Так и увели его, оставив без ответа. Лишь горестное оханье из дальней комнаты стало громче. Звонарь хотел пойти посмотреть на пострадавшую, да вдруг опомнился: неловко, вроде бы, без спросу. Позвал:

– Нюра! Евдокия Пална! Можно к вам?

Охи стихли, послышался шелест занавесок, скрывавших вход в спальню, и перед Звонарем возникла нескладная странная фигура. В первый миг почудилось, будто это крупная птица, вроде цапли: тонкие, похожие на две хворостины ножки с острыми, выпирающими подобно сучкам коленками; выгнутая вперед шея, длинный прямой нос, слишком большой для такого маленького лица, торчащий между круглых глаз, похожих на пуговки, и будто чужое, полное округлое тело, обтянутое мятым застиранным халатом серого цвета. «Ни дать ни взять – цапля!» – подумал Звонарь, разглядывая Нюру. Давно он ее не видел, даром что живут в одном селе. Напряг память, вспоминая их последнюю встречу. Да, пожалуй, не меньше двух лет назад, и то мельком: столкнулись случайно у перевозного магазинчика, и он толком-то ее и не рассматривал. Только поздоровался с бабой Дусей, а Нюре подмигнул и поддел указательным пальцем кончик носа, как обычно приветствовал местную мелюзгу. Тогда-то ее нос не такой длинный был. Надо ж, как за два года вытянулся! Да и сама Нюра вытянулась, повзрослела. Только красоты не прибавилось, как это с другими девками бывает, а даже наоборот. Подурнела так, что едва признал. Надо ж…

– Ну, как там Пална? – спросил, стараясь не выдать своего неприятного впечатления.

– Ничего. Отдохнет сейчас, и полегчает. Сердце давит, жалуется. Но это у ней пройдет. Я уж капелек накапала. – Голос у Нюры оказался на редкость незвучный для юной девушки: с хрипотцой и какой-то низкий, даже утробный, что ли. «Вот же Бог обидел девчонку!» – мысленно поразился Звонарь, а вслух спросил: – Может, Клима Евгеньевича позвать? Он хоть фельдшер, но в медицине понимает.

– Да не надо, дядя Юра. Все нормально будет. Ничего он ей не сделал, Щукин. Он ее не бил ведь, а связать только хотел. Собирался на болото утащить и утопить там. Вроде, если не утонет – значит, точно ведьма, и тогда ее сжечь положено. А если начнет тонуть, тогда вытащит. Говорит, что так с древних времен ведьм проверяют, – Нюра прислонилась круглым плечом к дверному косяку. Похоже, и сама понервничала так, что ноги не держали.

– Пойду я. Если что – прибегай за помощью. Помнишь, где мой дом? – Звонарь хотел было повернуться, чтобы уйти, но вспомнил кое-что и обернулся. – А что за деньги Щукин с бабы Дуси требовал?

– А, это? Да там деньги-то невеликие, так… Это бабуля для меня копит. Хочет в город отправить, в училище документы подать. Не знаю, зачем оно… Мне и здесь хорошо живется. Но бабуля все твердит, что надо на профессию выучиться, чтоб деньги зарабатывать и в городе жить. Село наше, говорит, – это болото, слезами сочащееся, представляете? – Девушка понизила голос до шепота. – Она мне как-то рассказывала, что раньше, когда рядом река была, все жили сыто и богато. В реке рыбы было полным-полно, а земля урожаи давала каждый год, и болот вокруг совсем не было – одни поля и леса. Это правда, дядь Юр? Почему все стало плохо?

Звонарь вздохнул, задумавшись. Рассказать или нет? Да ведь он сам толком правды не знает. Может, и не было такого на самом деле, а только слухи одни.

– Пойду я. – Он слегка склонил голову, давая понять, что разговор окончен, и одновременно извиняясь. Нюра вежливо улыбнулась в ответ, и под длинным носом обозначился крошечный ротик, до этого почти незаметный из-за чрезмерной бледности губ, сливающихся с лицом.

Входная дверь не успела за ним закрыться: неожиданно прозвучавший выкрик заставил замереть на пороге:

– Эй, ты! Думаешь, спасибо скажу?! Хрен тебе! Благодетель нашелся! Считаешь, Щукин злодей? Не-ет… Это все ты! Твоя вина, что он на меня кинулся! – Хриплый голос бабы Дуси, донесшийся из глубины дома, прервался свистящей одышкой.

Звонарь оглянулся. Нюра испуганно таращилась в сторону спальни.

