, победа осталась за мной. После этого мои соседи стали шелковыми и сговорчивыми. Символично, что все это произошло в 1982 именно в Крыму, а потом все повторилось в две тысячи четырнадцатом. Но тогда я был молодой и не понимал знаков судьбы.

Второй раз я столкнулся с откровенным проявлением национализма в армии в 1985 году. После призыва меня направили в учебку. Она находилась в Подмосковье, недалеко от города Руза. В нашей роте было четыре взвода, составленные по географическому и, как оказалось, национальному признаку. Один взвод был русский и состоял из тех, кто призывался из Саратова. Второй был сформирован из призывников с Украины. Третий – узбекский. А четвертый сплошь состоял из чеченцев. Уже в учебке сложились неуставные взаимоотношения, хотя этого по идее не должно было быть, так как все военнослужащие были одногодками. Так вот, чеченцы всеми способами чморили узбеков: унижали, притесняли, заставляли выполнять за них грязную работу: мыть полы, убираться в умывальнике и туалете. Нас с украинцами почему-то не трогали. Как-то раз, задержавшись в наряде допоздна, я спросил всеми признанного предводителя чеченцев по прозвищу Мамай:

– За что вы так не любите узбеков?

– Мы ненавидим черножопых, – ответил он.

А вы говорите – в СССР был интернационализм. Уж не знаю, помнит ли Мамай о нашем разговоре? Жив ли он? С такой как у него харизмой, Мамай либо сгинул на полях бывших чеченских войн, либо дорос до высших чинов республиканской администрации.