Как предположил оратор, в местности возле Каннельярви иногда проявляется неизвестная науке природная аномалия, способная выталкивать материальные объекты в иное измерение. Такие аномальные зоны бывают в заболоченных или застроенных подземными сооружениями местах. Состав стал случайной жертвой этого феномена и перенесся в отдаленное будущее, а мог бы оказаться и в прошлом.
Но это ненадолго, продолжил учитель физики свою речь, максимум на несколько часов, а потом поезд снова будет возвращен в 1952 год. Поэтому сейчас не следует пытаться никуда уезжать. Надо спокойно занять свои места в вагонах, постараться как-нибудь отвлечь внимание детей от этого контрреволюционного будущего и подождать сколько потребуется.
Полина, тогда самая юная из коллег, робко предложила сбегать в магазин и купить хотя бы хлеба, так как дети успели проголодаться за время пути и неизвестно, как долго придется дожидаться прибытия в пионерлагерь. Но на нее возмущенно зашикали – мол, экая дуреха, не понимает, что деньги здесь другие, а на советские рубли ничего приобрести нельзя. Одна из учительниц строго спросила, не имеет ли Полина изменнического намерения остаться в контрреволюционном Санкт-Петербурге. Нет, Полина таких планов не строила и, перепугавшись, тут же прикусила язык.
Они вернулись в свои вагоны, крепко заперев за собой двери и приготовившись к пытке ожидания. Каждый из педагогов, как умел, попытался что-то объяснить детям, как-то их успокоить. То же самое делала и Полина, не заметив за разговором пейзажей Каннельярви, внезапно замелькавших за окнами поезда.
Состав с детьми подошел к станции строго по расписанию, но с той лишь разницей, что произошло это спустя трое суток. Предположить такой провал во времени путешественники не могли и были обеспокоены отсутствием встречающих. Станционные работники, узрев пропавший поезд, побросали свои рабочие места и высыпали на подъездной путь. Им не терпелось узнать, где же плутал состав. Только дежурная не растерялась и позвонила в город, в управление дороги. А уж тамошние сотрудники немедленно связались с заинтересованными инстанциями.
Через продолжительное время, в течение которого взрослые и дети рассказывали станционным работникам о странном приключении, прибыл многочисленный отряд милиции из Выборга. Следом подогнали автобусы и дополнительные милицейские фургоны. Учащихся и педагогов разъединили. Взрослых взяли под стражу и, рассадив по разным фургонам, отправили в Ленинград, а школьников увезли автобусами в неизвестном направлении.
Как сложилась дальнейшая судьба детей, побывавших в будущем, Полина так и не сумела узнать. Долгие годы, проведенные за колючей проволокой, она мучилась неразрешимым вопросом – что могли сотворить власти с малолетними гражданами, сделавшимися невольными свидетелями грядущего крушения советского строя? В голову лезли самые чудовищные предположения, и отогнать эти мысли Полина не имела сил.
Она жила образами прошлого, отгородившись от реального мира. Погруженная в ощущение своей мнимой вины перед учащимися, которых когда-то сопровождала в той злосчастной поездке, она никому из товарищей по заключению не решалась излить свое горе. Душевные муки Полины дошли до последних пределов именно в те годы. Ни тяжкие условия содержания, ни рабский труд не шли ни в какое сравнение с моральными страданиями, переживаемыми ею. И в какой-то момент должен был наступить перелом. Так и произошло – женщина погрузилась в мир мечтаний, воображая юных своих подопечных и составляя для них счастливые биографии. В подобных вымышленных историях сама Полина тоже присутствовала, видя себя в непрерывном контакте с взрослеющими детьми.
Это не закончилось и после ее освобождения. Выйдя на волю, она продолжала прежнее светлое существование в мечтах, а в реальной жизни ограничивалась обеспечением минимальных житейских нужд, словно повинность отбывала. Поэтому и вернуться к педагогической работе не захотела.
Такая, подобная пустоцвету, жизнь и продолжалась у нее вплоть до того июльского дня 1993 года, когда она узрела на Финляндском вокзале тот самый поезд-призрак, украшенный пионерской символикой и портретами Сталина. Это экстраординарное событие, происшедшее в присутствии родного человека, и вернуло ее к реальности.
