Я многозначительно взглянул на Матилала, подавая знак, чтобы он не мешал парню выговориться. Пусть рассказывает о чем угодно, только бы не замыкался в себе под тяжестью горя.
– Говори, говори, Максим, – подбодрил я, и он начал свой рассказ:
– Моя тетка Полина вернулась из мест заключения в годы «хрущевской оттепели», когда меня еще не было на свете. К свободной жизни она адаптировалась трудно и в нашем семействе вскоре приобрела репутацию нелюдимой. Именно такой оставалась она долгие годы и вошла в мою детскую память. На общие празднования ходить не любила, а если и являлась, то по большей части отмалчивалась, сидя где-нибудь в дальнем углу за накрытым столом. Вместе с тем Полина отличалась добротой и щедростью. Нам, детям, частенько перепадали от нее замечательные подарки, книжки и сласти. Чувствовалось, что человек она хороший, но сильно побитый жизнью. Никто из родственников не знал, что именно составляет смысл ее существования, – Полина жила одиноко и замкнуто.
По профессии она была педагогом, но после возвращения учительствовать не захотела, предпочитая зарабатывать деньги неквалифицированным трудом. Никогда и никому из общих знакомых она не рассказывала, почему ее, молодую учительницу младших классов, далекую от политики, репрессировали как врага народа.
Так длилось вплоть до 1993 года, когда теплым июльским днем я, уже взрослый парень, провожал Полину на Финляндский вокзал. Она собиралась на нашу семейную дачу и везла с собой объемистый багаж. Вышли мы с ней на перрон, болтая о пустяках, и вдруг Полина словно остолбенела. Казалось, она узрела что-то такое, чего окружающие видеть не могли. На смертельно побледневшем ее лице застыла гримаса ужаса.
Поглядев туда, куда был обращен ее взор, я увидел, как от дальней платформы отходит, набирая скорость, невероятно старый пассажирский состав во главе с паровозом. Дощатые зеленые вагоны, каких теперь не встретишь, были украшены красными флажками и пионерской символикой. Это походило на киношную бутафорию и никакого страха вызвать не могло. Но Полина продолжала пребывать в ступоре до тех пор, покуда состав не скрылся из виду.
Потребовались значительные усилия с моей стороны, чтобы привести в себя пожилую женщину. Мыс ней вернулись в здание вокзала и проговорили часа два кряду. Полину словно прорвало – она впервые подробно и очень эмоционально рассказала мне о событии прямо-таки фантастическом, но тем не менее послужившем вполне реальной причиной
ее жизненной драмы. Тогда-то мне и довелось узнать, что именно привело Полину на скамью подсудимых.
В июле 1952 года она была направлена в качестве воспитателя в пионерский лагерь на вторую смену. Поезд, увозивший детей на Карельский перешеек, целиком был забронирован районным отделом народного образования. Кроме школьников, педагогов, пионервожатых и железнодорожного технического персонала, в нем иных пассажиров не предусматривалось. Лагерь находился далековато от города, в живописных местах возле озера Кан-нельярви. Электрички в те годы на такое расстояние еще не ходили, и путешествие предстояло длительное.
Паровоз неспешно тянул пассажирский состав, и добраться до пункта назначения путешественники рассчитывали лишь во второй половине дня. На станции Каннельярви их должны были встречать, чтобы отвезти в пионерлагерь на специально заказанных автобусах. К вопросу транспортировки детей относились в те времена очень ответственно. Никаких нарушений в расписании движения поезда не предвиделось, да и не могло быть допущено.
Но в назначенный срок поезд в Каннельярви не прибыл. Встречающие немедленно забили тревогу. Сообщение об исчезновении состава с детьми было направлено со станции сразу в два адреса – в диспетчерскую службу Финляндского вокзала и в железнодорожную милицию.
Особую обеспокоенность вызывало то обстоятельство, что через все промежуточные станции поезд проследовал строго по расписанию. Оставалось думать, что он пропал на перегоне между 30
пунктом назначения и предыдущей станцией. Но куда же на таком сравнительно коротком расстоянии мог запропаститься целый железнодорожный состав?
