Зазвучал над селом колокольный звон: раз, другой, третий… И поворотилась река прочь, отступила за гору и покатила свои злые воды в неведомые дали – другое русло себе нашла. Все рады были, когда исчезла река-губительница. Говорят, перед тем как уйти, не хотела река сдаваться, взбунтовалась, разлилась по полям и лесам, урожай сгубила, деревья сгноила. Всю землю навеки испортила. Но люди перестали пропадать. С тех пор в селе верили, что звон колокола богов славит, а те взамен людей от нечисти оберегают. Ведь в Костяной реке-то, не иначе, нечисть водилась.
Так и пошел род звонарей. От самого первого звонаря и до него, нынешнего, дошло железное правило, которое требовалось всем звонарям неукоснительно соблюдать: только с добрым сердцем и светлыми мыслями можно было к колоколу прикоснуться. И уж подавно никого посторонних к святыне не подпускать. А не то, говорили, беду накликать можно. Вон, к примеру, соседняя Камышовка опустела совсем, да говорят, не просто опустела, а вымерла – не иначе, из-за нечисти. Мужики, которые по осени в те края наведывались, ни одной живой души не встретили: избы нежилые, бесхозные, а вокруг – лес мертвый, ни зверья, ни птиц. «Так что беду немудрено накликать – вот она, рядом совсем. Только колокол и спасает. Пусть трудно, пусть голодно живем, а живем ведь!» – так думал Звонарь в то утро, когда впервые после долгой зимы бока колокольной чаши вновь засверкали на солнце.
Пора было отправляться к звоннице. Вода в ведре на печке за ночь остыла, но все ж была не такая ледяная, как в колодце, – скулы не ломило. Звонарь торопливо умылся, подумал, не подбросить ли пару поленьев в топку, и решил, что так сойдет. Ведь солнечно сегодня! Вспомнил о том, и на душе потеплело. Весна… Даже скудный завтрак из надоевшей вареной картошки и луковицы не омрачал радости, нарастающей внутри. Скоро, скоро все изменится к лучшему!
Накинув телогрейку и сменив валенки (не очень-то удобная обувь для дома, зато можно сэкономить дрова) на кирзовые сапоги, Звонарь вышел во двор и отпер калитку. Из соседней избы, стоявшей на противоположной стороне улицы, доносились гневная ругань и заливистый детский плач. В мутных окнах дома над поваленным набок забором метались серые силуэты. Вдруг в доме раздался грохот, будто упало что-то тяжелое – по меньшей мере, шкаф, – и одно из оконных стекол брызнуло наружу россыпью осколков. Сразу стало очень тихо, но всего через мгновение брань хлынула из окна пуще прежнего. «Чего это Щукины воюют?» – Звонарь озадаченно поскреб шею и шагнул, было, по направлению к соседскому дому, но остановился в растерянности. Он не мог позволить себе влезать в чужие раздоры, прежде чем исполнит утренний колокольный звон. «Только со светлыми мыслями», – вспомнился ему наказ покойного наставника. Повернул налево и пошел, спеша уйти подальше, но до его слуха еще долго долетали истеричный женский крик и глухая матерная брань. Удалось даже разобрать одну фразу: «Соображаешь, скотина, чем я теперь детей кормить буду?!»
Досадуя, что мысли о соседях мешают настроиться на нужный лад, Звонарь резко ускорил шаг и с размаху вступил в лужу. Жирные комья грязи взметнулись вверх из-под сапог и осели на брюках и тулупе. Досады еще прибавилось, и он едва сдержался, чтобы черта не помянуть. Только этого не хватало!
Идти до звонницы было не близко. Обычно путь занимал около получаса, если не спешить. А теперь Звонарь почти бежал, даже дыхание сбилось, но чудилось ему, что гора, на которой высилась звонница, пятится, отступая с той же скоростью. «Нехороший знак!» – От этой тревожной мысли в груди неприятно кольнуло. Звонарь остановился, замер, прислушиваясь к ощущениям. В последнее время возраст все чаще напоминал о себе хрустом в суставах, болью в пояснице и ногах, но сердце пока не подводило. «Чего это я разогнался? Поди, не опаздываю!» – мысленно урезонил он себя и пошел уже медленнее, тем более что дом Щукиных остался далеко позади. Да и перед подъемом в гору надо бы выровнять дыхание, а то мало ли что там кольнуло. Ведь ученика у него до сих пор нет. Некому важное дело передать. Вот помрет Звонарь ненароком, и сгинет поселок Кудыкино как не бывало.
Впереди простирался участок рыхлой бугристой земли, обычно используемый селянами для выращивания картофеля, – небольшой клочок, отвоеванный у болот и тщательно оберегаемый от сырости. Для этого жители прокопали по его периметру узкие, но глубокие – с полтора метра – траншеи, в которых почти все лето стояла вода. Но земля все равно была сырой, даже в засушливый сезон.
