Марина попыталась представить себе свою жизнь без детей и внуков. И ей вдруг стало жаль Наташу. Видимо, выражение лица Марины было столь красноречиво, что Наташа вдруг осеклась, потушила свет и затихла.

А Марина долго не могла заснуть. Она вспомнила, как познакомилась с мужем. Он приехал на побывку – моряк-черноморец, белозубый, синеглазый Бог морей и океанов. Бескозырка на затылке, косая сажень в плечах. Подошёл к ней в клубе, и девчонки рядом застонали от зависти. А он пригласил её на танец, обнял за талию и вёл так бережно, словно фарфоровую вазу нёс. И всё. Марина поняла, что это её принц. Много у неё было парней до Димы, но ни с одним так не стучало сердце, ни от одного не хотелось иметь ребёнка. Нет, он не бросал к её ногам соболей и жемчугов, он не построил ей дворец и не открыл счёт в швейцарском банке. Но ни разу в жизни он не оскорбил её бранным словом, не поднял на неё руку. Он не был подкаблучником, всегда поступал так, как считал нужным, но никогда не мешал и ей самовыражаться. Дети любили его, хотя он никогда не сюсюкал с ними. Нет, их жизнь не была безоблачной. Но ни разу Марина не пожалела, что вышла за него замуж, родила детей. Чем бы она ни занималась, какие бы проблемы ни решала, в конечном итоге самой большой наградой были маленькие семейные праздники, когда за столом в их доме собирались дети, сначала одни, потом со своими детьми.

Марина без особого усилия представила себе дорогие ей лица, пожелала всем спокойной ночи и уснула сном младенца.

Утром следующего дня Наташа собрала свои многочисленные наряды, записала Марине в блокнот номер контактного телефона и позвонила Коле, что её можно провожать. Коля с Мариной покорно несли за неторопливо вышагивающей Наташей чемоданы до самого пропускного пункта. Возле него её поджидал мужчина лет шестидесяти, в дорогом костюме, в шляпе и с тростью, при виде которого Наташа заворковала горлицей:

– Николай Петрович, ну, право, не стоило так волноваться, я бы и на такси доехала.

Лицо Николая Петровича излучало невыразимое счастье. Он промычал что-то невразумительное, хищно клюнул Наташу в протянутую ею царственным жестом руку и потащил её к “Волге”, не удостоив Марину с Колей даже взгляда.

Вечером Коля самозабвенно танцевал с очередной «Наташей», тщетно пытаясь обхватить её за необъятную талию. А Марина смотрела на него, сидя на лавочке, и подсчитывала оставшиеся дни санаторного безделья.

2009 г.

Звонок в дверь, раздавшийся в два часа ночи, выдернул Нину Сергеевну из постели. На кнопку давили изо всех сил, и, обычно мелодичный, звон теперь, в ночной тишине, грохотал, разрывая перепонки ушей. Нина Сергеевна побежала, теряя тапочки, в прихожую, приникла к глазку и тут же торопливо открыла дверь. Перед ней переминался с ноги на ногу зять Вадик с перекошенным белым лицом и беспокойно бегающими глазами.

Увидев Нину Сергеевну, он возбуждённо заговорил, жестикулируя забинтованными руками:

– Мать, я всё-таки убил этого пацана. И койку его сжёг. Но он первый начал. Он этих чехов под кроватью прятал, а они другу моему Ромке голову отрезали. Я их всех замочил и больничку поджёг. Спрячь меня! Сейчас сюда менты приедут. Они меня уже ищут!

Вадик оттолкнул оторопевшую Нину Сергеевну и бросился в гостиную, попытался залезть под диван – не получилось – заметался по комнате.

Нине Сергеевне лишь через несколько минут удалось усадить его в кресло. Она гладила зятя по голове, уговаривала бьющегося в истерике парня:

– Вадик, сынок, успокойся, тебе всё это привиделось.

– Мать, я его подушкой задушил, а медсестре голову разбил графином, когда она его спасать вздумала. Чехи из-под кровати вылезать не хотели, так я постель поджёг. Менты сейчас здесь будут, но я им так просто не дамся!

– Вадик, ну, погоди, успокойся. Всё будет хорошо. Я тебя никому не отдам.

Нина Сергеевна прижала к груди голову зятя и словно младенца баюкала его. Ей удалось уговорить Вадика выпить успокоительное, и через полчаса он спал на диване, свернувшись калачиком.

Ещё один звонок заставил Нину Сергеевну вздрогнуть. Она заторопилась к двери. Это приехала дочь Оля. У неё было усталое лицо, заплаканные глаза. Поцеловав мать, она спросила:

– Вадик здесь?