Полина вспомнила и об ужасной судьбе своих коллег, сопровождавших детей. Они все до одного попали под следствие, как и технический персонал, даже станционная дежурная из Каннельярви. Им инкриминировали тяжкие преступления – измену Родине, групповой захват транспортного средства с целью угона за границу, в Финляндию. Дежурную сочли участницей преступного сговора, умышленно содействовавшей угону.
Никто из следователей и прокуроров даже не задался вполне резонными вопросами – зачем же якобы угнанный поезд снова оказался в Каннельярви и почему никто из работников железной дороги не видел состава с детьми на станциях, расположенных за этим поселком? Полина предполагала, что они, разумеется, задумывались об этом, но открыто сказать попросту побоялись.
Оба машиниста паровоза и педагоги со стажем получили большие сроки. Полина, подобно другим молодым учителям и пионервожатым, могла бы отделаться пятью годами. Но поскольку она признала свою вину в том, что ляпнула тогда в Санкт-Петербурге глупость про поход в продовольственный магазин, государственный обвинитель на основе этих фактических показаний подследственной пришел к выводу, что имела место измена Родине, и потребовал для нее десять лет строгого режима. Почти полностью свой срок Полина и отбыла, так как до «кан-нельярвинского дела» руки у комиссии по реабилитации дошли не скоро.
Свой драматичный рассказ Максим закончил словами:
– После того нашего с ней разговора на вокзале тетка моя как заново родилась. Несмотря на свой пожилой возраст, устроилась на работу в школьную библиотеку, обзавелась друзьями в педагогическом коллективе и зажила вполне обычной человеческой жизнью. Жаль, продлилось это не слишком долго. Ныне Полины уже нет с нами. Но ее история так и осталась для меня непонятной. Неужели, когда тот поезд оказался в Санкт-Петербурге, нельзя было разрешить ситуацию как-нибудь иначе, без таких последствий?
– А как вы сами поступили бы, Макс, оказавшись на месте кого-нибудь из этих учителей? – неожиданно спросил Матилал.
– я не стал бы дожидаться возвращения назад, в сталинское время, и попытался бы сбежать, – ответил парень не задумываясь. Но минуту спустя добавил: – Впрочем, толком не знаю. Детей, порученных тебе, бросать нельзя. Но я обязательно сумел бы их спасти, чтобы они не стали жертвами произвола властей.
– А теперь ты, Максим, подумай о своей ситуации, – резко сменил тему я, чувствуя, что сейчас его душа открыта для исцеления. – Ты, подобно твоей покойной тетке, отвергаешь реальность. Ты не желаешь признать факт гибели Анны, непрерывно фантазируешь, как она чудом спаслась, беседуешь с ней.
– Именно эти образы, доктор Рушель, и заполняют мое сознание, причем даже тогда, когда я работаю или бываю вынужден общаться с окружающими, – признался он. – Невыносимо допустить, что она лежит где-то под слоем песка среди массы других мертвых тел, и я никогда не смогу узнать где именно…
– Ты не уезжаешь из Таиланда, потому что здесь иногда встречаешь свою жену, но еще не представилось случая с ней заговорить?
– Да, я встречаю ее нередко, и другие не раз видели мою жену живой и здоровой. Однако вот ведь странность – заметить ее удается как-то мельком, среди уличной толпы. Анна взглянет, улыбнется, помашет рукой и тут же исчезнет.
– Но ты же, Максим, сам говорил мне, – напомнил я, – что все эти призраки не более чем психическая зараза?
– Вы правы, говорил. Видимо, эта эпидемия и меня прихватила.
– Нет, Макс, это неправда. Ничем ты не болен. Здесь что-то другое, и для тебя лучше было бы рас-за
сказать нам с Матилалом, как именно все обстоит на самом деле.
– Один американец, тоже доброволец-поисковик, посоветовал мне непрерывно воображать, как я спас мою жену, и думать, что она жива, но не имеет возможности встретиться со мной. Есть такой способ воскрешения мертвых. Так сказал мне этот американец, сославшись на книжку какого-то целителя. Не помню только фамилию. Таким способом он сам воскресил своего погибшего в Таиланде сына и теперь нередко встречает его случайно в людных местах. Я решил действовать точно так же и рад видеться с Анной хотя бы мимоходом. Я живу мыслью, что с ней все в порядке. Но уезжать отсюда мне никак нельзя, иначе она исчезнет навсегда, Я не должен ее предавать. Пока я здесь и постоянно думаю о ней, моя жена имеет возможность ходить по земле и видеть солнце.
