Я не могу ему ответить, потому что – это безумие вот так пылать, смотреть в карамельные горящие глаза и говорить себе, что ничего не чувствую. Хочу его подпустить к себе, но отталкиваю.

Гроза стирает большим пальцем сбежавшую по моей щеке слезу и, слизывая ее, закрывает глаза.

– Дурею от тебя, Свиридова. Просто дурею… – шепчет и целует мои волосы. – Не молчи, Ве-ра, – стиснув зубы, Игорь отступает, а я приваливаюсь лопатками к стене и запрокидываю голову. – Прости, я не хотел снова давить. Извини, – он разворачивается и, сжав кулаки, идет по коридору.

– Почему «Вульф»? – неожиданно для себя бросаю ему вслед и кусаю губу. Ну, кто меня тянул за язык?!

Не отвечай, не отвечай. Уходи! Сохрани себе жизнь…

Игорь останавливается, но не поворачивается. Спина напряжена, голова опущена, а я слышу только его дыхание: густое и хриплое.

И парень не отвечает, будто понимает меня без слов, просто уходит, стремительно утаскивая за собой тяжелые шаги, что отдаются болью в груди. А я остаюсь у стены, как отпечаток, слепок, отзвук… Во мне просто больше нет жизни, потому что нет прошлого страха, нет волшебного крючка, за который я цеплялась последние пять лет. Ведь ради него существовала и не прыгнула с моста, ради этого шла вперед, а теперь…

Гроза М выбил из меня все другие эмоции и чувства. Все, кроме одного: желания начать с чистого листа.

Я не знаю, что творилось в моей голове, когда я это сделал. Решил же завязать с личной жизнью да и попытками поверить в чудо. Решил не приближаться к каштанововолосой коротышке с запахом моего поражения, потому что ее парфюм носился за мной повсюду, как будто она приложила ладони к моему рту и запретила дышать чем-то еще. Я втягивал ноздрями персик и ваниль – и задыхался. Какого черта остался в академии работать, сам не понимаю! Нужно было сразу уйти, как только понял, что ничего не светит. Помутнение какое-то. Я ведь только ради булавки и устроился, а она оказалась не того поля ягода. Не моя, не для меня…

Сашка прав, я просто лох, не способный увидеть правду. Как было с Ирой, когда все вокруг кричали, что она сука редкостная, а мне хотелось что-то доказать. Доказал? Ну, красавчик, теперь не жалуйся.

Но я себя никогда не жалел, страдать не умел, да и вывести меня на слезные эмоции никому еще не удавалось. Даже когда умер отец, я не чувствовал ничего, кроме пустоты. Будто вырвали что-то, и все – полная тишина.

Толку плакать и биться головой в стену, когда все кончено? Его не вернешь, да и все мы, рано или поздно, там будем. Бессмертие еще не изобрели.

Я не бухаю, когда мне хреново, не иду в разгул, не устраиваю драк (только если ко мне не начинают лезть намеренно), не выхватываю из толпы первых встречных баб и не устраиваю трах-марафон. Я просто сажусь на байк и рассекаю по трассе на сумасшедшей скорости, пока не выдует все до единой подлые колючки из груди. Пока адреналин не застелет глаза бурой мглой, пока не станет легче. Хотя с Верой все как-то не так. После поездки по осенним скользким дорогам, я чувствовал себя еще хуже.

Мне хотелось рвать и метать, зажать малышку в темном углу и испробовать сладкий жар снова, но я мягким местом чувствовал, что так нельзя – сделаю только хуже. Ее раны глубже, они очевидно дрожат в холодных радужках, где можно утонуть, и остывают льдом печали на сомкнутых губах, которые мне хотелось трогать. Но я не смел. И не понимал, как достучаться.

Ну, не способен я почувствовать, что нужно девушке. Не способен прогнуться под реальность и оказаться таким, какой не есть на самом деле. Пру танком, потому что такой. Давлю, потому что люблю быть сверху. Беру, потому что не люблю поражения. Я не скажу, что сильно пользовался, но обычно харизма меня не подводила, и девушки оказывались у моих ног почти по щелчку пальцев. Только не булавка, и оттого поначалу эта интрижка с устройством в академию преподавателем была просто спортивным интересом, чтобы уложить малую на лопатки, желательно под меня. Бедра часто стало сводить от малейшего воспоминания о ней, яйца звенели, как бешенные колокольчики. Меня это подкашивало и откровенно бесило. Я выталкивал свою тушу в холодную слякотную осень и курил одну за одной сигареты, только бы не слышать в холле запах ее нежно-фруктовых духов.

