Грохнулся второй щит, тоже встал на ребро, на торец, и тоже занял в стене свое место.

Блеснули перевернутые обухом наперед в руках плотников топоры, ударили по шляпкам гвоздей, и щиты в стене связались накрепко.

А потом стена стала расти все шире. И вот уже в проеме ее появилась первая оконная рама, а там и целую дверь пронесли рабочие на плечах мимо Николки, и он ничуть, что его на помощь не приглашают, не обижался. Он видел: ему, маленькому, тут никакого сподручного дела пока что нет.

Но зато Николка мог здесь теперь, сколько сам пожелает, сидеть, смотреть, не бояться, что скажут: «Под ногами не путайся!» И он сидел под зыбким, серебристо-перистым, еще не смятым людьми и машинами ковыльным кустиком, глядел на слаженную работу плотников, слушал добрую перекличку топоров, вдыхал горьковатый влажный запах посвежевших к ночи степных трав.

И наверное, эта предночная зябкость и привела к нему нежданного соседа. И был это не кто иной, как Люсик. Он ткнулся холодным носом Николке в руки, безо всякого приглашения сел рядом.

— Ну и ну! — удивился весело Николка. — То рычал, задавался, а теперь греться ко мне прилез… Вот так-то, Люсик! Раньше времени на кого попало хвост не поднимай! А может, ты все-таки хвалиться пришел? Тем, что твой Дюкин впереди моего папки? Так это ненадолго. Ваши уже устали, складывают инструменты, а у наших впереди еще целая ночь. Работать в такую ночь — папка говорит — самый раз! Ветерок и — звезды по кулаку. Ты посмотри, какие звезды-то, посмотри…

Николка обнял щенка за голову, стал принуждать его взглянуть на звезды, которые начали зажигаться на той, на черно-синей стороне, куда не достигал уже своею меркнущей алостью закат. Но щенок лишь пятился, вырывался, и Николка наставительно заключил:

— Вот видишь! Ты все ж таки хитрец. Сидишь под кустиком со мной, а думаешь про Дюкина. Не нравятся тебе ясные звезды!

И Люсик, то ли сконфуженный таким своим двойным поведением, то ли заслышав, что бригада Дюкина в самом деле пошла на ночлег, вывернулся и, подпрыгивая в темной траве, поскакал догонять своих.

Там, вдали, хорошо теперь видный, мерцал полевой кухонный огонек. На этот огонек утомленно, медленно уходил С помощниками Дюкин. И Николка все тем же наставительным, насмешливым, но не слишком, конечно, громким голосом сказал:

— Что, Дюкин-тюкин? Спорить с моим папкой нелегко?

Сказал, шалости своей испугался, опять было нырнул под куст, а в это время в отцовой бригаде про него и вспомнили.

Помогая рабочим стягивать с белеющего в ночи штабеля новый здоровенный щит, отец спросил:

— Где это Николка у нас?

— Нико-олка! Иди, ухать помогай! — засмеялся тот молодой плотник, что по дороге сюда балагурил всех больше. И вдруг он, упираясь руками в тяжелый щит, распевно, озорно затянул: — О-ой, прошел, друзья, о нас напрасный слух…

— У-ух! — толкая груз, грянули вслед за певцом товарищи.

— Будто спади нынче мы часов до двух…

— У-ух! — опять поддержали запевалу рабочие.

— А по правде пробудились мы поздней… Оттого идет и дело веселей! — допел озорной плотник, и рабочие заголосили уже на иной лад: «Идет, идет, идет… У-ух! Пришло! Встало!» — И новый огромный щит очутился тоже на месте, и теперь на домике образовалась не одна стена, не две стены, а появилась и третья.

Николка подпрыгнул, закричал:

— Дом почти готов! Вот это «ух», так «ух»!

— О чем тебе и говорили, — хлопнул Николку по плечу тот плотник-запевала. — Давай, ухай и ты!

И Николка «ухал» с бригадой до того времени, пока в звездное небо не поднялась еще и луна.

Светила она так сильно, что все предметы на стройке стали еще белее, тени чернее, а быстро растущий домик стал казаться таким высоким, что у Николки, когда он запрокидывал голову, вдруг начинало все плыть в глазах. Ему даже разок померещилось, что домик качнулся и полетел вместе с ним, с Николкой, в этот ночной сияющий над головою океан.

