– Расскажи что-нибудь, – попросил я.

У папы всегда была в запасе куча историй. Он дополнял их интересными деталями и озвучивал разными голосами – и знакомые истории играли по-новому. Я мог слушать одну и ту же несколько раз подряд, и мне не было скучно.

Когда я просил рассказать что-нибудь, папа обычно отвечал:

– Нет, уже поздно, – но я не отставал, и тогда он говорил: – Но ты их все уже слышал.

Я уверял его, что это неважно (так оно и было), и он наконец спрашивал:

– Что за историю ты хочешь услышать?

И я отвечал:

– Что-нибудь из твоей молодости.

Он крепко задумывался, и иногда я подсказывал ему – так я поступил и в этот раз.

У меня было две любимые истории. Первая – о том, как мама с папой познакомились.

Им было чуть больше двадцати, и вроде бы папа спас маму, когда она тонула в озере. Или в море. Он прыгнул за ней полностью одетым – а может, на нём были только плавки. (Вот поэтому я и говорю, что каждый раз история звучит по-новому.) По одной из версий, мама вовсе не тонула, а позвала папу на помощь только потому, что он ей нравился. Никогда не менялось лишь одно: папа был там вместе с дедушкой Байроном. У них был пляжный пикник или встреча с другими индийцами, они подошли к воде, услышали мамины крики о помощи – и папа бросился её спасать.

Но в тот раз я хотел услышать вторую историю.

– Расскажи о том, как ты сломал зуб, – сказал я.

– Что, опять?

– Да, – я удобно устроился на подушке и подтянул одеяло к подбородку. Я очень любил эту историю.

– Что ж, я был немного старше, чем ты сейчас, – мне было, может, одиннадцать или двенадцать. И дедушка Байрон сделал для меня гоночный карт, который мы тогда называли козявкой…

Я фыркнул от смеха.

– Козявка! Почему вдруг такое название? Это ведь то же, что сопли.

– Не знаю. Ну вот так. Мне кажется, мы называли так всё маленькое и на колёсах.

– Вы взяли колёса от детской коляски?

– Да, нам удалось найти старые колёса от коляски – их-то мы и поставили. Твой дедушка соорудил деревянное основание вроде сиденья и принёс всякие детали с работы: втулки, болты, гайки.

– Он их украл?

– Нет, только не дедушка Байрон. Я думаю, они просто случайно упали ему в карман, когда он проходил мимо – знаешь, как это бывает?

Я рассмеялся. Мне понравилась эта идея: вещи сами катятся и падают кому-то в карман, стоит только пройти мимо.

– Так вот, у этой штуки был только один тормоз – деревянный рычаг на заднем колесе. А ещё я захотел её покрасить, но отыскал только краску от гаражных ворот. В общем, машинка приобрела странный оливково-зелёный цвет.

– Оливково-зелёный? – это была новая деталь.

– Да. Я дал ей название: Маленькая быстрая зелёная машина. Я написал его белым цветом точно по центру.

– Ты никогда мне об этом не рассказывал.

– А сейчас рассказываю. Мы с дедушкой испробовали нашу Зелёную машину, и она действительно была хоть и маленькой, но очень быстрой, скажу я тебе!

– Она нравилась твоим друзьям?

Папа помедлил:

– Наверное… Я не очень хорошо помню. Мне кажется, они обычно были заняты другими делами.

Пауза затянулась, и я легонько ткнул папу локтем.

– И вот однажды я катался на Зелёной машине…

– На Маленькой быстрой зелёной машине, – поправил я.

– Да, конечно, на Маленькой быстрой зелёной машине. Я был один на длинном склоне, который спускается к набережной над волноломом. Ты знаешь это место – там классно кататься!

Я кивнул: мне нравилась набережная. Так мы называли дорожку на стене, ведущую к пляжу. По ее краю стояло металлическое ограждение, чтобы не упасть, и дважды в год прилив поднимался почти на высоту стены: иногда брызги волн даже долетали до людей.

– Итак, я на машинке. Я мчусь вниз по склону и громко кричу слова песенки из телика: «Фан даби дози-и-и»![21] Как вдруг…

– Ты врезаешься в кирпич посреди дороги!

– Именно! Большой кирпич или строительный блок – я даже точно не помню, что это было. Переднее колесо отрывается, и я лечу лицом вниз – бууум!