Наверное, я просто никогда не сталкивался с таким отпором и игнором, привык, что меня запоминают, что вьются по первому зову, а малышка с ангельским голосом… можно сказать, ткнула мне в рожу фак и ушла, нежно цокая каблучками по камню. Цок-цок, цок-цок, и глубже гвоздь мне в сердце и крепче болт в штанах. Зараза-булавка!

Я просто отброс общества для нее. Не достоин. Где я, а где она? Примерная, тихая, вежливая. Может за себя постоять, работает отлично, всегда на уроках вовремя. Ни с кем не спорится, не замечена в скандалах-интрижках. Да о ней, если и вспоминали, то только с гордостью и блаженной улыбкой на губах. А мне хотелось порвать эти довольные лица, потому что на языке все еще не остыл ее вкус, а между ног все еще фантомно щипало от ее меткого удара.

Веру очень хвалили на совещаниях за высокую успеваемость учеников, отчего она смущенно опускала голову и краснела, а мне сыпали одни замечания: за вольность преподавания и работу без плана. Ох, уж эти бумажки и журналы, брр… Уволят к чертям и будут правы.

Первую неделю я честно пытался успокоиться и не наломать дров, как советовал Саша (да, я иногда ляпаю лишнее, что поделать, вот такой я дурак, но к брату я прислушался), вторую я продумывал коварный план, как Веру сделать своей, третью мучил тоже самое, потому что на второй я так ничего и не сочинил. А, когда однажды столкнулся с ее холодным взглядом в кабинете ректора, неожиданно понял, что все мои планы до задницы – я ей просто не нужен, не интересен. Пу-сто-е место!

Она была ниже, но смотрела свысока, как царевна. Она не двигалась, а меня потряхивало от желания увидеть, как играют сильные мышцы ее ног, когда она идет. Она молчала, а мне хотелось, чтобы говорила или пела. Звонко, бархатно, до мурашек по коже. Чтобы эти сладкие губы и податливый ротик открывались и пускали меня. Ох, ё… Какого хрена она тогда отвечала возле подвала? Я не врубаюсь. Не вру-ба-юсь.

Брат на следующий день после нашего скандала слушал мое раскаяние и, сложив на груди руки, самодовольно кивал. А потом мягко заулыбался и отправил меня работать, мол, так я быстрее забудусь и найду другую доминанту.

Да хрена с два!

И я, как примерный пацан, пошел играть с «кривыми пальцами» этюды и «Виноградную косточку в теплую землю зарою». Ради чего я терпел этих студенток? Зачем заигрывал? Они все такие скучные, до пелены перед глазами. Были среди них способные, чего таить, но у меня мозг совсем не настраивался делать из алмазов бриллианты. Мне бы свой драгоценный камень огранить, не то, чтобы еще за чужие браться.

А потом эта встреча с Верой на лестнице. Шок. Просто галлон кипящей воды мне на голову.

Я не удержался. Нет, камертон мне в ухо, я сорвался. Натурально и бесповоротно.

Она вздрогнула от невесомого прикосновения. Это было так очевидно, что я секунду втягивал воздух через нос и только потом сиганул по ступенькам и перехватил малявку-булавку в коридоре. Я просто нуждался в тактильном ощущении ее тела, потому что вертлявые и потные ночи меня задолбали, эротические сны и передергивание в кулак – тоже. Я просто чувствовал, что качусь по наклонной со скоростью света, и легче не становится. Глотал, жрал ее невидимую дрожь, хватая плотный воздух губами, ловил пальцами яркие искры, что пролетели между нами, как улетающие в пропасть звуки. Стоял рядом и просто нес полный бред, но оно само…

Да, месяц назад я наорал на брата и свалил из класса с твердой уверенностью, что завоюю булавку, но… пока доехал до репбазы, пока рвал пальцы о струны, осознал, что не хочу снова в это болото под названием «Личная жизнь».

Я даже написал заявление об уходе, даже понес его ректору, но случайно заметил Веру среди студентов инструментального курса и меня, как пластик, поплавило. Бумажка отправилась в урну, а я стал просто ждать. Хрен его знает что, но готов был набраться терпения. Должен же хоть попытаться?