С тех пор Гринспен начал ежемесячно летать в Лос-Анджелес на заседания совета директоров. Он видел, почему многие хотели там жить. Нью-Йорк мог расти только вверх, тогда как в Беверли-Хиллз, где располагалась штаб-квартира Trans-World, жители особняков, окруженных экзотической растительностью, наслаждались средиземноморским климатом¹⁶. Гринспен, как правило, останавливался в Беверли-Хилтоне и находил время для гольфа. Он раскошелился на несколько тысяч долларов, чтобы присоединиться к легендарному загородному клубу Хиллкрест, который считался «ведущим еврейским загородным клубом в Южной Калифорнии»¹⁷. Пожалуй, для человека, который почти отказался пройти обряд бар-мицвы, было странно присоединиться к заведению с подобной характеристикой, но Гринспен, по всей видимости, не возражал. В клуб часто заходил кто-нибудь из голливудских комиков, которые собирались у так называемого «Круглого стола» в углу главной столовой. Там можно было увидеть даже Граучо Маркса, несмотря на его знаменитое высказывание, что он не будет принадлежать ни одному клубу, который примет его в качестве члена.

В конце 1961 года Гринспен представил очередной документ на ежегодном собрании Американской статистической ассоциации – своего рода продолжение его новаторской статьи 1959 года. Еще более погрузившись в исследование соотношения цен на акции и инвестиций в бизнес, экономист сообщил, что связь между ними даже еще более тесная. Высокие цены на акции предполагали рост инвестиций не только для экономики в целом, но и в конкретных отраслях промышленности. Кроме того, интервал между ростом цен на акции и скачками капитальных затрат был коротким, что говорило о силе их связи, отмеченной Гринспеном. Если ценовые сигналы с финансовых рынков могли так быстро приводить к сдвигам в реальной экономике, несмотря на обширное регулирование финансов, то, следовательно, финансовое дерегулирование способно было сделать передачу импульсов еще более гладкой, так что капитал поступал бы в разные сферы экономики, которые использовали бы его наиболее продуктивно¹⁸. После завершения Гринспеном своей презентации Ноэль, руководитель исследования в брокерской компании с Wall Street Van Alstyne, заявил, что он впечатлен, и попросил Гринспена оставаться на связи. Может быть, они могли бы пообедать вместе?

Тем не менее из-за занятости Гринспена их следующая встреча произошла не сразу. Однажды в конце сентября 1962 года Гринспен оказался на верхнем этаже башни Equitable Building, в той же плюшевой столовой, где Билл Таунсенд предложил ему партнерство (естественно, Клуб банкиров был еще одним учреждением, членом которого Гринспен теперь являлся). По ходу дискуссии Гринспен ответил на вопросы о своих взглядах на экономику и о философских убеждениях: можно ли сказать, что треснувшее в лесу дерево издало звук, если никто его не слышал? Экономист из Van Alstyne привез с собой своего научного ассистента – стройную симпатичную брюнетку по имени Кэтрин Эйкхофф, которая, казалось, была озадачена разговорами о деревьях и лесах. Гринспену она понравилась, и, вернувшись в свой кабинет, он, не теряя времени, позвонил ей и пригласил на ужин в тот же вечер.

Гринспен и Эйкхофф отправились в жилые кварталы и зашли в небольшой ресторанчик с изогнутыми кабинами по краям и столами посередине. Алан почтительно ухаживал за своей спутницей, спрашивал, что ей нравится и каковы ее убеждения, быстро почувствовав, что вечер удался. Молодая женщина с прекрасной фигурой говорила на темы, которые идеально подходили Гринспену. Она заявила о своей вере в нравственную справедливость свободного предпринимательства, в возможности личности формировать свой собственный мир и упомянула об ответственности каждого человека за сделанный им выбор.

Озвучила ли она свои собственные идеи? – любезно осведомился Гринспен. Эйкхофф ответила, что на нее оказала влияние русская эмигрантка, писатель и философ по имени Айн Рэнд. Всего несколько месяцев назад по рекомендации друга она прочитала «Атлант расправил плечи» и словно прозрела. Эта книга изменила ее жизнь.

Тогда Гринспен почувствовал себя теннисистом, который видит, как прямо в центр его ракетки медленно летит мяч.

Может быть, Кэтрин хотела бы выпить кофе с Айн Рэнд? – небрежно спросил он¹⁹.