О перипетиях поисков исчезнувшего поезда Полина узнала лишь позднее, на допросах во время следствия. Оказывается, работники железной дороги и милиционеры облазили каждый разъезд, каждый запасной путь на участке Горьковская – Каннельярви. Подобных ответвлений на одноколейке было немного.
В поисковых мероприятиях участвовали не только железнодорожники, городская и областная милиция, но и сотрудники спецслужб, поскольку Карельский перешеек – район приграничный. Местность в радиусе исчезновения поезда считалась довольно опасной ввиду своей заболоченности и наличия заброшенных фортификационных сооружений, оставшихся со времен советско-финской войны. Но вряд ли пассажирский состав, сойдя с рельсов, мог за короткое время потонуть в трясине или бесследно провалиться в какую-нибудь подземную галерею. Да и признаков аварии или обрушения грунта на перегоне не наблюдалось.
Где же очутился украшенный пионерской символикой и портретом Сталина поезд в тот час, когда на перроне в Каннельярви его ожидали встречающие? Этот самый состав с деревянными вагонами довоенного образца приближался к одной из дальних платформ Финляндского вокзала. Путешественники по какой-то непонятной причине снова оказались там, откуда выехали поутру.
Однако педагоги и пионервожатые, выйдя из вагонов и оглядевшись по сторонам, не могли
разобраться, куда они попали. Это явно была не станция Каннельярви. Вроде бы многое в окружающей обстановке напоминало родной Ленинград, но ошеломляли разительные перемены. На других железнодорожных путях красовались большие комфортабельные электрички. Люди, разгуливающие по перрону, выглядели весьма необычно – их одежда и прически ничем не напоминали моду начала 50-х годов. Да и само здание вокзала сильно отличалось от того, которое путешественники покинули несколько часов назад. Чудовищное недоумение вызвала надпись над вокзальной крышей – не «Ленинград», а «Санкт-Петербург».
Что же выходило? Мало того, что поезд доставил их в пункт отправления, то есть вовсе не по назначению, так еще и в дореволюционную Россию!
Но в те времена электричек и быть не могло, да и одевались тогда люди совершенно иначе. Неужели за те жалкие по своей продолжительности часы, которые пассажиры провели в пути, успел совершиться государственный переворот? Даже подумать о таком было страшно. Однако, если рассудить здраво, переворот – событие политическое и может произойти скоротечно, но разве в столь короткий срок способна заодно осуществиться и техническая революция? Нет, концы с концами явно не сходились, и это пугало.
Взрослые, собравшись с духом, решили для начала обезопасить своих подопечных и запретили детям покидать вагоны. Оставив пионервожатых следить за дисциплиной, педагоги отправились к машинистам паровоза с требованием срочно выехать в Каннельярви.
Машинисты, сами столь же изумленные случившимся, были готовы выполнить требование.
Изучая изменившуюся обстановку, они искали наилучшее техническое решение этой задачи, стремясь поскорее умчать состав с детьми из этого непонятного и, возможно, опасного Санкт-Петербурга.
На взгляд наших современников, ситуация складывалась отчаянно нелепая. Почему бы учителям, к примеру, не попытаться переговорить с начальником вокзала, не обдумать происшедшее вместе с ним и другими сотрудниками железной дороги?
Но учителя были людьми сталинской эпохи, полностью преданными ее идеалам. Хотя многих из них почти парализовал психологический шок, они все же собрались с духом и, поразмыслив коллективно, сочли единственно правильным самостоятельно, не прибегая к чужой помощи, разобраться в ситуации. Никто из учителей и технического персонала не желал вступать в контакт с людьми, которые позволили вернуть их любимому городу Ленина старое, напоминающее о царизме название.
Педагоги и машинисты стояли тесной молчаливой группой, ожидая, что скажет им преподаватель физики, назначенный в поездке за старшего. Подумав какое-то время, он обратился к ним с простой и доходчивой речью. Необходимо признать, сказал он, что окружающая обстановка не кошмарный сон, а явь. Но относится она не к настоящему, а к будущему, в котором поезд оказался под воздействием природных сил.
