«Полмиллиона фальшивых долларов не имеют значения. Главное — найти металлические пластины для изготовления фальшивых купюр, которые Адам Трэвор оставил на хранение своему брату, прежде чем они попадут в руки террористических группировок или правительств некоторых стран, таких как Северная Корея и Иран, которые заинтересованы в наводнении рынка фальшивыми долларами и саботировании американской экономики».

Моя бабушка и Белоснежка убеждены, что приватности больше нет, можно узнать подробности личной жизни кого угодно, и никто не сумеет спрятаться — достаточно воспользоваться кредитной картой, сходить к зубному врачу, сесть на поезд или позвонить по телефону, чтобы оставить неизгладимый след. Но каждый год сотни тысяч взрослых и детей исчезают по разным причинам: похищение, самоубийство, убийство, психическое заболевание, несчастный случай, многие убегают от домашнего насилия или от закона, вступают в секту или путешествуют по поддельным документам, не говоря уже о жертвах подпольной сексуальной индустрии или о нелегальных рабочих, эксплуатируемых точно рабы. По словам Мануэля, в настоящее время существует двадцать семь миллионов рабов, несмотря на тот факт, что рабство во всём мире было отменено.

В прошлом году я оказалась одной из пропавших без вести, и моя Нини никак не могла меня найти, хотя я не делала ничего особенного, чтобы спрятаться. Нидия и Майк считают, что американское правительство под предлогом предотвращения угрозы терроризма следит за всеми нашими движениями и намерениями, однако я сомневаюсь, что оно может иметь доступ к миллиардам электронных сообщений и телефонных разговоров, воздух пропитан словами сотен языков, было бы невозможно упорядочить и расшифровать шум этой Вавилонской башни. «Они способны сделать это, Майя, у них есть необходимые технологии и миллионы рядовых бюрократов, единственная задача которых — шпионить за нами. «Если невинные должны остерегаться, тебе в ещё большей степени стоит это делать, послушай меня», — настояла моя Нини, когда в январе мы прощались в Сан-Франциско. Оказывается, что один из этих самых невиновных — её друг Норман, отвратительный гений, который помог бабушке взломать мою электронную почту и мой мобильный в Беркли. Он посвятил себя распространению в интернете анекдотов о Бен Ладене, и менее чем через неделю два агента ФБР уже были на пороге его дома, чтобы допросить его. Обама не демонтировал оборудование для внутригосударственного шпионажа, которое было установлено его предшественником, так что всех мер предосторожности будет мало, — утверждает моя бабушка, и Мануэль Ариас согласен с ней.

У Мануэля и моей Нини есть код, чтобы разговаривать обо мне: книга, которую он пишет, — это я. Например, чтобы дать бабушке представление о том, как я адаптировалась на Чилоэ, Мануэль говорит, что книга продвигается даже лучше, чем ожидалось, он не сталкивается с серьёзными проблемами, и чилоты, обычно люди замкнутые, активно участвуют. Моя Нини может писать ему с большей свободой, поскольку выходит в сеть не со своего компьютера. Так я и узнала, что завершилось оформление развода моего папы, что он по-прежнему летает на Ближний Восток, а Сьюзен вернулась из Ирака, и теперь отвечает за безопасность Белого дома. Моя бабушка поддерживает с ней связь, ведь они стали подругами, несмотря на стычки в первые дни их знакомства, когда Нидия чрезмерно вмешивалась в семейную жизнь невестки. Я напишу Сьюзен, как только моя ситуация придёт в норму. Я не хочу её терять — она была очень добра ко мне.

Моя Нини продолжает работать в библиотеке, сопровождать умирающих в хосписе и помогать О’Келли. «Преступный Клуб» попал в газетные заголовки после того, как двое из клуба выяснили личность некоего серийного убийцы в Оклахоме. Используя метод дедукции, они пришли к тем результатам, которых полиция не смогла достичь при помощи всех своих современных методов расследования. Эта известность вызвала поток заявок на вступление в клуб. Моя Нини намерена взимать с новичков ежемесячную плату, хотя О’Келли утверждает, что так пропадёт весь их идеализм.

— Пластины для изготовления фальшивых денег Адама Трэвора могут поспособствовать катаклизму международной экономической системы. Они как ядерная бомба, — заметила я Мануэлю.