– Да, Оленька. Что на этот раз?

– Мама, ты же знаешь, он на работе сильно обжёг кислотой руки. Его увезли в больницу. Там сосед по палате, видя, как он мучается от боли, предложил Вадику водки. Ну, и началось: он разнёс палату, чуть не задушил парня и убежал через окно. Хорошо хоть первый этаж, а то к ожогу ещё и переломы бы добавились. Мне позвонили из больницы. Больничного ему теперь не видать. Обратно они его тоже не возьмут. Пару месяцев будем жить на мою зарплату. Лечение дорогое. Что делать, мам?

– Доченька, ты же знаешь, я всегда была против вашего брака. Оленька, уйди ты от него, пока не поздно, пока ребёнка от него не понесла. Ты подумай, кого ты родишь от этого «чеченца»!

– Мама, ну что ты говоришь?! Я же люблю его. Я два года его ждала. Разве Вадик виноват, что его родители, обычные учителя, не смогли сына от армии отмазать. Ты ведь знаешь: у многих, кто в Чечне служил, от спиртного крышу сносит. Вадик не пьёт. Ну, вот так получилось.

Нина Сергеевна тяжело вздохнула:

– Ох, Оленька, боюсь я за тебя, и Вадика мне жаль, но за твоих будущих детей мне ещё страшнее.

– Ладно, мам, пойдём спать. Вот увидишь: утром Вадик опять будет самым лучшим зятем на свете.

Утром Вадим появился на кухне, виновато пряча глаза. Тихо спросил хлопочущую у плиты Нину Сергеевну:

– Мама, я вчера что-то натворил?

– Да, уж, дорогой мой, проблем ты и себе и нам создал! Иди в спальню, Оля там, она тебе всё расскажет. Вадим повернулся и на цыпочках пошёл в дру, гую комнату.

Жена спала, приоткрыв по-детски пухлые губы. Густые светлые волосы рассыпались по подушке, на тонком запястье свесившейся с кровати руки пульсировала просвечивающая сквозь нежную кожу голубая жилка. Под глазами темнели круги. «Плакала, наверное, из-за меня, дурака», – подумал Вадим и опустился у постели на колени. Ему очень хотелось поцеловать жену, но он боялся нарушить её сон и тихо стоял, лаская взглядом милое лицо. Оля, словно почувствовав его присутствие, глубоко вздохнула и открыла глаза.

– Давно так стоишь? Иди сюда, – мягким со сна голосом сказала она и потянулась к нему. Вадим рванулся ей навстречу, сгрёб в охапку, не чувствуя боли в обожжённых руках, стал горячо целовать Олины губы, шею, грудь, бормоча между поцелуями:

– Прости меня, зайчонок, я, конечно, дурак! Думал: от водки станет легче. Прости! Я всё исправлю, если только никого не убил! Не убил?

– Ох, Вадик, и на этот раз обошлось. Но придушенного тобой парня еле откачали, медсестра отделалась испугом. Вадик, я не переживу, если ты натворишь что-то такое, за что тебя посадят в тюрьму.

Оля гладила широкие плечи мужа, его голову с короткими, по-армейски стриженными волосами. Вадим прилёг с ней рядом, крепко прижал жену к себе. Оля попросила:

– Дверь закрой, пожалуйста.

– Не бойся, зайчонок, твоя мать – интеллигентная женщина, она сюда не войдёт, зная, что мы вместе. Я так соскучился по тебе!

– Мы тоже соскучились, – сказала Оля и, таинственно улыбаясь, погладила себя по животу.

– Кто это мы? – спросил Вадим и дурашливо поцеловал жену в нос.

– Я и твой ребёнок.

Вадим подпрыгнул на постели:

– Что? У нас будет малыш? О, Господи, спасибо тебе!

Оля зажала ему ладошкой рот:

– Тише! Не вопи на весь дом. Я пока не хочу, чтобы это знал ещё кто-то, кроме нас с тобой.

Вадим, счастливо смеясь, горячо целовал жену, награждая её между поцелуями всеми ласковыми словами, какие он только знал:

– Солнышко ты моё, рыбка моя, милая моя девочка…

Оля была на седьмом месяце беременности, когда к ним в гости нагрянул бывший командир Вадима, с которым они полтора года служили в Чечне. Лейтенант был обязан ему жизнью. Вадим, сам раненный и контуженный, тащил на спине полумёртвого командира по горам почти двое суток, обливаясь кровью и время от времени теряя сознание. Увидев обезображенное ожогом лицо лейтенанта, Вадим до мельчайших подробностей вспомнил всё, что с ними тогда произошло.