— Ты серьёзно думаешь, что я себе стану такое покупать?

— Эм… вряд ли. Родительский подарок на совершеннолетие?

— Подарок, — киваю я. — Только дядин. Он у меня с прибабахом немножко.

— Это да, — медленно выговаривает Хиро. — Стесняюсь спросить, а родители тогда что подарили? Яхту? Виллу? Ну я просто представить не могу.

Он говорит, а у меня ком застревает в горле, потому что всё совсем не так, как он себе представляет. Нет никакой яхты, нет никакой виллы, а есть оторванный ломоть, урод, которого не хочет никто знать.

— Родители? — пытаюсь усмехнуться я и отвожу глаза от Хиро. Не могу почему-то на него смотреть. — Мама позвонила, поздравила, прислала открытку с бутылкой вина и каталогом невест. Старший брат прислал эсэмэску. Средний и отец даже этого не сделали.

Я наконец поднимаю на Хиро глаза и вижу, каким замороженным, недоумённым взглядом он смотрит на меня. Буквально слышу, как что-то переключается у него в мозгах.

— В смысле, не позвонили? Это, вообще, как? — тихо выговаривает он.

Да, такое ему сложно представить. А вот я уже привык.

— А вот так, — пожимаю я плечами. — Я же гей, неправильный, ошибка природы, позор семьи.

— Ну и что, что гей? Ты же их сын!

От возмущения Хиро даже палочки роняет. И это его возмущение, это удивительное, изумлённое выражение лица для меня дороже всех подарков на свете.

— Сына у них теперь два, а я… А меня выбросить и забыть.

Хиро хмурится и уже совсем по-другому смотрит на часы.

— Так, — хрипло произносит он, доставая из кармана телефон. — Скажи мне, когда у тебя днюха.

— Да это не скоро ещё, в ноябре… — теряюсь я.

— Пофигу мне скоро или нет. Ты дату скажи. Ты мою память на даты уже знаешь, так что я её запишу на будущее. Ну? Чего лыбишься-то?

А я не могу не улыбаться. Губы сами собой растягиваются. Потому что его слова, его действия, его стремление — это самое ценное, что можно вообще пожелать.

Комментарий к 4. Асакава: Утро

* Натто — традиционная японская еда, производится из сброженных соевых бобов. Особенно популярен на завтрак. Обладает специфичными запахом и вкусом, а также липкой, тягучей консистенцией.

** Тамаго-яки — омлет, свернутый в рулет. От привычного нам омлета тамаго-яки отличается тем, что в него наливают немного соевого соуса с добавлением сахара.

========== 5. Нацуно: Господин Икэда ==========

— Нацуно, ты мой спаситель! Спасибо тебе огромное, что согласился подменить меня сегодня.

Ике благодарно обнимает меня. Впрочем, назвать её сейчас Ике как-то даже язык не поворачивается. Только Икэда Хосэки.

Нет, я вообще-то в курсе, что дочь господина Икэды, в чьей бакалейной лавке я работаю, байкерша и на местных мотогонках места занимала, но до сегодняшнего дня я видел её только в обычном прикиде. И эта кожанка, армейские ботинки, обведённые чёрным глаза и «колючая» стрижка делают Ике совершенно неузнаваемой.

А ей идёт брутальный образ. Очень идёт.

— Сегодня на сходку придут настоящие босодзоку*! — громко шепчет она, и сквозь суровый брутал пробивается восторженный ребёнок.

— Это престарелые деды, что ли, которым уже за пятьдесят? — раздаётся из-за стеллажей голос господина Икэды.

— Папа, тебе, между прочим, тоже за пятьдесят, — напоминает Ике.

— А я что, не дед престарелый разве?

Господин Икэда невысокий, крепкий мужчина выходит из-за стеллажей и специально хмурит лицо, добавляя ему десяток другой морщин.

— Ты не дед, и уж тем более не престарелый, а самый замечательный папа на свете, — говорит Ике и целует отца в щёку.

— Не подлизывайся, — добреет на глазах господин Икэда. — И смотри там с этими дедами поаккуратнее.

— Да я же не одна буду, а с компанией.

— Знаю я твою компанию. Бездари сплошные.

— По-моему, тебе просто завидно.

