Рис. 1. «Я – женщина». Автор: Ананьева Наталья.

Прохладный, но ласковый майский ветер трепал челку Марго и старательно выбрасывал пряди ее рыжих волос из тугого пучка, собранного на затылке. Последние же изо всех сил сопротивлялись и старались сохранить первоначальную форму, заданную строгой рукой своей хозяйки. Шумели беспокойные листья деревьев, перемешиваясь со сбивчивыми трелями таких же непоседливых птиц. Май во всей своей красе дышал полной грудью, жил в каждом дуновении ветра, в каждом цветке, в прохладе разбегающегося по сторонам озера у дома, в каждом задумчивом лице встретившегося прохожего.

«С самого рождения я чувствовала себя чужой и из другого места. Я испытываю чувства и эмоции, которые недоступны другим. Мои глаза видят глубже, чем поверхность форм и одежды. Я вижу вещи, которые люди обычно не замечают. Окружающие меня люди – чужие и самые близкие – никогда не понимали меня. Со временем я приняла этот факт за норму и перестала обращать на него внимание. Жаль, но для этого мне потребовалось примерно 10 000 дней со дня моего рождения.

Слова «как у всех» или «норма» никогда не относились к моей жизни, начиная с первого ее дня. Я родилась щуплой девочкой с длинными, будто заточенными под острый угол, узкими ногтями, которые были аккуратно сложены вместе в единые опасные кулачки-колючки. На голове у меня были волнистые длинные волосы, но почему-то фиолетового цвета. Над мамой шутили врачи, что она что-то не то съела, а меня же в шутку называли «выскочкой», которая не успела родиться, как покрасила волосы.

А еще я почему-то точно знаю, где и когда я должна быть. Причем не всегда понимаю, зачем, но со временем оказывается, что это и была для меня наилучшая точка прохождения касательной кривой в жизненной плоскости. Я предчувствую, где и когда я должна прогуляться, чтобы встретить как будто случайно того, кого задумала. Или как ехать за рулем, чтоб пропустить красный коридор из светофоров и беспрепятственно приехать к намеченному месту и в срок. «Классно!» – скажете вы. «Согласна», – отвечу я. Еще меня считают излишне сентиментальной, страдающей слабостью и мягкостью сердца. Я не могу пройти мимо божьей коровки, тонущей в зеленой тине цветущего озера, я не могу убить комара, сидящего у меня же на шее, я не могу насадить червяка на крючок.

А еще я ношу часы своего отца и тонкое колечко на безымянном пальце правой руки, купленное в церковной лавке, с надписью: «Спаси и сохрани Боже».

Я вижу сны и рисую картины, которые всегда имеют плохую привычку сбываться. Из всех возможных моих приятелей дружить по-настоящему получается только с энергетически тонкими, бестелесными существами – хранителями мест. Когда многие болтают с подружками по телефону, я же предпочитаю перед сном разговаривать с иконой Христа, с иконой Матроны. Одним словом, с теми, кто всегда выслушает и обязательно поймет.

С рождения я остро чувствую чужую боль и в прямом смысле могу пережить чужие чувства «на собственной шкуре». Наверное, поэтому за какие-то пять минут я могу заговорить с любым человеком на любые темы. Еще через пять минут он будет считать меня хорошим человеком, еще через пять – другом, а еще через час покажет мне спрятанную от чужих глаз свою боль, свой самый жуткий страх, преследующую его манию, свои мечты и планы. При этом совершенно для меня не важно, кто этот человек: врач или рабочий, профессор или домохозяйка, политик или физрук. Таким образом, спустя двадцать пять лет я похожу на живой склеп, состоящий из множества тайн, кошмаров и несбывшихся чьих-то надежд, которые я надежно храню в глубине своей памяти.

Из-за того, что я никому о них не рассказываю, из всего множества хранящихся тайн я помню лишь единицы. Со временем я забываю ход произошедших когда-то и с кем-то событий, особые их обстоятельства и детали. В конечном счете, у меня остаются лишь воспоминания о воспоминаниях. Наверное, так и должно быть. Наверное, так действует в своей власти над сознанием людей время, превращая наше прошлое в мелкий песок, разлетающийся в разные стороны при первом дуновении ветра.

Когда мне было десять лет, я неожиданно для себя поняла, что приклоняясь к цветку, животному или дереву – я могу подарить жизнь или освободить от нее же. Я до сих пор с этим не разобралась, но я точно знаю, что человек не может взять на себя больше, чем он есть, больше, чем дано ему. Так или иначе, как цветок, который не решает, какого цвета он будет, где и когда вырастет, так и я не решала, какого цвета будут мои глаза и волосы и кем я буду и есть сейчас.

Я – пришедшая на прогулку по этой планете.

Я – жизнь дающая и ее отпускающая.

Я – воплощенное благословение и проклятье в одной личности.

Я – та, которая может подарить океан богатств, но сама ничего не имеющая.

Я – та, которая в минуты отчаяния молится о единственной и простой просьбе – о возможности вернуться домой.

И все это составляет уже мою скрытую от всех тайну, мой повторяющийся кошмар, мои мечты и мои планы.

Это – я.

Марго шла неторопливыми шагами от дома, голова была «как всегда, где-то», а на ее лице отражались сосредоточенность и занятость мыслей. Внезапно блуждающий взгляд зацепился за что-то острое, заставил ее замедлиться и остановиться. Зеленое, свободного кроя летнее платье из шифона с легкостью струилось по фигуре Маргариты и покорно сбивалось в широкие воланы у ее колен. Ветер застенчиво заигрывал со сборками ее платья, слегка колыхал их в разные стороны от остановившегося на остановке автобуса, выдавая красиво отливающую на солнце текстуру ткани. Спадающие непринужденной волной волосы, сосредоточенные глаза, которые почему-то никогда не улыбались. Даже тогда, когда Марго смеялась заливистым, раскатистым хохотом, ее глаза жили какой-то своей собственной жизнью: всегда выделялись из общей гармоничной структуры выражения ее лица и первыми при встрече замечались окружающими.

Автобус, тяжело пропыхтев, тронулся, с ревом мотора устремился вперед и через мгновение превратился в шумящую вдали коробочку на больших колесиках, а после и вовсе растворился за поворотом. Марго устремилась рассматривающим взглядом вдаль, бегло перебирая в руках ручки маленькой замшевой сумки, и, отпустив для себя пару-тройку минут на размышление, решилась свернуть за поворот, уводящий ее в противоположную сторону от намеченного ею маршрута – ее дома.

После пришел еще один автобус. Потом еще один. И еще. Марго все не возвращалась обратно. Остановка общественного транспорта в час пик задыхалась от потока желающих уехать. Она, подобно расторопной кровеносной артерии, моментально наполнялась пассажирами и работала на повышенных оборотах. Пешеходы крутились вихрем юлы на остановке, толкались локтями, ворчали на подножках подъехавшего общественного транспорта. Автобус качался под натиском раздосадованных ожиданием пассажиров и то и дело просаживался на пружинах вверх-вниз, пыхтел и уезжал, освобождая место для следующего. Городские автобусы спешили на посадку и менялись местами, шипели и грелись в лучах ласкового мая, пока не затихли в объятиях уютных надвигающихся сумерек, внезапно заставших врасплох опоздавших к последним рейсам пассажиров. Суета, захлебнувшись закатом, затихла. Город уснул.

Рис. 2. «Ромашка», техника «Эбру». Автор: Даниил Хрипко, 5 лет.

То ли дождь, то ли стук в дверь запоздалого спутника барабанил все прошлое утро, падал на чистую пожелтевшую листву весь прошлый день, стучал по крыше тяжелыми каплями и бился о скользкое оконное стекло, беспомощно скатываясь по нему к мокрому карнизу весь прошлый вечер. Сгустившиеся сумерки подчинили своей воле ускользающие дневные тени минувшего осеннего дня и тяжелым, мокрым, темным сгустком нависли над городом, торжествуя над ним в своей слепой власти.