– Да, но вы не знаете одной детали. Во вторник этой недели, двадцатого числа, соседка Ирины Ковальчук видела пропавшую Маргариту стоявшей на остановке 57 маршрута. По ее словам, она оказалась поздно вечером и, по всей видимости, ждала автобус. И это находясь в 150 метрах от своего дома. Одета она была, по словам очевидицы, не совсем по сезону.

Танкетки на босу ногу, легкое платье, без верхней одежды и с большой сумкой наперевес. Вам не кажется это странным?

Максим Петрович задумчиво перевел взгляд с собеседника на пол и стал неторопливо прохаживаться вдоль комнаты, со скрипом прокатывая каждый свой новый, тяжелый и прижимистый шаг по доскам старого деревянного пола.

– Этого не может быть, – заключил он.

– Скажите, – нарушив нависшее в недоумении молчание, добавил МаПет, – что вам удалось узнать о Маргарите Ковальчук?

– Ну, – задумчиво затянул своим баритоном Михаил, – со слов ее матери удалось установить, что Марго с детства отличалась замкнутостью и необщительностью.

– Социопатка?

– Не думаю. Скорее всего, здесь мы имеем дело с осознанной социальной дистанцией. Самоотречение ее от общества не по нужде, а по желанию. И, несмотря на скудную, так сказать, социальную активность, в ее поведении прослеживается активная и полноценная жизнь. Не исключено, что внутренний мир Марго был полон красок, чудес и даже любви. Социальная отстраненность Марго – прежде всего ее, как странно это бы ни звучало, выбор, а не вынужденное положение общепринятого изгоя, навязанное социумом.

– То есть изгоем была не она, изгоями были для нее мы? Все мы? Такое может быть?

– Вполне. Такие люди видят наше общество не во взрослом и ответственном ключе, а в ключе, напоминающем по развитию, к примеру, детский сад. Ну, к примеру, придя в детский сад, мы – взрослые люди – первые пару часов найдем, чем там заняться и о чем поговорить при встрече с ребенком. Но спустя день, два, месяцы – мы устанем от навязанной некомфортной обстановки и, не имея выбора, будем жить дальше в собственном мире, где есть место всем тем вещам, которых были мы лишены при реальной жизни, – тишине и покою, любви или признании. В общем, недостаток одного должен всегда где-то и чем-то компенсироваться. Я в этом точно уверен. Да и вспомните, как называли ее в школе? Марсианка, мне кажется?

– Вот как? Мда…

– Вы, я так понимаю, не будете отрицать, что ее поведение и реакция на некоторые вещи, мягко говоря, непонятны и ставят в тупик вопросы любой логики. И все же я спрошу вас. Скажите, здесь, в малом городке, где все выросли на глазах друг у друга, и знают все-превсе на свете о соседях, их родственниках и родных. Что вы думаете о Марго? Что вы о ней знали?

МаПет поднял взгляд на Покровского, с сухим шорохом почесал свою бороду, и добавил с настороженностью в голосе:

– Я думаю, только одно. Что все мы на самом деле ничего не знали о Марго.

Новый, вдруг всплывший из ниоткуда факт о Маргарите Ковальчук, словно тень из прошлого, возбудил ум Матвея Петровича и теперь не давал ему покоя. Он часами прохаживался с задумчивым видом по комнатам, что-то записывал в свой старый блокнот, перебирал старые копии дел, которыми он занимался раньше.

Звонок мобильного телефона стал кричать о своем присутствии и разрывать дребезжанием внутреннюю подкладочную ткань старого пиджака. МаПет внимательно смотрел на фотографии Маргариты Ковальчук, хранившиеся в его копии дела, поочередно перебирая и наспех чертя красными крестиками места, где последний раз видели Маргариту случайные свидетели. Нехотя прерывая свое занятие и не отрывая глаз от складывающейся в его голове схемы, МаПет автоматически снял трубку и тихо бросил в нее безразличное: «Але».

Озадаченный и с нотками отчаяния непрерывный женский голос прервал упорядоченную сосредоточенность его мыслей и заставил переключиться на себя:

– Когда?

– …

– Еду.

Уже спустя четверть часа по тихим улицам провинциального городка машина МаПета парковалась у дома, где проживала мать Маргариты – женщина пятидесяти пяти лет, с заметной сединой и давно не крашеными волосами.