Удар попал в точку: Эйкхофф была поражена. Несколько дней спустя Алан привел Кэти на лекцию Рэнд, после которой представил харизматичной гранд-даме ее молодую поклонницу. Алан и Эйкхофф начали встречаться, и Кэти вскоре обнаружила, что Алан был заядлым бальным танцором. Иногда они танцевали в квартире Айн Рэнд, где Коллектив откидывал ковры и включал музыку, а однажды Алан пригласил Эйкхофф в ресторан в Хартсдейле, в Нью-Йорке, и танцевал с ней под звездами²⁰. Это всегда были бальные танцы – Алан не тратил время на рок-н-ролл или поп-музыку, но Эйкхофф узнала, что он не видит причин ограничивать себя в танцах с девушкой, с которой приехал²¹. Но если танцевальная музыка, так же как и содержательная интеллектуальная беседа, отсутствовала, Алан легко возвращался в свою раковину. В начале их отношений Эйкхофф имела несчастье устроить вечеринку в своей квартире в день появления новой редакции Статистического резюме Соединенных Штатов. Гринспен занял единственное имевшееся у Кэтрин удобное кресло и читал резюме, включая сноски, пока вечеринка вокруг него продолжалась²².

Кэти пыталась заставить Алана чередовать ужины, танцы и обсуждения в кругу почитателей Рэнд. Она быстро обнаружила, что если он собирается чем-то заняться, у этого занятия должен быть счет – и не обязательно музыкальный. Эйкхофф отвела его в местечко в Гринвич-Виллидже, где можно было съесть стейк и поиграть в боулинг; Эйкхофф окрестила его Бо Лином, потому что на неоновой вывеске буква W не горела. Это развлечение пришлось ему по душе, и они часто туда возвращались; но попытки Кэти заставить Алана сыграть в бридж были менее успешными. Однажды вечером, в доме Элейн Калберман, сестры Натаниэля Брандена, Гринспен зашел столь далеко, что сел за игровой стол. Но прежде чем раздали карты, он хотел, чтобы ему всё объяснили. Почему туз считался выше короля? Почему трефы стоили меньше, чем пики? Зачем нужны все эти соглашения о ставках, и были ли они действительно логичными? Почему, почему, почему – вопросы продолжались, как будто их задавал не по годам развитый ребенок. Казалось, вопросы сыпались не менее часа, и в итоге Кэти и Калберманы сдались, не сыграв ни одной партии. «У него было патологическое неприятие произвольных условностей», – заметила позднее Эйкхофф²³. Вскоре после того, как они начали встречаться, Кэти попросила Алана о работе. Спад фондового рынка в мае 1962 года испортил атмосферу в Van Alstyne, и Кэти хотела уйти оттуда, хотя и заверила Алана, что останется в его фирме только временно. Алан настаивал на проведении с ней формального собеседования, и затем согласился нанять ее.

Фирма, где стала работать Эйкхофф в конце 1962 года, переживала преобразования. Благодаря расширению связей босса Townsend-Greenspan процветала, но еще не совершила прыжок от карандашей и логарифмических линеек в новую эпоху компьютеров. Когда Эйкхофф подписала контракт, ей было поручено помочь с докладом «Основные экономические тенденции». Каждую неделю, когда Казначейство и Федеральная резервная система объявляли цифры процентных ставок, денежной массы, банковских депозитов, цен, расходов и т. д., ассистенты в Townsend-Greenspan вносили их во внушительный журнал на трех кольцах с зелеными разграфленными страницами. Как только все данные были собраны, два исследователя садились рядом за одним из столов под большим окном в главной комнате офиса. Руководствуясь толстым томом инструкций, они выполняли операции, необходимые для преобразования данных в отчет. Чтобы сосчитать цифры, использовался арифмограф – громоздкая вычислительная машина, которая выплевывала результаты на узких бумажных полосах, похожих на чеки из бакалеи. Машина могла складывать или вычитать достаточно легко; но для умножения или деления требовалось повторяющееся сложение или вычитание. Невинный запрос, например – чтобы калькулятор умножил два трехзначных числа, вызывал шумное движение шестеренок, когда машина добавила и перенесла, добавила и перенесла: ка-чанк, ка-чанк, ка-чанк. Подсчеты продолжались от страницы к странице, и исследователи вводили в раздражающий калькулятор цифру за цифрой, копируя результаты в свои журналы – для вычисления нескольких из них потребовалось бы несколько часов. Когда они, наконец, закончили, двое коллег сравнивали свои записи. В случае совпадения чисел исследователи радостно вздыхали. Но если они сталкивались с разночтениями, «ка-чанк, ка-чанк» начинался снова.