Со времени того моего мысленного напоминания на кухне, два дня назад, я усердно работал над тем, чтобы перевести свои чувства к ней в более управляемую область. Она моя гостья. Она моя пациентка. Она поправляется в моём доме, и когда она полностью выздоровеет, мы попрощаемся. Когда я размышляю подобным образом, это не значит, что некоторые вещи непременно легче принять, но это то, что заставляет мой разум уходить от бесплодных желаний того, чего никогда не может быть.

— Ты уже закончил? — спрашивает она, отрываясь от книги «Молитва об Оуэне Мини», которую почти закончила.

— Ага.

— Вау! Ты был на первой странице прошлым вечером!

— Это быстрая книга.

— Как это было?

Я прочитал каждый рассказ из «Добро пожаловать в обезьянник» Курта Воннегута по меньшей мере сто раз.

— Хорошо. Как всегда.

Её лицо задумчиво, когда она кладёт книгу об Оуэне на кофейный столик рядом с Куртом.

— Можно тебя кое о чём спросить?

— Всё, что угодно.

Она смотрит на книжные полки под окном, потом снова на меня.

— Целая полка посвящена генетике.

Я киваю. Я уже знаю, что мне не нравится то, к чему это идёт.

— Один из твоих родителей был генетиком?

— Нет.

Она пристально смотрит на меня, и я знаю, что она хочет задать больше вопросов, но я надеюсь, что если я больше не буду добровольно делиться информацией, она выберет другую тему.

— Когда ты сюда переехал? — спрашивает она, меняя тему.

— Когда мне было девять, — говорю я.

Она кивает.

— Я так и предполагала.

— Как ты догадалась?

— Это твой портрет? Тот, что раньше висел над диваном? С твоими мамой и папой? Который был сделан в…

— Мужчина на фотографии был моим дедушкой,— выпаливаю я, мой голос звучит резче, чем я хотел. Но что-то не позволяет ей поверить в то, что лицо мужчины, которого я любил, принадлежало деду, а не отцу.

— О, — говорит она, слегка откидываясь назад и хмуря брови. — Ты жил здесь со своим дедушкой?

Я не хочу говорить об этом. Правда не хочу. Но у меня такое чувство, что если я буду продолжать уклоняться от её вопросов, они только умножаться.

— Я переехал сюда с мамой, когда мне было девять лет. Мой дедушка уже жил здесь. Мой отец… ушёл.

— Ушёл?

— Скончался.

Это небольшая ложь. Он не был убит другими заключёнными в тюрьме, пока мне не исполнилось десять лет, но ей не нужно этого знать.

На её лице мгновенно появляется шок.

— О, нет! Кэссиди, мне так…

— Всё в порядке, — выдавливаю я, вставая и кладя её ноги обратно на диванную подушку. Я провожу рукой по волосам, прежде чем поймать её взгляд.

— Хочешь ещё чаю?

— Я не должна была спрашивать, — говорит она, скривив лицо, чувствуя себя виноватой. — Я просто интересуюсь тобой.

— Почему?

— Почему? — повторяет она, удивлённо глядя на меня. — Ты спас мне жизнь; ты ухаживал за мной, пока я не поправилась. Ты живёшь здесь один, в глуши. Ты добрый, но тихий. Ты начитанный, но немногословный. Ты управляешь всем этим местом, используя немного солнечной энергии, немного пропана и батареи. Ты интересный. Я… я не знаю. Мне любопытно узнать о тебе. Я хочу узнать о тебе больше.

Я сглатываю, моё сердце по непонятной для меня причине раздувается от её слов. От её интереса ко мне.

— Вот что я тебе скажу… Я принесу нам ещё чаю, а когда вернусь, ты сможешь задать мне несколько вопросов, хорошо?

Она улыбается мне.

— Любых вопросов?

— Я не обещаю ответить на все, — говорю я. — Но ты можешь спросить.

Я оставляю её на минутку, иду на кухню, чтобы снять ещё тёплый чайник с плиты и добавить воду в наши кружки. Не знаю, почему я решил ответить ей на несколько вопросов, но, может быть, это потому, что я хочу, чтобы она узнала меня. Не всё обо мне, конечно. Не то, кто я есть на самом деле. Не то, чей я сын. Но она всё равно пробудет здесь ещё пару недель. Я не виню её за то, что она хочет получить несколько ответов от хозяина.