Молодая девушка лет двадцати пяти встретила МаПета у кромки дороги и буквально выхватила его из остановившейся машины. Она сбивчивым голосом, второпях и вкратце разъясняла по ходу событий суть происходящих вещей:

– Понимаете, она так уже шесть часов сидит. Я ничего не могу с ней поделать. После пропажи Маргариты мы вместе с мамой приглядываем по-соседски за Ириной Петровной, и я забегаю, время от времени. Ирина Петровна давно страдает беспамятством. Ее сознание давно стало спутанным. Она говорит странные вещи, мол, кто-то ей деньги под дверь все время подбрасывает. Да она не то что меня, дочь родную вспомнить не может, но сегодня на нее что-то нашло. Может, вы отведете ее домой?

– Почему вы не вызвали скорую?

– Скорую-то? Вызвали, как раз два часа назад она и уехала. Ничего не понимаю, она уже давно спать должна. А она вон – девушка показала рукой на сидящую седую женщину. – Ну не караулить же ее постоянно. В самом деле. У меня и свои дела все-таки есть.

– Мда. Что тут будешь делать?

Сняв свое теплое пальто с изношенными рукавами, МаПет наспех набросил его на тонкие плечи женщины в простом домашнем халате, которая сидела возле калитки.

– Ирина Петровна, пойдемте-ка с вами домой.

– Как же я пойду. Сейчас Маргарита придет.

– Ну, вот и хорошо. А мы ее дома подождем. А пока вы мне чайку горяченького нальете, а то я замерз что-то сегодня.

– А я вот все думаю, кто мою дочку накормит? Ведь уже столько времени прошло, голодная же она. Кто ее накормит-то? Без денег ушла. Документы все дома. – Голос Ирины Петровны оборвался на месте, где должен был скатиться в плач, но остановился в молчании, включенном по усилию воли.

Несмотря на многолетнюю практику и то, что оперативник много что повидал, мысли МаПета почему-то вдруг не нашли ответа, зашли в тупик от беспомощности этой пожилой женщины.

– Ну, ну, Ирина Петровна. Пойдемте. Придет ваша Маргарита. Дождитесь меня, – бросил он вслед молодой взволнованной особе, что прервала его планомерный одиночный мозговой штурм.

Ирина Петровна послушно обмякла на плече МаПета и, без конца проговаривая свое переживание, послушно зашагала к своему дому. Через пару минут Матвей Петрович вышел из дома Ковальчук, стал промакивать носовым платком несуществующий пот на лбу и вышедшее из-под контроля напряжение.

– Расскажите мне, дорогушечка, о Марго?

– У, какой вы оборотистый! – Мария резким кивком головы убрала с носа нависшую от начеса челку, чтобы иметь возможность более внимательно смотреть на Матвея Петровича.

– Я – Мария, подруга и ее соседка. Я много что знаю. А что вы хотите конкретно услышать?

– Все: как жила, с кем встречалась, кто ее парень?

– Парень? – удивленно передернула плечами Маша.

По бегающим Машкиным глазам было видно, что она крутит в свое голове фразу, которая наиболее полно бы объяснила ее изумление.

– Понимаете, товарищ Матвей… Трович. – Маша забыла его отчество, отчего применила универсальное и ко всему подходящее свое уникальное сокращение. – Марго не была замечена в отношениях. На все вопросы, мол, что и почему, отвечала уклончиво.

Ну, я все-таки однажды докопалась до нее. Мол, говорю, что с тобой не эдак? Может, дефект какой-то есть? А она мне с усмешкой: «Если бы. Не везет. Это у нас семейное». Ну и рассказала, что ее бабушка в своей молодости вышла замуж за нелюбимого; а любимого мужчину, Ивана, предала. Ивана того сосватали за грамотную бухгалтершу с двумя детьми, а бабка ее необразованная была, не полюбилась его матери. Иван тот в новой семье пожил-пожил, да вопреки строгому слову матери снова к ней метнулся. А бабушка Марго гордая была, не приняла его назад. Спустя год вышла замуж за первого, кто к ней посватался, и жить с ним стала. Да и время такое тогда было, послевоенное, непростое. Тяжело без мужика было жить. Всю жизнь промучилась с чужим мужиком нелюбимым и сама себя в могилу свела. Говорят, что однажды бабушка Марго на базар ехала мед продавать да по пути Ивана того и встретила. Он, говорит, мимо тогда идет да вслед ей говорит: «Что же ты, Танюшка, на чужого мужика меня поменяла. Проклятая ты теперь». А когда бабка Марго домой вернулась, то слух донесся, что, мол, Иван-то ее еще прошлой ночью преставился. Я думаю, что с тех пор носит проклятье своей бабки весь ее род.