Скоро придет время пахать. А сейчас ровные ряды пустых картофельных лунок напоминали ячейку для яиц: кое-где посреди черных, блестящих от влаги впадин еще белел осевший снег. За многие годы Звонарь протоптал крепкую тропинку, и оттого издали казалось, что поле туго перетянуто черным жгутом. В тех местах, где снег уже сошел, земля была чернее ночи и выглядела зыбкой. Звонарь шагнул на тропу, чувствуя, как внутри разрастается противный холодок, разносится по венам, достигает кончиков пальцев, вызывая неприятное покалывание. Представилось почему-то, как нога его соскальзывает с тропы, проваливается в картофельную лунку и погружается все глубже, глубже, и вот он теряет равновесие, падает и уходит с головой в землю, так и не нащупав опоры под ногами. А там, в самом-самом низу, – пекло.
Звонарь отогнал дурные мысли и пошел вперед, устремив взгляд на колокол, будто ища защиты у своей святыни. Вскоре страх отступил, и окрепла уверенность в том, что зло, пропитавшее эту землю вместе с водами, оставшимися от поганой реки, не посмеет к нему притронуться. Потому что колокол сверкал, затмевая собой солнце и весь мир.
Он с легкостью подростка взобрался на гору и затем, не останавливаясь, на площадку звонницы, не чувствуя груза прожитых лет. Глянул вниз, на серый поселок, на островки мертвого голого леса, на заросли жухлого после зимы камыша и проступающие в них очертания высохшего речного русла. Вдохнул всей грудью сырой студеный воздух и взялся за веревку колокольного языка. С силой потянул в сторону, и тотчас вместе с зарождающимся звуком первого удара по всему телу прошла волна приятной дрожи. Телогрейка распахнулась (он расстегнул пуговицы для удобства), и ветер заключил его тело в ледяные объятия, но уже спустя минуту стало жарко. Пот заструился по лбу, по вискам, по спине. Частота ударов нарастала, и в такт им, казалось, ускорялось биение его сердца. Колокольная чаша вздрагивала и раскачивалась над головой, послушно отзываясь на его усилия глубоким мерным гулом. Округлые тяжелые звуки покатились в расстилавшееся внизу пространство, вдребезги разбивая утреннюю сонную тишину.
Звонарь вновь ощутил священный трепет, мысленно сливаясь с колоколом воедино и представляя, как звон проходит сквозь его тело, наполняя светлой силой. «Божественный звон! Малиновый!» – подумал он с восторгом. Руки его метались над головой все быстрее, удары слились в единый, непрерывный пульсирующий гул, а состояние блаженства нарастало внутри, но… посторонний звук грубо нарушил гармонию – похоже, чей-то крик, резкий, пронзительный, ужасный. Рука звонаря дрогнула, и колокольный «язык» выбил некое вялое бряцанье, обезобразив сладкозвучный поток. Звонарь почувствовал себя так, будто его толкнули в спину и он с разбегу плюхнулся прямо в грязь. Открыв глаза, всмотрелся вдаль в поисках кричавшего. Поселок был перед ним как на ладони: узкие улочки, сжатые по бокам низкими деревянными заборами, дворы, заваленные кучами разносортного хлама, а посреди них – черные избы, дремлющие под притворенными ставнями. Из печных труб тонкими струйками поднимался белесый дымок, довершая картину сонного покоя. Никакого движения – разве что дворовый пес копошился у будки, наверное, пытаясь откопать спрятанную с вечера кость, да пара тощих котов лениво вышагивала по крыше дома в поисках удобного солнечного местечка.
В следующий миг на ближайшую от картофельного поля улицу выскочил его сосед, Щукин-старший, и Звонарь вздрогнул от ужаса: показалось, что в руке тот держит женскую голову – длинные космы волочились по земле, – но потом стало ясно, что это всего лишь растрепанный моток веревки. Однако вид у Щукина был пугающий: под распахнутой курткой белела растянутая футболка с темными влажными пятнами, подозрительно смахивающими на свежую кровь. Мужчина повернулся спиной и быстро зашагал, направляясь в противоположный конец села. Вслед за ним, истошно крича, выбежала и помчалась вдогонку его жена. Звонарь не успел разглядеть ее одежду – не было ли и на ней кровавых пятен, – но с облегчением отметил, что бежала Щукина довольно резво, а главное – голова ее была на месте. И все же душераздирающие крики женщины наводили на мысль о том, что утренняя перебранка супругов достигла стадии войны и добром это не кончится. «Как бы беды какой не натворили!» – с тревогой подумал Звонарь и начал торопливо спускаться с горы, сожалея, что отзвонить, как положено, ему в этот раз не дали.
