Я всё ещё раздумывала стоит ли всерьёз воспринимать его приглашение или нет, когда в самом дальнем конце сада заметила мать, внимательно оглядывающую каждый кустик попадающийся на её пути. Знающая меня как никто другой, не приходилось сомневаться, что уж она-то меня точно найдёт в самое ближайшее время, и тогда снисхождения не жди.

– Я с тобой, Джабир, – решилась я наконец, и ловко цепляясь за ветви принялась спускаться вниз. Разгадав мои намерения незаметно улизнуть, он, добродушно посмеиваясь, снял с плеч подбитый бархатом плащ и, быстро укутав меня им с головы до ног, подтолкнул в сторону одной из дорожек ведущей к выходу из сада, где его уже поджидали слуги с рыболовными снастями.

Сказать по правде, ловля рыбы оказалось вовсе не таким увлекательным занятием, как я считала прежде. Хотя, что об этом могла знать семилетняя принцесса с младых лет прежде никогда не покидающая пределов своей золотой клетки? Я и понятия не имела, что она бывает… живой?! Как же так? Разве её, ароматную, запечённую с луково-орехово-гранатовой начинкой и украшенной ломтиками лимона не приносят на серебряных блюдах прямо с дворцовой кухни? Неужели она, живая и совершенно неаппетитная свободно плавает в воде и ждёт, когда мой брат, о ужас, насадит на странный предмет с острым крючком именуемый удочкой жирного, извивающегося земляного червя, которого она поспешит проглотить?! О Аллах, и я это ем?! Да ни за какие блага на свете я больше не притронусь ни к одной рыбе! Хорошо, что баранину, которою я просто обожаю, не добывают таким варварским способом. Однажды, забежав на кухню за шербетом, я видела собственными глазами, как её, нежную и прожаренную со специями до румяной корочки, выуживают прямо из огромной печи на большом металлическом блюде.

Но вернёмся к рыбалке. Велев слугам держаться от нас подальше, Джабир зажав в руках снасти, велел мне следовать за собой прямо к воде и, пока я с нетерпением ожидала проплывающее мимо блюдо с рыбой, занялся описанными ранее манипуляциями всё больше и больше вводящими меня в шок. Всучив мне в руки одну из удочек, предварительно забросив в воду конец с крючком и смешным красным шариком, прыгающим по поверхности, он сел чуть подальше и, проделав то же самое со своей удочкой, уставился на неё как завороженный.

Мне было скучно. Устав глазеть на воду я обратилась к Джабиру с вопросами, но он неизвестно почему злобно шикнул на меня велев сидеть тихо. Обиженно насупившись, я, впрочем, не выпуская бесполезной палки из рук, показала ему язык и повернулась спиной.

Плеск воды и пение птиц успокаивали, зелёная пушистая трава манила прилечь и отдохнуть. Я и сама не заметила, как меня начало клонить ко сну. Но внезапно что-то произошло. Что-то очень сильное и быстрое стало вырывать удочку у меня из рук. Я испугалась, сон как рукой сняло. Памятуя о том, что шуметь было нельзя, я попыталась самостоятельно вырвать у наглеца, находящегося в воде конец верёвки, но куда там, силы были не равны. Тот, на кого я непременно пожалуюсь отцу так сильно дёрнул за верёвку, что потащил меня за собой. Не удержавшись, я плюхнулась в воду, больно расшибив коленку о камни.

Удочка вылетела из рук, но мне было уже не до неё. Сидя прямо в ледяной воде, я разрыдалась в голос. Плевать на то, что мне велели соблюдать тишину, мне было больно, мокро и очень холодно! А ещё мне было обидно, потому что вместо того, чтобы призвать на помощь всех лекарей ханства, мой старший братец, держась руками за живот, сложился пополам от смеха.

Выдержать ещё одно унижение просто не было сил. Вся, кипя от обиды и злости я схватила прямо со дна комок мокрой и склизкой грязи и запустила прямёхонько в ухмыляющуюся физиономию. Не успел первый снаряд долететь до цели, как в вдогонку ему полетел второй. Теперь уже и Джабиру было не до смеха. Подняв руки вверх в примирительном жесте, он помог мне выбраться из воды.

