– Тебе нужно походить на нас, – Иван положил руку на плечо пришельца, чуть придвинулся к нему, осторожно заглянул в его тёмные растерянные глаза. – Тебе нужно умыться, подстричься, переодеться. Вода и мыло тут есть, одежду, и ножницы я принесу.

Требования Ивана не понравились Могуру. Как же ему расстаться со своими шкурами, такими родными, крепкими, сшитые ему длинными жилами, его женой? Расстаться с мягкими отопками, которые сам подбирал, сам сшивал, острым камнем прорезая нужные отверстия.

Вымыться? Словно малому неразумному ребёнку оголиться перед чужим человеком? Он купается только в речке и только в жаркие дни. Стричь волосы он также не хочет. В их племени не стригутся даже женщины и малые дети. Зачем Иван смеётся над ним? Хотя сам он безбородый, и волосы у него короткие?

Могур снова задумался. Так много и сильно он не думал за всю свою жизнь. Как же ему быть? Эти не понятные вещи, эти не знакомые звери, эти не приятные требования…

Может, стукнуть Ивана и убежать? Но рыжая собака не пустит его. Может, попросить Ивана проводить его обратно к оврагу, мимо страшных быстроногих зверей? Только сейчас у оврага растёт только одна берёза, и нет ивняка, а он не найдёт дорогу в родное стойбище. Не хочется возвращаться без острого скребка, который принёс Машур. Если получиться, то можно прихватить ещё и топор? Могур не вдавался в подробные рассуждения: как прихватить? Попросить, украсть или с силой забрать? Главное, что топор, намного лучше скребка Машура, оказался у них в стойбище. Так размышлял Могур, пока Иван ему доказывал необходимость выполнения своих требований.

– Тебя могут увидеть мои соплеменники, – уверял он пришельца, снисходя к его понятиям, – они не любят чужих людей.

Чужих людей в своём стойбище Могур и сам не любил. Чужой, даже если это Машур из соседнего рода, не нравился Могуру. Чужой и сучьев в костёр бросит больше, чем нужно. Чужой может острый скребок, длинные жилы крадучись, под свою шкуры припрятать. Машура они терпят за его острый крепкий скребок, которые он даёт Олисте для очищения шкур от жира. Наверно и он, Могур, в племени Ивана тоже многое может сделать не так, как у них принято, рассуждал пришелец. Если Ивана послушаться, то он, может, даст ему топор унести в своё стойбище? Топор, как Иван его называет, это большой скребок: им легко можно обрубать толстые ветки.

Не надо искать сухарника, далеко отходя от стойбища. Им можно повалить и дерево, их которых поставлена эта хибарка. Поставить у себя в стойбище подобное укрытие, и тогда в грозу им не придётся прятаться в низине. Как обрадуется его Олиста и его соплеменники! Как они будут его любить и уважать в стойбище! Он и Машуру даст топор, а то его соплеменник обидится, да и дерево одному ворочать очень тяжело.

Топор Иван положил под скамейку. Могур заметил и запомнил: топор лежит в самом углу, у стенки. Иван понимал, что пришельцу сразу трудно сразу сменить одежду, умыться, подстричься. Он же никогда ничего не носил,

кроме шкур, ни когда не мылся и не стригся. Внешне он выглядит, как современный человек, только смотрит недоверчиво. Но лоб достаточно ровный, волосы не грубые, уши нормальные, губы тоже в меру широкие, а нос можно даже назвать красивым. Нужно ободрить, поощрить его. Он, словно ребёнок, обрадуется любой мелочи. Может, ему хлеб предложить? Или кусок варёного мяса? Не конфетами же его, здорового мужика, угощать? Иван перехватил взгляд Могура, крадучись, заглядывающегося под скамейку. Как же он раньше не догадался? Пришельцу нужен топор! Для первобытного человека топор – царский подарок!

– Я, пожалуй, дам тебе топор, – лукаво предлагает он Могуру, – хочешь? Шкуры твои вместе с топором мы положим вот сюда: наверх, на потолок бани. Их тут ни кто не заметит, мы сверху их ещё старыми вениками закроем. Когда захочешь, ты всегда сможешь взять их и надеть.

Иван говорил медленно, внимательно всматриваясь в глаза пришельца, в которых настороженность постепенно сменялась доверчивостью и радостью. Иван оставил Могура одного, а сам пошёл в дом родителей, подобрать пришельцу подходящую одежду.

