1

Конец весны, начало лета 2016 года.

Хабаровск утопает в листве и зное. Под лучами солнца асфальт становится мягким и совершенно не хочется покидать стены офиса. Здесь, внутри здания, всё по-другому. Здесь кондиционеры, здесь вентиляторы гоняют прохладный воздух, шелестя разложенными на рабочем столе бумагами.

Мы работаем. Мы пашем, как волы. Губернатор края определил дату окончания строительства и этим отрезал нам все пути к отступлению. Не укладываемся в сроки – теряем деньги. А деньги – это жизнь.

Мы достраиваем последний пятикилометровый участок автодороги Лидога – Ванино, ответвляющейся от трассы Р-454. Всего пять километров, но они вытянули из нас всю кровь и нервы. Эта дорога, петляющая вдоль реки Гобилли, была буквально исполосована ручьями. Сбегая с сопок и пересекая строящуюся дорогу, ручьи в неимоверном количестве впадали в Гобилли. Выемки, насыпи, арки, трубы, мосты, дамбы и огромное количество водоочистных сооружений. Ничего не поделаешь – водо охранная зона. Тонны дроблёного камня. Сотни габионов, укрепляющих насыпные фильтры от размыва и километры сетей, как паутина обтягивающих склоны выемок, и предохраняющих дорожное полотно от осыпей.

После определения сроков сдачи объекта, выяснилось, что выполнить задание губернатора мы сможем, только если чуть ли не в два раза ускорим темпы производства работ. С этого момента началось то, что всегда начинается в подобных случаях и на флоте называется коротко и ёмко – аврал.

Не заставил себя долго ждать и приказ Генерального директора, звучавший примерно так: «Во исполнение распоряжения Губернатора Хабаровского Края и т.д. и т.п., в обязательном порядке направлять сотрудников отделов, в соответствии с графиком очерёдности, в командировку на участок проведения основных работ, для выявления недостатков, мешающих росту производительности труда и их немедленного устранения». А если сказать короче, то нас – сотрудников отделов – направляли на участок в качестве палки-погонялки.

А это значит непрерывное, в течение дня, мотание по участку, бесконечные согласования изменений, принятия решений по исправлению ошибок, отклонений и неточностей, крики, ругань и нервы, нервы, нервы.

Но и это ещё не всё. После короткого ужина – планёрное совещание, которое начинается в восемь вечера и неизвестно когда заканчивается. По окончании планёрного совещания, необходимо составить и отправить доклад о том, что сделано в день минувший, и что планируется сделать в день грядущий. До постели добираешься, если повезёт, только к двенадцати ночи и тут же засыпаешь, не снимая одежды и забыв про баню. А наутро всё начинается с самого начала.

Вот в такую командировку, выпавшую на конец июня – самое пекло – я и угодил. Проклиная всё на свете, я собирал сумку и прощался с прохладным офисом, как минимум, недели на три.

Выехал в шесть утра, рассчитывая к обеду прибыть на место.

Моя Тойота летела, как ветер. За Лидога дорога пошла ровнее. Сопки, местами покрытые каменистыми осыпями, скальными пиками и заросшие елью, берёзой, лиственницей и осиной, вырастали всё выше. Дорога пошла на подъём и заметалась между подножий, пересекая немыслимое количество ручьев. А ещё через некоторое время слева от дороги засверкала Гобилли.

Сбегая с западного склона хребта Сихотэ-Алинь, с высоты тысяча двести метров над уровнем моря, она неслась холодным бешеным потоком, извиваясь и прогрызая себе дорогу между скальными основаниями сопок, пока через девяносто семь километров не впадала в реку Анюй – правый приток Амура. И на всём её протяжении – ни одного населённого пункта. Так было всегда. Туманы, дожди, холод и голод ждали тех, кто отважится пуститься в путь по этой реке. Потому нанайцы и назвали её Гобилли, что на русском языке означает Мёртвая река.

Сегодня мне повезло. День над Гобилли выдался солнечным. В небе ни единого облака. Скалы сверкают кварцем и отливают всеми возможными оттенками от жёлтого до тёмно-коричневого. Красные и зелёные, синие и чёрные, огромные белые с чёрными вкраплениями сколы, серые куски с острыми, как бритва, гранями на сломах – всё это переплелось корневищами деревьев и обросло травой и кустами шиповника. Огромные, простирающиеся на сотни метров ягодники, полные ещё не поспевшей брусники. Кусты дикой смородины и малины. И на этих раскалённых скальных выступах и изломах – прогревающие свои холодные тела змеи: гадюки и медянки. По сравнению с укусом местной гадюки, укус гремучей змеи – детский лепет.