– Было много крови?

– Крови? Да я выглядел, как после десяти раундов с Майком Тайсоном.

– Что? Кто это?

– Не суть. Я весь в крови – она была повсюду. Один зуб выпал сразу, два других повредились, лицо в царапинах, а в нос воткнулась скоба от оставленной кем-то магазинной тележки.

Я вспомнил эти ужасные подробности и поморщился. Это звучало жутко. Папа продолжил:

– Я реву – даже не от боли, а оттого что Зелёная машина разбилась. И какой-то водитель, проезжавший под склоном, останавливается – я помню, это был синий «Остин Аллегро». Он вытаскивает скобу из моего носа, сажает меня в машину и везёт домой – а я заливаю кровью всё вокруг.

– Ты не поехал в больницу?

– Нет, хотя нужно было. Может, там привели бы мои зубы в порядок. Но твой дедушка сказал только: «Ох, вот это да – ты будто с войны вернулся!» – для полного эффекта папа покачал головой, как дедушка Байрон. – Он отмыл меня и усадил перед телевизором, а на следующий день я уже пошёл в школу.

– Ты был храбрым, – сказал я.

Папа улыбнулся:

– Не уверен. Но после этого происшествия дети в школе перестали ко мне цепляться.

– А они часто это делали? – спросил я, но папа уже встал. Гости внизу всё ещё болтали, и Анника продолжала хохотать. Папа наклонился и поцеловал меня в голову. Я крепко-крепко обнял его за шею: от него пахло вином. Я попытался представить, что кто-то задирает моего папу, но не смог, и обнял его ещё крепче. Потом он аккуратно высвободился и пошёл вниз.

Мама смотрит на меня очень внимательно: я сижу, мрачно уставившись на хлопья, но не ем. Она держит чашку с чаем обеими руками. Мы вдвоём. Стив на несколько дней уехал на какие-то курсы. Судя по листовке на холодильнике, они называются «Новые направления в информационных технологиях для муниципальных библиотек». А Карли всегда уходит рано – мне кажется, во многом для того, чтобы не завтракать со мной и мамой.

Надо сказать, что я плохо себя чувствую, – всё потому, что я практически не спал ночью. Думаю, я уснул не раньше пяти.

– Ты сможешь пойти в школу, Ал? – спрашивает мама.

Нужно вести себя очень аккуратно. Я должен разработать план по возвращению к машине времени, поэтому мне не до школы. Но если я активно выступлю против школы, мама решит, что я притворяюсь. Если буду хрипеть слишком сильно, мама решит, что я притворяюсь. Короче говоря, что бы я ни делал – мама решит, что я притворяюсь, но…

У меня есть одно преимущество. Год назад я не притворялся, а она всё равно отправила меня в школу. Меня вырвало на собрании, и ей пришлось за мной приехать. Я держу этот случай про запас, чтобы использовать в подходящий момент. Сейчас же я применю тактику «Пожать плечами».

Этот жест означает: «Мне плохо. На самом деле, мне настолько плохо, что я не в силах решить, смогу ли пойти в школу. В прошлый раз, когда мне было плохо, ты отправила меня в школу, а меня вырвало прямо на спину Кэти Пеллинг».

Рискованная тактика, но она работает.

– Ты ужасно выглядишь, милый. Я принесу тебе градусник.

Вот и прекрасно: я даже не потратил свой запас, ведь я не прошу её оставить меня дома. Думаю, этот запас мне всё равно скоро пригодится.

Мама суёт градусник мне в рот.

– Подержи его, я сейчас вернусь, – говорит она и выходит из кухни. Её чашка с чаем стоит прямо передо мной, и стоит маме выйти, как я окунаю туда градусник. Красная полоска ползёт вверх – нужно не передержать, а то мама вызовет скорую помощь. Когда мама возвращается, градусник уже снова у меня во рту. Она смотрит на него и качает головой.

– Мой бедный мальчик, – говорит она. – Я же видела, что ты нездоров.

За следующие двадцать минут мама укладывает меня обратно в кровать, ставит рядом стакан воды, приносит ведёрко – на случай, если меня будет тошнить, делает бутерброды – на случай, если я проголодаюсь, и приносит мне стопку книг.