Николка ойкнул, а отец услышал, сказал:

— Все! Уморился, парень… Беги к матери, отдыхай.

И Николка пошел без споров, потому что устал в самом деле. А когда добрел до места, то на все Юлины вопросы только и ответил, что папка вот-вот догонит Дюкина. А потом взял со стола кусок хлеба, сунулся в палатку и прямо так с куском в кулаке и уснул.

Наутро — спать бы еще да спать — Юля принялась тормошить Николку.

Он подумал, что это снова надо идти на давным-давно надоевшую кухню, досадливо замычал, но Юля спросила странно осторожным голосом:

— Скажи честно… Ты не брал ключик-замочек?

— Что? — так и вынырнул из-под одеяла Николка. — А на гвозде? На столбе? Разве нет?

— В том-то и дело, что нет… Отец велел спросить: может, ты взял как-нибудь нечаянно? Дюкин думает вроде бы на тебя…

— Да он в уме? — совсем взвился Николка, и сна будто не бывало.

Николка выскочил в одних трусах на прохладную улицу, помчался по седой росе к навесу.

А там гудела, теснилась толпа. И конечно, там были оба бригадира. Они, опираясь по очереди руками на щелястую столешницу, разглядывали чуть ли не в упор тот столб с одиноко торчащим гвоздем, а потом глядели друг на друга.

Причем Петушков смотрел на Дюкина всего лишь удивленно, а Дюкин на Петушкова — удивленно, да еще и сердито.

Николка, не боясь, что в толпе ему отдавят босые ноги, полез вперед. А тут подоспела и Юля. Она помогла Николке сквозь толпу пропихнуться, поставила перед бригадирами:

— Пожалуйста… Николка здесь. Только он ключика-замочка не брал и не видел.

Петушков тут же повторил Дюкину:

— Вот видишь! Не брал и не видел.

Дюкин от Николки отвернулся:

— Кто же тогда? Моя бригада спала при мне в палатке всю ночь…

— А моя — плотничала…

— Дедектив какой-то! — совсем нахмурился Дюкин.

— Детектив… — чуть поправил Дюкина Петушков. — Не хватает нам теперь только собаки-ищейки.

— А что? — вдруг Дюкин ожил. — Давайте попробуем Люсика! Он мне не так давно мой собственный портсигар отыскал.

И Петушков согласился: «Пробуй…», и Юля согласилась: «Пробуй…», и все, в том числе Николка, заоглядывались, высматривая, где Люсик.

Люсик сидел, как всегда, под столом, под хозяйским местом, ждал завтрака. Дюкин вытащил его за пушистый загривок, поставил на столешницу. Потом приподнял за передние лапы, заставил нюхать на столбе гвоздь.

— Ищи! — сказал по всем правилам Дюкин, и когда Люсика из рук освободил, тот сделал по столешнице меж пустых мисок небольшой круг, спрыгнул на скамейку, со скамейки на землю. И вот с таким деловым видом затрусил из-под навеса, что Иван Петушков воскликнул:

— Смотри-ка, ведет! Чего-то знает, чего-то чует!

— А как же… — ответил солидно Дюкин, — дармоеда, пустолайку я бы не стал держать и одного дня.

Все тоже тут повалили за Люсиком, а он закрутился у плиты, возле кучки дров.

— Ха! — сказала сразу Юля. — Это место мое. У меня искать нечего.

— Нечего — не нечего, а со следа собаку не сбивай, — сказал Дюкин, и Юля так вдруг к нему повернулась, что не миновать бы шума.

Да Люсик побежал дальше.

А дальше была широкая палатка дюкинской бригады. И тут Дюкин сам сказал: «Ха!», и Юля не замедлила ввернуть:

— Не сбивай собаку.

Люсик нырнул под входной полог, Дюкин недоуменно полог приподнял, согнувшись, полез в палатку.

За Дюкиным полезли опять все. Но Люсик там куда-то шмыг — и пропал. Там теснились только заправленные по-солдатски одинаковыми одеялами койки, и Люсика под ними да в палаточном розовом сумраке было не разглядеть.

И вдруг из-под той койки, через спинку которой перевешивалась дюкинская клетчатая рубаха, раздалось всем знакомое: