Старший сын, наследник своего отца, вошёл в тридцатилетний возраст, когда ему приснилась связка ключей от замков на входной двери и кладовых. Гадать не пришлось – ключи означали хозяйку, которая войдёт в супружеский дом. Он женился на Гельвии, «женщине хорошего происхождения и безупречной жизни». Она действительно оказалась заботливой хозяйкой дома, требовательной к семейному укладу. А вскоре супругу приснился очаг с разгорающимся огнём…

Гадатель изрёк:

– К добру твой сон, к рождению детей. Домашний очаг подобен женщине, которая принимает в себя пригодное к жизни.

Гельвия родила первенца, как все римлянки, дома, «на родильном стуле». Помощница повитухи придерживала её со спины, мягко надавливая на живот во время схваток, а повитуха, сидя на корточках, подсказывала, как дышать, и принимала младенца. Роженица «не ощутила боли и нежелательных последствий», что предвещало новорождённому «жизнь в почёте и славе».

Пуповину младенца перевязали шёлковой нитью и обрезали, тельце обмыли, запеленали лентами из ткани. Повитуха осторожно взяла на руки крохотную «живую мумию» и понесла во внутренний двор, атриум, где ожидал отец ребёнка вместе с ближайшими родственниками.

Наступил момент «признания новорождённого». Младенца положили у ног отца: если он возьмёт на руки и поднимет над головой, ребёнок признаётся, становится новым членом семьи. Если не признает дитя, его отнесут на базарную площадь, где оставят в специально выделенном для таких случаев месте – «у молочной колонны», откуда его заберут желающие дальше растить и воспитывать в своих интересах.

Отец признал первенца, его вернули матери, чтобы разрешить следующую, не менее важную, проблему – кормление. Среди части римлянок кормление грудью собственных детей не одобрялось. Новорождённый передавался кормилице, предпочтительно рабыне-гречанке. Если она сразу не находилась, вскармливали молоком коровы, буйволицы или козы. Хотя существовало убеждение, что ребёнок приобретёт их дурные качества, например непослушание.

В Арпине, в отличие от Рима, кормление грудью воспринималось обязанностью матери перед родным ребёнком. Гельвия недолго колебалась, к тому же муж привычно обратился к мудрости греков:

– Грудь дана женщинам не для украшения тела, а для кормления младенцев. Десять лун ты носила дитя внутри себя, когда ещё не видела его. Разве ты вправе отказать ему в материнском молоке?

Супруг говорил, что мать, отдающая дитя другой женщине, ослабляет соединительную нить, связывающую родителей с детьми. Да и сам младенец забывает родную мать, перенося любовь на чужую кормилицу.

Гельвия начала кормить первенца грудью, но молоко почему-то исчезло. Для малыша всё же пришлось искать кормилицу из ближайшей родни. Но мать ревностно следила за каждым её действием: требовала давать грудь регулярно и только днём, возражала против кормления иной едой, а если малыш требовал еды, запрещала давать жёваный хлеб, как поступали в крестьянских семьях. Кормилица радостно объявила, что к ней во сне явился призрак с веткой оливы и предсказал, что она кормит ребёнка, который окажется великим благом для Рима. Сон приняли на веру, поскольку в Греции олива посвящалась богине Афине, воплощению мудрости.

Ближайшие родственники семьи Туллиев и соседи, оповещённые о радостном событии, приходили в дом, чтобы засвидетельствовать почтение отцу ребёнка и оставить для малыша памятные подарки – игрушки и амулеты от злых духов. На третий день после рождения сына глава семьи устроил застолье по случаю нарекания полным родовым именем: Марк Туллий, сын Марка, внук Марка, правнук Марка, из трибы Корнелия, Цицерон. Но запись ребёнка в списках муниципалитета произошла, в соответствии с законом, по достижении им шести месяцев. До этого времени малыша вроде бы и не существовало: его возможная смерть – по вине родителей или из-за неизлечимой болезни, убийства или увечья – оставалась ненаказуемой, поскольку «младенец ещё не имел собственной души».

Следом родился сын Квинт. Родители жили в верности друг другу, приобщая к таким же чувствам детей. «Идущие в одной упряжке» – называли такие прочные союзы римляне.

Гельвия не проявляла настойчивого интереса к делам супруга, но когда он призывал, помогала в меру женских сил и ума. По государственным и семейным праздникам супруга плела цветочные венки и как символ силы и мужества возлагала мужу на голову за трапезой. С немалой заботливостью хозяйка выращивала в саду целебную фиалку, способную избавить от болей в суставах и прочих недугов. На цветочных грядках алели маки, цветение которых римляне связывали с богатым урожаем в полях. По всему дому стояли ветки вербены – обереги, помогающие сохранить счастливый брак и семейный достаток.

Мать умерла, когда сыновья ещё не вошли в подростковый возраст. Но Марку она успела привить острое неприятие несправедливости, лжи и коварства – качества, которые он сохранял в себе до конца своей жизни.

Цицерон вспоминал отчий дом в Арпине как некое хранилище римских традиций: одно пребывание в нём внушало членам семьи уважение старины и обычаев предков. Поначалу дед, затем отец на примерах из жизни легендарных героев-римлян прививали детям отказ от вредных привычек, воздержание в еде и нетребовательность в одежде. С детских лет Марк усвоил необходимость «правильных» поступков, морали и любви к священному прошлому отечества. К совершеннолетию, например, он уже понимал, что следует непременно уважать человеческую жизнь как основную ценность, даже если это жизнь недавнего врага; что Риму шестьсот с лишним лет и стоять ему ещё многие столетия благодаря мужеству и славе своих граждан, привычке римлян властвовать над варварскими народами. В конце каждой трапезы родители с детьми восхваляли подвиги героев Рима и пели благодарственные гимны семейным покровителям – ларам. В такие моменты Марка охватывала гордость за Рим и римлян, побеждавших самых сильных врагов своим упорством и военным искусством.

В конце зимы по всей Италии происходило поминание национальных героев. Отец Марка говорил сыновьям, что нет ничего важнее, чем почитание родных и сограждан, добившихся достойной репутации при жизни, после их смерти.

– Не зря известных римлян хоронят вдоль дорог за городскими воротами, – пояснял он. – Это чтобы проходящие граждане читали надписи на надгробьях, запоминали их славные деяния и воздавали им почести.

Родовое имение Туллиев представляло собой незначительное по размерам владение в сельской местности. Осенью Марк с детским любопытством наблюдал, как во двор в повозках доставляли скошенную пшеницу, укрывали под крытым навесом, оттуда брали на ток и ловко молотили цепами. Если боги посылали отменный урожай, рабы не справлялись. Приходилось нанимать сезонных работников, которых устраивали на ночь в шалашах рядом с током.

На задворках ютилось строение для заболевших рабов, где их лечили под наблюдением хозяйки дома. Она же назначала лечение или разрешала отдых для восстановления сил. Здесь также располагалась баня для домочадцев. Работники, рабы и слуги пользовались ею в предпраздничные дни. Отец Марка по примеру отца и деда придерживался убеждения, что физический труд и посещение бани – лучшее предупреждение любых болезней. Оттого доверялся рукам раба-массажиста, втиранию во все части тела ароматических масел и чередованию холодной и горячей воды при обливании.

Семья Туллиев кормилась с огорода, занимавшего южную сторону имения. Он состоял из тщательно возделанных полос, отделённых друг от друга проходами; вода изымалась по канаве из фамильной речушки, отчего семье не пришлось платить за полив. Выращивали артишоки, каперсы и салаты, лук и чеснок, капусту, репу и редьку. Ежегодно снимали неплохой урожай бобов, огурцов и спаржи. Излишки овощей регулярно продавали.

В саду росло около сотни деревьев, радовавших плодами с лета по глубокую осень. Смоквы, груши, яблони и рябины, слива, айва… Отец обожал сад во время цветения, наслаждался ощущением богатства будущего урожая. Осенью брал с собой сыновей, с увлечением наблюдавших, как плодовым культурам делались прививки, после чего на одном дереве вырастали разные плоды: на каштане – слива, на айве – груша вместе с яблоком.