Ни одна категория граждан не была более оптимистичной, чем американские экономисты. После 15 лет послевоенного роста деклайнизм[13] Альвина Хансена оказался дискредитирован. Прогнозируемый демографический спад так и не наступил, а новые технологии, от ядерной энергии до авиаперевозок, более чем компенсировали закрытие американской границы.

К тому времени, когда Кеннеди пообещал привести Америку к «новым рубежам», экономический прогресс, казалось, обещал не только высокий, но и стабильный рост. Кейнс учил, как компенсировать экономический спад, управляя дефицитом государственного бюджета, и неокейнсианцы поняли, как центральный банк в том числе может предотвратить спад: низкие процентные ставки, которые до сих пор рассматривались главным образом как средство оказания помощи правительству, теперь расценивались в качестве инструмента экономического управления². «Запас денег, их доступность для заемщиков-инвесторов и стоимость процентов таких займов могут иметь важные последствия [для ВНП]», – отметил Пол Самуэльсон в своем учебнике-бестселлере 1961 года выпуска, где пересматривался отказ от политики монетаризма, описанной в издании 1948 года³. «Худшие последствия бизнес-цикла… вероятно, ушли в прошлое», – уверенно написал Самуэльсон, и с ним согласились консервативные экономисты⁴. В конце 1959 года наставник Гринспена Артур Бернс утверждал: «Бизнес-цикл вряд ли будет таким же тревожным или хлопотным для наших детей, каким он был для нас и наших отцов»⁵.

Экономисты не просто понимали, как предотвратить спад. Благодаря новым компьютерным моделям они считали, что осознают взаимозависимость между экономическим ростом, инфляцией и занятостью так, что смогут «точно настроить» экономику, дабы обеспечить идеальную комбинацию. В 1958 году А. У. Филлипс, новозеландец из Лондонской школы экономики, задокументировал компромисс между безработицей и инфляцией, подразумевая, что технократы смогут удерживать постоянно низкий уровень безработицы, если они готовы принять умеренную инфляцию; и два года спустя Пол Самуэльсон и его коллега из Массачусетского технологического института Роберт Солоу, применив кривую Филлипса[14] к данным США, предположили, что вооруженная знаниями администрация может выбрать уровень безработицы в 3 % при уровне инфляции всего в 4,5 %. Воспользовавшись этим счастливым вердиктом, администрация Кеннеди пообещала «полную занятость», достижение которой принесло бы благополучие трудящимся, снизило расовую напряженность и укрепило Америку в ее апокалиптическом соперничестве с Советским Союзом. Чтобы добиться успеха в данном проекте, администрация предложила снижение налогов и низкие процентные ставки. Пришло время, согласно лозунгу кампании Кеннеди, «снова заставить страну двигаться»⁶.

И команда президента начала осуществлять свой эксперимент. Если обнаруживались признаки ценового давления, они рассматривались как побочный эффект концентрированной структуры экономики, а не как свидетельство того, что тотальный стимул мог ускорить инфляцию больше, чем предполагалось. В этом утверждении была хоть какая-то правда. У гигантских корпораций эпохи имелась квазимонополистическая власть на цены – факт, который Гринспен упомянул в своей статье об антимонопольном законодательстве; и мощные профсоюзы обладали достаточной силой для существенного повышения заработной платы, которое устанавливало инфляционные ориентиры для экономики. Администрация обратилась к этой «затратной» инфляции с энергичными директивами по ценам и заработной плате: лекарство для большого бизнеса и большой рабочей силы было «щекоткой» со стороны правительства. Сталелитейная промышленность, в частности, была признана основной движущей силой инфляции с издержками, поэтому помощники Кеннеди похвалили себя, когда вынудили в 1962 году сталелитейные профсоюзы согласиться на повышение заработной платы только на 2,5 %. Когда Большая Сталь позже попыталась настоять на своих требованиях, Кеннеди был в ярости. «Мой отец однажды сказал мне, что все сталелитейщики – сукины дети, – заявил он, – и я до сих пор не понимал, насколько он прав»⁷. Кеннеди угрожал антимонопольными действиями против металлургических компаний, а агенты ФБР начали звонить посреди ночи руководителям-сталелитейщикам; в итоге те отступили. Но эта небольшая неприятность считалась второстепенным сбоем в хорошо продуманном плане. Инфляция в период президентства Кеннеди в среднем составляла чуть более 1 %, в то время как рост экономики увеличивался более чем на 6 % в год. Америка была на подъеме. Казалось, что «щекотка» подействовала.