— Ага, аж полысел весь от зависти, — говорит Икэда, показывая на свою побитую сединой, но весьма пышную шевелюру. — Ладно, иди давай. И смотри: не сбей там никого опять.

— Да не сбивала я его! — возмущается Ике. — Он сам под колёса сунулся по невнимательности, потом извинялся и даже кофе меня угостил, как истинный джентльмен. Всё. Я ушла! — кричит на прощанье она и хлопает дверью.

Я смотрю ей вслед и размышляю над тем, что, в общем-то, Ике в моём вкусе. Даже более чем. Фигура у неё спортивная, плечистая, без огромных буферов, и сама по себе она девушка очень интересная, неординарная. Человек, чем-то яро увлекающийся, в принципе не может быть неинтересен. А тем более если это увлечение такое экстраординарное как гонки на байках. Но почему-то всё время, что я её знаю, я воспринимал Ике скорее, как старшую сестру, да и в её отношении чувствовалось, что она относится ко мне, как к брату. Почему же сейчас я заострил внимание на её внешности? Почему отметил, что ей идёт? Ведь в этом байкерском прикиде и без того не очень женственная фигура Ике стала ещё менее женственной.

Стала ещё более мужественной.

Это что же такое получается? Что мне всегда нравились девушки с неженственными фигурами? С мужскими пропорциями? То есть я подспудно хотел видеть в них мужчин? И так проявлялась эта моя бисексуальность? Или что там у меня?

Это же клиника какая-то.

Или наоборот, так и должно быть? Но ведь мне не нравятся мужчины. Вся эта непонятная, непотребная фигня творится со мной только рядом с Касуми. При том творится с такой силой, что я контролировать себя почти не могу. Взять хотя бы тот случай с поцелуем. Почему не остановил? Зачем позволил? Ведь проще простого же. А вот не остановил и позволил. Потому что близость этого человека в буквальном смысле сводит с ума. Я знал, что нужно держать дистанцию, знал, что нельзя сближаться, но…

Сейчас я снимаю комнату в его квартире, и это влияет на меня просто колоссально. Я не могу объяснить это влияние, не могу понять в чём оно выражается, но ощущаю его. Я меняюсь. «Я» неделю назад и «я» сейчас — это два разных «я». И что со мной будет ещё через неделю, просто не представляю.

Поначалу я ещё старался держаться в стороне, общался по минимуму, вечерами сидел в комнате, но чувствовал себя при этом полным придурком. А Касуми был очень внимательным, радушным, он и правда не приставал ко мне, не подгонял, не давил, лишь изредка я ловил на себе его горячий взгляд. И вот сам не заметил, как перестал закрываться, перестал прятаться от него. Просто невозможно отстраняться от его ненавязчивой заботы, от его тепла. У него столько этого тепла, что кажется, он может отогреть весь мир, а ведь сам нуждается в нём. Очень нуждается.

Он и раньше рассказывал о своей непростой ситуации в семье, но весь масштаб я смог оценить только сегодня. Нет, я до сих пор не могу представить каково это: не получить на день рождения даже банального поздравления от родственников. Не могу себе вообразить, как это: быть отрезанным ломтём. Пусть он хоть трижды гей и неправильный, но он же их сын и брат.

Противно от этой ситуации. Вдвойне противно потому, что я и сам так же относился к Касуми…

— Эй, работничек, о чём задумался? — отвлекает меня господин Икэда.

— О семейных отношениях, — уклончиво отвечаю я.

Господин Икэда вопросительно смотрит, почёсывая гладковыбритый подбородок, а я непроизвольно опять пялюсь на обрубок, который остался от мизинца на левой руке. Господин Икэда рассказывал, что потерял его на производстве ещё лет двадцать назад.

— Да вот думаю, что у вас с дочерью замечательные отношения. Редкие. Вы даже её увлечение гонками принимаете и на байкерские сходки отпускать не боитесь.

— Напрасно ты думаешь, что не боюсь. Очень боюсь, — говорит господин Икэда. — Поэтому с её согласия поставил на байк маячок, а на свой телефон — навигатор. К тому же я не имею права что-то ей возражать, потому что двадцать лет она росла без меня: сначала бывшая не пускала к ребёнку, затем уже сам боялся соваться. Хосэки нашла меня два года назад. Да и как я могу останавливать её, когда сам в своё время был байкером?