Всего через полчаса мы уже были готовы придушить этого урода. Он шел и болтал. Просто шел и болтал. Все спрашивал нас и спрашивал. Эти притворные ознакомительные вопросы: как зовут? откуда приехали? на что поступил? не холодно ли в Питере после Краснодара? Людям, в запасе которых есть исключительно подобные вопросы, нужно сразу же открывать одну большую тайну – никому нет дела до того, откуда ты приехал и на какой факультет поступил. Чем ты занимался в родном городе? Да, это вопрос уже с подоплекой. Почему ты решил стать на путь инженерии? Это вопрос еще лучше. Это целая тема для разговора. Но этот кретин же ничем не интересовался и лишь продолжал спрашивать. Он спрашивал, пока мой друг не перебил его и не обидел этим.

Что касается человеческих чувств, даже чувств самых неприятных мне людей, я бываю слишком мягок. Матвей сказал правду: Арсений нам уже в край опротивел. Мы шли, как три придурка: Матвей чуть позади, шагах в двух-трех, я же молча рядом с нашим общим спутником, пока последний настойчиво пытался мне что-то втереть. Он рассказывал мне о своем городе, о своих «бескрайних» возможностях в нем, о своем «бескрайнем» количестве модного шмота и о всяком таком. Богатые друзья, всякие золотые карточки отцов и прочие понты. И особое место в любом рассказе у него занимали шмотки. Он не раз упоминал, сколько стоит его одежда, и каждый раз приятно удивлялся, что мы ничего не знаем о его любимых брендах. Нет в человеке души, если он способен всеми мыслями отдаваться бездушным тряпкам, нужным, лишь чтобы прикрыть свою наготу. Ни я, ни Матвей не переносили весь этот модный треп. Вот Матвей и не выдержал, поняв, что мы уже достаточно его наслушались.

Когда Арсений столкнулся с первоклассной способностью Матвея материться, мы подошли к бару, в который тот нас вел. И если и быть кому-то обязанным за появление этого места в нашей истории, то только этому мерзкому типу по имени Арсений.

Естественно, он клюнул на надпись: «Пиво – 100 рублей» и очень расстроился, когда на входе не посмотрели его бирки. Но очень трудно соответствовать собственному мировоззрению, когда ты – глупый пень в дорогой рубашке.

Место было идеально сбалансированным: небольшое подвальное помещение с длинной угловой барной стойкой, светло-серым освещение и темным деревянным гарнитуром. На высоких подоконниках стояли усилители “Marshall”, гитары, настольные игры, и одиноко висела странная ковбойская шляпа. Дешевое пиво еженочно заставляло людей блевать, а антураж восхищаться жизнью.

Время было не позднее, бар еще пустовал, мы заняли столик, заказали сидр и надеялись поскорее сбежать от Арсения.

– Слушай, пацаны, мы же в таком перспективном городе, вы бы знали, – поймал он меня. С этой фразы я даже слушать его начал, но тут же бросил эту идею. – Да здесь бабки рубить – только так! Многие ошибочно считают, что бизнес-столица – Москва, но я-то знаю, что нет. Нас с вами за каждым углом поджидает золотой клад, пацаны, – добавил он, подмигнув.

Эти слова уничтожили последнее сочувствие к этому идиоту.

– Нет, «пацан», это ты слушай меня, – нависнув над столом, стараясь как можно тише, сказал я. – Ты, богатенький пидорок, ничерта не знаешь ни о Питере, ни о Москве, так что закрой свой рот. Питер всегда был городом творчества и души, а такие, как ты, тут вообще не всрались. Я не понимаю, что ты тут забыл, но еще хоть слово ты скажешь в том же хвастливом духе, и я врежу тебе.

– Нет, это я ему врежу, – привстав на мой уровень, отозвался Мот. – Ты попросту угробил мой день. Я как будто весь день провел перед телеком, пульт потерялся, а все каналы о моде. Короче, не лезь к нам с это темой. Вот и все.

Мы сели на место, наблюдая абсолютно потерянные глаза Арсения. И глядя на эту воодушевляющую картину, радостно чокнулись бокалами сидра.