Оставшись один, без охраняющего внимания Ивана, Могур тревожно покосился на Шарика. Собака лежала на тропинке, обгладывала большую кость. Совсем, как у нас в стойбище, заметил пришелец, когда мы бросаем серому зверю обглоданную кость. Воробьи на рябине тоже копошились, словно у них в стойбище. Перелетают с ветки на ветку, покачиваются, чирикают, косятся на него тёмными зрачками глаз. Слабый ветерок шевелит резные листья. Если закрыть глаза, то можно подумать, что сидишь под деревом на родном стойбище. Или смотреть на небо, видеть, как плывут тонкие облака, словно потерянные перья белой птицы.

*************************************************************

Родители Ивана сидели в сенках. Вкусно пахло от развешенных на стенке связок укропа, мяты, душицы. Солнце ярким лучом врывалось в их маленькое оконце, освещало стол со стоящими там чистыми трёхлитровыми банками, старый холодильник, вместительные старые шкафы. В углу, у самых дверей пылился ряд сапог, резиновых галош, стоптанных ботинок. Груда старой одежды висела на крепкой проволоке, протянутой вдоль стены.

Протёртые до дыр и заштопанные брюки, полинявшие кофты, футболки: которые и выбросить ещё жалко, но носить уже не хочется. К приходу сына мать сбивала из сметаны масло. Потемневшая ступка, доставшаяся ей ещё от матери, быстро со стуком ходила в её потемневших худощавых руках. Широкое с крупными цветами платье скрадывало её худобу. Поседевшие волосы стянуты детской резинкой. Отец в светлой рубахе с распахнутым воротом примостился рядом на мягком стуле, задумчиво смотрел в окно, вставлял редкое слово, когда ступка на время замолкала. Сына они встретили радостно, с желанием с готовностью выполнить любое его желание.

Иван, приветливо поздоровавшись, с ходу забирает с проволоки холщовые штаны с квадратными заплатами на коленях, и свою старую полосатую футболку. Присмотрел он и широкие галоши, и тёмные хозяйственные ножницы, висящие на гвозде, над столом.

– Товарищ ко мне приехал, учёный, – принялся он легализовывать Могура, – древнего человека изучает. Накормить бы его надо, буханку хлеба, кусок мяса и молока.

– Есть, есть! – с готовностью соглашается мать и спешит в дом. Она довольна, что такие по её мнению, люди числятся у сына в дружках. Ей хочется помочь сыну как можно лучше принять его.

– Вы в баню пока не ходите, – предупреждает он стариков, – Товарищ мой ищет тишины и покоя. Работа у него умственная, вы помешаете ему.

– Правильно, что я прибрала, – радуется мать, указывая на старые штаны и тельняшку в руке сына. Сама она готова оправдать необходимость старой одежды дл гостя. – Вот теперь и пригодилась. Наверно, раскопки будет делать и свою одежду не хочет марать.

– Ну да! – от неожиданности теряется Иван, но уверенно подтверждает, – именно для этого она ему и нужна.

Вот бы Могур так же с готовностью с ним согласился, так нет: на принесённую одежду смотрит издали, подозрительно. Он словно боится, что она сама по себе зашевелиться, и пойдёт гулять по тропе. Ладно, хоть мясо ест, хлеба по кусочку отщипывает, молоко прямо из банки пьёт, неуклюже поддерживая её двумя руками. Мясо знакомо ему, хлеб зёрна напоминают. Про молоко тоже знает. Видел, как его Олиста кормила маленьких детей.

– Это шерсть овечья, – кивнул Иван на тельняшку, – шерсть стригут, потом теребят, прядут, ткут и шьют. Штаны сделаны изо льна, специального растения. Их тоже теребят, мочат, прядут, ткут.

Иван берёт в руки штаны и мнёт их, показывая все действия с шерстью и со льном, пока из них не получиться материя. С растениями Могур знаком. Если их размять и переплести между собой? То, наверно, можно получить нечто похожее? Сплела же старая Гулума Малке куклу из травы. Шерсть у зверей бывает и мягкая. Если её расчесать и переплести между собой? Тогда она будет походить на тельняшку, как её называет Иван. Вяло пережёвывая мясо, пришелец слушает уговоры Ивана.