– Чего это ты осерчала, Евдокия Пална? – удивленно спросил он, не сходя с порога и удерживая спиной входную дверь.

– Будто не знаешь! Своими россказнями о нечисти людям голову заморочил! А они с голоду сохнут, вот и кидаются, как цепные псы! Я ж помочь хоте… – Голос бабки сорвался, сменившись хриплым кашлем.

Воспользовавшись паузой, Нюра замахала на Звонаря обеими руками:

– Идите, дядь Юр. Не спорьте с ней! Не надо.

Звонарь понимающе кивнул и вышел в сени. Дверь захлопнулась, заглушив кашель старухи, похожий на исступленный собачий лай.

Народ во дворе расступился перед ним, пропуская к калитке. Людей было уже не так много: часть зрителей разошлась, наверное, посчитав, что после того, как увели Щукина, больше ничего интересного не будет.

– Ну как там Дуся? Жива? – донесся из толпы участливый женский голос.

– Жива, – буркнул Звонарь, не поворачиваясь.

Неподалеку от калитки посреди улицы стояли четверо мужиков. Звонарь узнал их: местные забулдыги и лодыри. Хотя и работали в поле иногда, но больше для отвода глаз, чтоб получить свою долю урожая, и только мешали всем, устраивая попойки и драки. Не раз приходилось разнимать их, чтобы они не поубивали друг друга.

Мужики, похоже, говорили как раз о нем, судя по косым взглядам. Звонарь поравнялся с ними, поприветствовал и, отвернувшись, хотел пройти мимо, но один из компании окликнул его:

– Погоди, дядь Юр! Дело есть.

«Какие у них могут быть дела?» – подумал Звонарь и, не скрывая недовольства, остановился в нескольких шагах.

– Мы тут подумали… – начал один, самый высокий и крепкий с виду, в распахнутой телогрейке. То ли ему было жарко от того, что уже принял порцию горячительного, то ли хотелось продемонстрировать новую красную футболку с иностранной надписью над изображением бутылки с газировкой. То, что вещь совсем новая, можно было понять по отсутствию на ней грязных пятен, хотя чумазая физиономия владельца выдавала его нечистоплотность. «В райцентре был недавно», – определил Звонарь, зная, что ни в Кудыкино, ни в соседнем селе никакой одежды не продавалось, если не считать хозяйственную лавку Пантелеевых, где можно было приобрести разве что перчатки для сельхозработ и резиновые болотные сапоги – точно такие же, какие были на ногах у заговорившего с ним односельчанина. Тот, кстати, явно нервничал, судя по тому, как усердно ковырял носком сапога волглую землю, втаптывая в грязь первую молодую травку. От этого зрелища Звонаря почему-то передернуло, и мелькнула мысль, что такие люди могут втоптать в грязь все что угодно – и траву, и цветы, и все самое прекрасное, потому что ничего прекрасного давно уже не замечают. Он поднял взгляд на собеседника, который так и не сказал еще ничего вразумительного: все мямлил да тянул гласные, подбирая слова.

– Ну? – поторопил его Звонарь. – Спешу я, говори уже!

– Тут… это… были мы, значит, вчера в райцентре… А там «камазы» пришли, металл принимают. Деньги платят хорошие! – Глаза говорившего вдруг блеснули по-волчьи, отчего Звонарь непроизвольно сделал шаг назад.

– Ну и что? Я здесь при чем? – ответил он, делая вид, что не понимает, к чему тот клонит.

В разговор вмешался еще один из компании, в облезлой кожаной кепке, из-под козырька которой свешивались до самого носа длинные рыжие волоски.

– Да ладно, Гриш, хватит обиняков! – перебил он приятеля и обратился к Звонарю: – Колокол-то твой медный, кажись, а?

– Даже не думайте! – глухо прорычал Звонарь, замотав головой и отступая. – Не доводите до греха!

Четверо двинулись на него – медленно, но уверенно, глядя исподлобья. Казалось, они готовы были вот-вот зарычать, как голодные волки, нацелившиеся на добычу. От таких жди беды. Звонарь инстинктивно поднял воротник, прикрывая горло.

– Дядь Юр, ты же сам знаешь, что жрать в селе нечего, а до следующего урожая – как до морковкина заговенья… – На этот раз подал голос человек в женской вязаной шапке с огромным меховым помпоном. Вряд ли он купил эту вещь в магазине – наверняка где-то случайно раздобыл, и было в этом что-то такое, что казалось Звонарю отвратительным, почти непристойным.