После этого он недолго молчал. Почти сразу же начал выкладывать нам какой-то «бизнес-план» с краденными банковскими карточками. Мы слушали его, пока в бокалах был сидр, а допив, во весь голос заявили ему, как гениальна его идея и ушли. Но бар был неплох. Правда, очень годный.

– Нет, ну ты слышал его? – подходя к общежитию, все не мог уняться Матвей. – «Верное дело», говорит, «Верняк, пацаны». Стопудняк, сука. Такой кадр.

Мы уже заходили во двор, когда я попросил его постоять, пока я курю.

– Это же надо быть таким кретином. Просто аут какой-то, – продолжал Мот.

– Да ладно тебе, – меня не особо трогала эта ситуация. – Думаю, тут таких еще полно будет. Мечтающих без достоинства о недостойном. Они все как один будут бегать вокруг и кричать, какое верное дело – эти деньги – а, по итогу, станут обычными мешками. Этим детям только и снится, как бы поскорее стать мешком с дерьмом.

– Не могу я так спокойно к ним относится. Они отравляют общество. Их надо всех в одну шеренгу и…

– Помнишь свою детскую мечту?

– Какую? – отвлекшись от идей ГУЛАГа, спросил Матвей. – С двумя сразу?

– Нет, не эта.

– Тогда какая?

– Я про детскую, дурень. Про твою детскую мечту подарить маме дом, – по его лицу было видно, что он вспомнил, о чем я. – Мы как-то сидели с тобой во дворе твоего дома после школы, и ты рассказал мне, как мечтаешь вернуть маме все деньги и потерянные годы счастья, когда вырастешь.

– Да, помню, – сказал он и растворился в ностальгической улыбке. Он подумал о маме. И о ее будущем доме. По лицу сына всегда можно определить, когда тот думает о своей маме. Это очень теплое выражение лица. Во всяком случае, так должно быть.

– Так вот, тобой движет хорошая, добрая идея. Идея о любви. Но для ее реализации нужно много денег. Поэтому ты стремишься к деньгам. Но не они же тебе нужны, да? А Арсений – мелочный ублюдок, в его сердце нет семьи. Пусть так и будет. Забудь о нем и думай о семье, ждущей тебя через годик дома.

– Меньше.

– Что?

– Не через год, а меньше.

– Да, точно. Меньше.

С минуту помолчав, когда я уже понес окурок к мусорке, он спросил:

– А с чем я к ним приеду?

– Со взрослым собой, наверное.

«Пусть отец всегда вселял страх,

А мать была вечно с тобою строга,

Пусть у каждого приятный нрав,

Но на деле, это всего лишь слова.

Даже если ты встречаешь людей из харчевни

С распростертыми по горизонту руками,

Твоя сестренка, в своем платье вечернем,

Течет по парням, что ходят к ней штабелями.

Ты можешь быть агрессивен и злобен,

Быть можешь спокоен и весел –

Все равно перед свитой семейной покорен,

Пока та взирает на тебя с кожаных кресел.

Они будут думать, что делают лучше.

Поразмышляют над нормами жизни.

Все равно огонь твой вскоре затушат

И не дадут тебе спеть ни единой песни.

Ты только дурного не думай, не злись.

Их жизнь научила осторожнее быть.

И с твоим первым криком они поклялись:

От боли твоей вместе с тобою выть.

Ведь жизнь каждый день преподносит шансы,

Поэтому стыдно на кого-либо зло держать.

Ведь у тебя не душа – хитиновый панцирь,

А искусство твое острее любого ножа.

Абсолютно каждому дается нечто свое,

Однако скрывается за чьим-то забором.

Ты однажды посмотришь в чужое окно –

Ускользнешь от судьбы перед маминым взором.

Но важно одно понимать:

Насильно разрушая мосты,

Не забывай, что под ними вода.

И, если страшен прыжок с высоты,

Значит, жизнь победила тебя».

Когда-то давно. На самом же деле, всего год назад, я сидел в школьном классе, как всегда, на задней парте. Урок литературы. Задали очередную нелепую работёнку на сорок минут, но я не хотел ее делать. Сидел, слушал музыку, думал на книжку отвлечься уже, как тут я посмотрел на своего друга, что сидел через ряд. Точнее, на его ноги. Я знаю его уже давно, с самого первого сентября, если не больше. И за это время успеваешь узнать не только человека, но и его семью.