Намокшее от воды шёлковое платье превратилось в самое настоящее наказание. Облепив всё тело как вторая кожа, оно своей тяжестью тянуло меня вниз. Тщательно расчёсанные и заплетённые с утра в косы волосы также пришли в плачевное состояние, когда слетели стягивающие их ленты. Длиною до бёдер тяжёлые мокрые пряди рассыпались по спине и плечам, покрывая лицо мешали вздохнуть.

Приготовившись повторно разреветься, я была несказанно удивлена, когда, подхватив на руки, брат перенёс меня на поваленное неподалёку дерево и отведя волосы от лица взглянул в моё мокрое от слёз лицо.

Мне было стыдно и ужасно обидно за то, что из-за собственной несдержанности испортила начинающее налаживаться дружеское общение с человеком, который был в некотором роде для меня идолом. Заслужить одобрение Джабира было великой честью, как и большой глупостью было нажить в его лице врага.

Вытерев кулачками глаза, я чуть помедлила прежде, чем осмелилась взглянуть в лицо, которое наверняка выражало осуждение, но странное выражение, застывшее на лице брата, отчего-то напугало гораздо сильнее, чем если бы он на меня накричал. Нет, он не осуждал, а просто по-прежнему удерживая в руках волосы, удивлённо разглядывал меня так, словно видел впервые. Его взгляд потемнел, когда медленно, почти физически ощутимо спустившись по моему телу вниз, неожиданно остановился на ярко-красном пятне, проступившем на ткани обтянувшей мою коленку.

– Гляди, кровь, – странно осипшим голосом произнёс брат, заметно дрожащими руками потянувшись к мокрому подолу платья и почти до бедра обнажив мою ногу. Словно безумный, с помутневшим взором, он странно поглаживая осматривал небольшую ранку, которая к тому времени уже перестала кровоточить.

Его горячие руки на моей обнаженной, покрытой мурашками от холода коже, до которой прежде не смел касаться никто, кроме рабынь, рождали внутри меня очень неприятные ощущения, словно это было чем-то неправильным, грязным.

Его губы зашевелились, но из них не вылетело ни единого звука, только странный, едва заметный стон, как если бы моя боль передалась ему.

Не зная, как переключить внимание чересчур вцепившегося в мою плоть и неестественно ведущего себя брата, я воспользовалась первым подвернувшимся предлогом:

– Ой, бабочка! – резко вскочив я с силой хлопнула Джабира по лбу, мимо которого действительно пролетало пёстрое насекомое. Разыскивая самые яркие и красивые цветы, она ошибочно приняла брошь из самоцветов на тюрбане Джабира за один из таких цветков.

Тяжело дышащий словно очень долго и быстро бежал, брат всё ещё замутненным взглядом проследил за тем, куда показывал мой пальчик, и это сработало. Взгляд его, хоть и с трудом, прояснился, и он вновь стал прежним Джабиром, которого я знала всю жизнь:

– Ты ударила меня, птенчик, больше никогда так не делай!

"А ты не пугай меня так!"– хотелось крикнуть мне в ответ, но я благоразумно смолчала. Вместо этого, я решила задать давно уже мучающий меня вопрос:

– Скажи, Джабир, а что означает цветок на твоей броши? Это какой-то символ?

– Символ? Хм, пожалуй, да, – задумчиво ответил он, отколов брошь и протянув её мне, – вот, погляди, это – Хары бюль-бюль – гордость нашего ханства.

– Хары бюль-бюль? – странно, я ничего об этом не знала. – Какое отношение имеет цветок к соловью? (бюль-бюль- означает соловей)

– Знаешь, птенчик, твоё образование всерьёз начинает меня беспокоить. Спрашивается, чем занимается твоя мать, вместо того, чтобы объяснять дочери такие элементарные, но в то же время важные вещи? Придётся мне серьёзно поговорить с матушкой на эту тему.

– Нет, Джабир, прошу не надо ничего рассказывать Зейнаб хатун! – взмолилась я.– Обещаю, что буду более внимательно относится к занятиям, только не говори ей ничего, ладно?

– Обещаешь? – прищурив один глаз, насмешливо спросил он.

– Клянусь! – я готова была пообещать что угодно, лишь бы избежать очередного нагоняя от суровой наставницы. – А теперь, если тебе не трудно, то расскажи мне об этом… как говоришь он называется?