Когда я снова сажусь, я кладу её ноги обратно себе на колени и выжидающе смотрю на неё.

— Что ты хочешь знать?

— Ладно, во-первых, почему вы с мамой переехали сюда?

Я глубоко вздыхаю.

— После того как моего отца не стало, моя мама не чувствовала себя комфортно, живя одна в городе. Мы переехали сюда, чтобы быть с моим дедушкой.

— Она не хотела снова выходить замуж?

— На самом деле это был не вариант.

Я вижу, что ей любопытно, но она не хватается за этот ответ, и я благодарен.

— Почему твой дедушка всю жизнь жил здесь?

— Он… разочаровался в обществе после войны во Вьетнаме. Когда он вернулся, с ним плохо обращались. И, ну…

Я слегка усмехаюсь, вспоминая яростно независимую натуру дедушки.

— Он не хотел, чтобы ему указывали, что делать. Полагаю, он хотел быть… свободным. Он хотел пространства и покоя. Он нашёл это здесь.

— Я понимаю, — медленно произносит она, не сводя с меня глаз. — После смерти Джема, я просто хотела, чтобы меня оставили в покое. Это… людям трудно это понять, не так ли? Они хотят помочь. Они хотят быть рядом с тобой. Но иногда всё, что вам нужно, это — тишина. Пространство и покой. И время.

Я тянусь за своей кружкой и делаю глоток чаю, молча соглашаясь с ней.

— Когда умер твой дедушка? — спрашивает она.

— Десять лет назад.

— И ты остался здесь? Ты не хотел переехать в город?

Я пожимаю плечами.

— На самом деле, нет. У меня здесь есть всё, что мне нужно.

— Ну, не всё, — быстро говорит она, возможно, больше для себя, чем для меня.

Когда я смотрю на неё поверх края своей чашки, я вижу два красных пятна на её щеках.

— Чего мне не хватает?

— Ну, эм…

Она тихо смеётся, отводя глаза.

— Я имею в виду… — она прочищает горло. — Компанию?

— У меня есть Энни и девочки.

— Эм… — она снова хихикает. — Это не то, что я имела в виду.

Она делает глубокий вдох.

— Я имею в виду… девушка. Жена? Если только…

Она поднимает голову.

— Если только что?

— Если только ты этого не хочешь.

Мы смотрим друг на друга, на мгновение зашедшие в тупик. Наконец я отвожу взгляд. Легче лгать, когда ты не смотришь кому-то в глаза.

— Я доволен тем, как обстоят дела.

— Но ты так…

Моя шея резко дергается.

— Так что?

Она делает глубокий вдох, задерживает дыхание, затем отпускает его.

— Разве тебе не одиноко, Кэсс?

Я пожимаю плечами, глядя на Катадин, в то время как заходящее солнце окрашивает небо пурпуром и золотом. Я расстраиваюсь, потому что её вопросы слишком близки к истине, а я плохой лжец.

— Наверное, я просто не очень общительный человек.

— Но…

— Но что? Мне никто не нужен! — рявкаю я, напряжение от лжи ей и разговоров о моём прошлом наконец-то прорывается наружу.

Я тут же извиняюсь за крик. Я могу чувствовать её боль и разочарование, такие ужасные, повисшие в воздухе между нами, хотя я и не смотрю на неё. Я задерживаю дыхание и говорю себе, что так будет лучше. Чем меньше разговоров будет о моём прошлом, тем лучше будет для нас обоих.

После долгого молчания она снова говорит.

— Как ты думаешь, когда я буду готова вернуться домой?

Её вопрос пронзает моё сердце как горячий острый нож. Мгновение я позволяю ему кровоточить, прежде чем ответить.

— Ты хорошо поправляешься. Я смогу снять швы в эти выходные, — отвечаю я. — Но единственный выход отсюда — это идти пешком или ехать на квадроцикле более четырёх миль по пересечённой местности. В любом случае, тебе понадобиться ещё неделя или две, чтобы эти порезы зажили.

— Значит, ещё две-три недели, — тихо говорит она.

Её голос такой грустный, что я ничего не могу с собой поделать. Я поворачиваюсь к ней лицом. Наполненными слезами глазами она смотрит на меня в ответ, и мне так больно, что я расстроил её, что я практически не знаю, как это вынести.

— Бринн…

— Я… я не хочу быть такой о-обузой для тебя, — шепчет она, отводя взгляд и поднимая руку, чтобы смахнуть слезу.