Гринспен с ужасом смотрел на происходящее с «насеста» своей консалтинговой фирмы.

В год выборов Кеннеди Гринспен перенес свою фирму из тесных офисов на Бродвее, 39, в более современное здание с восточной стороны биржи. Новое помещение Townsend-Greenspan на 80-й Пайн-стрит вдвое превосходило старое по площади, и сам Гринспен устроился в большом угловом офисе с захватывающим видом на Бруклинский мост. Как одному из героев Айн Рэнд, ему нравилось находиться наверху этого здания, глядя на пейзаж капиталистического города; это в прямом смысле высокое положение отражало его финансовое состояние. «Внезапно несчастный ребенок стал зарабатывать много денег, – говорил позднее Гринспен. – Я мог восхищаться тем, что сделал… Моя самооценка значительно [улучшилась]»⁸.

Он обрел новую уверенность. Гринспен поменял свой Buick на еще более роскошный голубой кабриолет Cadillac Eldorado и вскоре купил номерной знак TG-1, объединявший AG и TG. Доезжая под рев мотора до своего нового офиса, он регулярно получал штрафы за превышение скорости на Ист-Сайд Хайвей – Гринспен мог позволить себе оплатить их, практически не заметив. Чтобы удовлетворить свои музыкальные пристрастия, он приобрел самое высококачественное звуковоспроизводящее оборудование от Harman Cardon и установил его в квартире на Тридцать пятой улице, примерно в квартале от жилища Айн Рэнд⁹. Кроме того, Гринспен играл в гольф в клубе Quaker Ridge – изумрудном оазисе, где, согласно легенде клуба, сам Джордж Вашингтон спал под большим дубом и едва не был обнаружен британцами. По мере расширения круга деловых контактов Гринспен поднимался всё выше. Однажды, когда Айн Рэнд услышала об общественном собрании для избранных, где присутствовал Гринспен, она, казалось, на мгновение поперхнулась. «Как вы думаете, Алан мог оказаться в глубине души социальным альпинистом?» – как-то спросила она своего любовника, Натаниэля Брандена¹⁰.

Кандидат в президенты от республиканцев Рональд Рейган проводит совещание в своем загородном доме с членами координационного комитета по экономической политике. Слева за столом: Уолтер Ристон; Представитель Джек Кемп, RN.Y; Алан Гринспен; Рейган; Джордж Шульц и Чарльз окер, Вирджиния, 1980

Бизнес Townsend-Greenspan всё еще вращался вокруг тяжелой промышленности. Но благодаря своим финансовым трудам Гринспен теперь привлекал внимание бизнесменов нового формата, включая по крайней мере одного банкира с Западного побережья. В 1962 году Луис Дж. Гален, основатель и главный исполнительный директор ссудо-сберегательной компании под названием Trans-World Financial, предложил Гринспену первое место в совете директоров публичной компании. Расположенный в быстро развивающейся Южной Калифорнии, Trans-World был банкоматом¹¹. За последние два десятилетия население «Золотого штата»[15] увеличилось более чем в два раза, и цены на жилье выросли примерно так же; воодушевленные столь пьянящим ростом, ипотечные кредиторы наподобие Trans-World практически не могли не процветать¹². Неудивительно, что поток легких денег привлекал промоутеров и маклеров. Некоторые ссудо-сберегательные компании в Калифорнии наняли красивых женщин раздавать подарки новым вкладчикам, в результате чего старые сотрудники Гринспена в Fortune заявили, что такие маркетинговые трюки нарушают «образ банковой стабильности»¹³. Барт Литтон, глава эпохальной компании Lytton Financial, символизировал собой атмосферу предприимчивости: во время вечеринок на лужайке у его дома в Лос-Анджелесе он разгуливал с микрофоном, прикрепленным к куртке, – так гости, уставшие от пустых разговоров, могли услышать его слова, грохочущие из развешанных повсюду громкоговорителей¹⁴. («Единственный “изм” для меня – это нарциссизм», – весело сказал Литтон однажды.)¹⁵ Перспектива связать себя с этой колоритной индустрией не смущала 36-летнего Гринспена. Он принял предложение Галена.