Впереди, метрах в ста пятидесяти, дорогу перешёл лось. Внутри всё всколыхнулось. Такое не часто увидишь, а тут. Размеры этого лесного исполина не прочувствуешь, пока не встретишь его вживую. Даже самое лучшее из лучших фото не передаст того, что испытываешь, глядя на живого лося.

Впереди замаячила скала, с похожим на большущую голову выступом. За ней Макаркин ручей, а перед ним, считай на самом его берегу, и расположился наш вахтовый посёлок. Дизельная станция, столовая, баня, склады, стоянка для транспорта и машин и двадцать жилых вагончиков.

Я знал эти места, как свою ладонь.

Дело в том, что до того, как стать строителем дорог, я работал геологом. В своё время мне пришлось излазать эти места основательно. Но времена изменились. Упала зарплата. Пришлось переквалифицироваться. Сначала геодезист, потом прораб, а ещё позже пришлось возглавить Отдел Технического Контроля.

С этими местами связаны мои самые лучшие и самые худшие воспоминания. Здесь я встретил свою будущую жену. Здесь же потерял друга. Как это произошло, до сих пор не понимаю не только я, но и все те, кто был тогда вместе с нами в этих местах. Утром Антон – так звали моего друга – вместе с мойщиком Курпатовым ушли по маршруту и больше их никто не видел. Поиски велись больше недели и не принесли никаких результатов. Всё произошло именно здесь. В районе Макаркина ручья. Только тогда наш лагерь находился ниже, у места его впадения в реку Гобилли, и ручей был тогда безымянным. Основная масса ручьев и ключей, впадающих в Гобилли, получили названия только в период строительства дороги.

Слева из глубины бушующей зелени деревьев блеснула оцинкованной крышей столовая. Я снизил скорость и свернул с асфальта на грунт. «Тойота» зашуршала шинами по песку. А ещё через минуту я въехал на территорию вахтового посёлка и затормозил у штабного вагончика.

Степаныч, механик и завхоз в одном лице, быстренько поселил меня в пустующий вагончик и поставил на довольствие.

Забросив вещи на кровать, я двинулся к столовой. Бригады уже съезжались к обеду, значит, скоро должен был подтянуться и начальник участка, Курдюков Иван Терентьевич. Не приятный в общении человек. В своё время постелил, где надо, и из сантехников постепенно пробрался в начальники. Работу до тонкостей не знал, но брал напором, жизненным опытом и связями. К тому же, умел подбирать людей и потому прорабом у него работал Женя Хиславский, за которым Курдюков жил, как за каменной стеной. Вот этот Женя Хиславский и нужен был мне в первую очередь для уяснения обстановки в целом.

Курдюков был мужчиной крепким пятидесяти пяти лет. Рано облысевший, высокий с массивным животом и одышкой, но с ещё крепкими руками. Мы обменялись рукопожатиями. Курдюков смотрел настороженно. Рассказал в общих чертах о работе и ближайших задачах. Справился о здоровье Генерального директора и пригласил в столовую. Также по поводу интересующего меня вопроса сообщил, что Хиславский, в данный момент, проверяет устройство дренажных лотков и укрепление дамбы в районе пятидесятого пикета и потому будет только к ужину. Поблагодарив за обед, я двинул на поиски Хиславского.

Его серую Хонду, припаркованную сразу за мостом, я заметил ещё издали. Сам Женя мерил шагами каменную рисберму (элемент берегового укрепления моста, дренажное сооружение, состоящее из траншеи и набросанного поверх неё камня, служащее для отвода дождевых вод), только что отсыпанную субподрядчиками. Женя что-то объяснял их бригадиру, но заметив меня, махнул рукой, мол, сейчас освобожусь, и скрылся под мостом. Через пару минут он появился уже с противоположной стороны, ещё раз отмерил шагами ширину рисбермы и воткнул колышек в песок. Потом, похлопав чешущего затылок бригадира по плечу, поднялся на мост.