— Да они же на дне залива Сан-Франциско.

— Мы в этом не уверены, но даже если это так, ФБР об этом не знает. Что будем делать, Мануэль? Если раньше меня искали из-за какой-то пачки поддельных купюр, тем больше причин искать меня теперь из-за этих пластин. Сотрудники серьёзно возьмутся за дело, лишь бы меня найти.

Пятница, 4 декабря 2009 года. Третий злосчастный день. Я со среды сижу без работы, не выхожу из дома, не снимаю пижаму — аппетит пропал, я ссорюсь и с Мануэлем, и с Бланкой, идут и идут мои безутешные дни, дни, когда я на американских горках эмоций. Незадолго до того, как я сняла телефонную трубку в ту чёртову среду, я летала в облаках, полных света и блаженства, а затем упала, как птица с пронзённым сердцем. Три дня я была вне себя, плача в голос о своей страсти, напасти и несчастье, но сегодня, наконец, я сказала себе: «Хватит!», и так долго принимала душ, что потратила всю воду из резервуара, зато вместе с мылом утекли и все мои несчастья. А затем я сидела на солнце на террасе, поедая тосты с вареньем из томатов, которые приготовил Мануэль, и еде удалось вернуть мой разум, куда-то девшийся в тревожном приступе любовного безумия. Я всё же смогла взглянуть на ситуацию объективно, хотя знала, что успокаивающий эффект хлебцев будет временным. Я уже много плакала и намерена и дальше плакать, сколько будет нужно, потому что мне жаль себя и своей отвергнутой любви, потому что я знаю, что произойдёт, если я попытаюсь быть храброй, как тогда, после смерти моего Попо. К тому же до моего плача никому нет дела — Даниэль его не слышит, и мир вращается всё также неостановимо.

Даниэль Гудрич сообщил мне, что «ценит нашу дружбу и не желает прерывать общение», что я — исключительная девушка и бла-бла-бла в том же духе; короче говоря, что он меня не любит. Он не приедет на Чилоэ на Рождество — это было лишь моё предположение, на которое Даниэль так ничего и не сказал, так как никогда не планировал встретиться снова. Наше приключение в мае было очень романтичным, я всегда буду его помнить, — а пустословия всё больше и больше, — но у него своя жизнь в Сиэтле. Получив это сообщение на почту [email protected], я сочла его каким-то недоразумением, путаницей из-за расстояния, и просто позвонила ему по телефону, сделав это впервые, и пошли они к чёрту, все меры предосторожности моей бабушки. Наш разговор был коротким и крайне болезненным — его невозможно воспроизвести, не мучаясь смущением и унижением, как я умоляла, а он отступал.

— Я уродливая, тупая, и к тому же алкоголичка! Неудивительно, что Даниэль не хочет иметь со мной ничего общего, — всхлипывала я.

— Хорошо, Майя, покритикуй себя, — советовал мне Мануэль, который сел рядом со мной, со своим кофе и тостами.

— И это моя жизнь? Спуститься во тьму Лас-Вегаса, выжить, случайно найти спасение здесь, на Чилоэ, влюбиться без памяти в Даниэля и тут же его потерять. Умереть, возродиться, полюбить и вновь умереть. Я не человек, а ходячее несчастье, Мануэль.

— Погоди, Майя, не будем преувеличивать, мы не в опере. Ты ошиблась, но твоей вины в этом нет, это молодой человек должен был быть осторожнее с твоими чувствами. Тоже мне, психиатр! Он просто придурок.

— Да, но довольно сексуальный придурок.

Мы улыбнулись, хотя я тотчас расплакалась опять, он передал мне бумажную салфетку, чтобы я высморкала нос, а затем обнял меня.

— Я очень сожалею о том, как обошлась с твоим компьютером, Мануэль, — прошептала я, зарывшись в его жилет.

— Моя книга сохранена, я ничего не потерял, Майя.

— Я куплю тебе другой компьютер? я тебе обещаю.

— И как ты думаешь это сделать?

— Я попрошу в долг у Мильялобо.

— Только не это! — предупредил он меня.

— Тогда мне придётся продавать марихуану доньи Лусинды, в саду ещё осталось несколько растений.