Гринспен был готов превзойти отца²⁹. В 1950 году он получил магистерскую степень в Нью-Йоркском университете и поступил на программу подготовки докторов наук (PhD) в Колумбийском университете. Его наставником стал Артур Бернс, в 1970-х годах ставший председателем Совета директоров ФРС. Бернс был впечатляющей фигурой, красивый, с хорошо поставленной речью; о его карьере в правительстве говорили, что, где бы ни сидел, он всегда находился во главе стола³⁰. Мильтон Фридман, который учился у Бернса в Университете Ратджерса, писал, что кроме родителей «бесспорно» обязан всем Бернсу, называя его «почти суррогатным отцом»³¹. Гринспен отреагировал на Бернса точно так же; что-то в его старомодном облике – густые волосы, разделенные посередине пробором, и задумчивое набивание трубки – вызывало симпатию и привязанность. «Вот бы мне стать кем-то вроде него, а затем получать $ 20 000 в год», – вспоминал о своих мечтах Гринспен³². Если собственный отец был для Алана чем-то вроде ролевой антимодели, то Бернс олицетворял профессиональный успех, к которому стремился молодой человек.

Бернс был главным наследником эмпирической традиции Уэсли Митчелла, и его влияние сдерживало энтузиазм, который Гринспен мог бы почувствовать к новым тенденциям, которые начали зарождаться в экономике. По прибытии в Колумбийский университет Гринспен прослушал курс математической статистики, позднее ставший известным как эконометрика. В курсе было показано, как можно использовать измерения, созданные эмпириками, и проверить соотношения между ними с помощью методов регрессивного анализа. В отсутствие этих инструментов экономисты могли делать обоснованные предположения о том, как одна часть экономики связана с другой. Например, всплеск производства стали логически сигнализировал о всплеске активности в отраслях, использующих сталь, таких как автомобилестроение. Это, в свою очередь, служило основанием для прогнозирования более быстрого роста всей экономики. Но с помощью регрессивного анализа экономисты могли достичь большего, чем просто догадки. Им оказалось бы под силу рассчитать взаимозависимость между прошлым ростом производства стали и ускорениями роста экономики, а затем исходя из этого спрогнозировать будущее, основываясь на чем-то близком к научным убеждениям.

Годы спустя Гринспен применил регрессивный анализ к созданию модели экономики и описал себя как «эмпирика, которого ограбили эконометрики»³³. Но благодаря влиянию Бернса он изучил в Колумбийском университете математическую статистику, не принимая ее полностью. В своей работе в Совете Конференции он продолжал держаться в стороне от неопределенной деятельности по расчету отношений между экономическими переменными, предпочитая эмпирический сбор данных. Количественное измерение экономики было достаточно сложным: одну серию данных за другой следовало периодически корректировать с учетом сезонных колебаний и проверять на согласованность с другими сериями – и всё это без помощи компьютеров. Гринспен не сомневался, что эта скромная задача имеет бо́льшую ценность, чем отвлеченная математика. Даже самый точный эконометрический расчет был ограничен, потому что вчерашние статистические соотношения могли не сработать завтра; по контрасту, более точные измерения того, что происходит с экономикой на самом деле, больше, чем просто оценки, – это факты. Даже в дальнейшем, приняв эконометрику и став председателем ФРС, Гринспен никогда не расставался со своим убеждением, что для экономиста качество данных важнее, чем сложность моделирования.

В 2011 году, во время одной из наших длительных бесед в его офисе в Вашингтоне, Гринспен схватил с полки выцветший зеленый том. Это была копия «Измерительных бизнес-циклов» (Measuring Business Cycles), классическое исследование Артура Бернса о превратностях американской экономики, написанное в соавторстве с отцом эмпиризма Уэсли Митчеллом. Книга с любовью хранилась с тех пор, как Гринспен учился в Колумбийском университете шесть десятилетий назад.

«Откройте», – позволил мне Гринспен.

Я распахнул книгу наугад. На странице преобладали таблицы и диаграммы: производство чугуна, цены на железнодорожные акции, онкольные процентные ставки[8].

Я вопросительно поднял глаза, но строгий жест велел мне снова открыть книгу. На этот раз мне попалась другая страница, и я обнаружил, что смотрю на таблицу, которая досконально сообщала о пиках и падениях добычи битуминозного угля[9]. Содержание «Измерительных бизнес-циклов» свидетельствовало обо всех деталях промышленного расцвета Америки. Взгляд Бернса-Митчелла на экономику строился на статистике по каждому виду сырья, каждой шахте, каждой фабрике.

Я понял, почему Гринспен показывал мне книгу своего наставника. Это было окно в экономическое мышление другой эпохи, и он хотел, чтобы я увидел, откуда появилась его любовь к статистике.

25 июня 1950 года девяносто тысяч солдат пересекли границу между Северной и Южной Кореей. Они пробили оборону Юга колонной советских танков, захватив Сеул, столицу Южной Кореи. В семи тысячах миль, в Вашингтоне, округ Колумбия, администрация Трумэна подозревала, что за нападением Севера стоит Кремль, и президент решил прийти на помощь Югу, хотя и боялся глобального конфликта. В полной мере используя свою воздушную мощь, Соединенные Штаты массово сбросили бомбы на северокорейские колонны. Любимец фотокорреспондентов, американский командующий в регионе генерал Дуглас Макартур – с волевой челюстью и неизменной трубкой – совершил смелую десантную высадку в портовом городе Инчон, отрезав отступление врага и отбив южнокорейскую столицу. Но страхи Трумэна об эскалации войны оказались полностью оправданными. В конце ноября Китай отправил 300 000 крестьян-пехотинцев в теплых стеганых куртках через замерзшую реку Ялу, по которой проходила граница Китая с Кореей. Китайцы окружили американских солдат, спавших прямо на голой земле, и убили их, заколов через спальные мешки¹.

К моменту этой атаки Гринспен уже несколько недель занимался своими докторскими исследованиями в Колумбийском университете. Иногда в тот период он сидел в аудитории, наблюдая, как его наставник Артур Бернс спрашивал у своих студентов: «Что вызывает инфляцию?» Бернс называл причиной «избыточные государственные расходы» – современное представление о том, что ослабление денежно-кредитной политики тоже может вызывать инфляцию, похоже, не приходило ему в голову. Бернс не был одинок в этом убеждении. В 1930-х и 1940-х годах экономисты не обращали внимания на центральные банки; действительно, они отодвинули финансы в сторону как незначительные факторы на фоне ферм, шахт и фабрик, которые сформировали «реальную» экономику. Но равнодушию экономистов к монетарным вопросам предстояло пройти серьезную проверку. Неожиданным и для профессора, и для его учеников образом пересечение китайцами реки Ялу положило начало возрождению интереса к финансам.

До момента нападения Китая взгляды Бернса были вполне обоснованными. Во время Второй мировой войны ФРС сыграла скромную роль, поддерживая Казначейство. Правительство потратило всё необходимое, чтобы выиграть войну, и работа ФРС заключалась в обеспечении достаточного количества денег, чтобы сделать эти расходы возможными. В этой договоренности не было никакого кокетства. ФРС открыто обещала выкупать такую часть государственного долга, какая окажется необходимой для поддержания низкой стоимости займов Казначейства: она гарантировала, что процентная ставка по долгосрочным государственным облигациям никогда не поднимется выше 2,5 %. Неудивительно, что Бернс оставил ФРС и монетарную политику за рамками своих взглядов на инфляцию. Цель денежно-кредитной политики заключалась не в стабилизации цен. Она должна была финансировать государственный бюджет и обеспечивать военные затраты.