Я однажды уже встречался с комиссаром Фернейбранка на национальном совещании старших офицеров полиции.

Приземлившись в Ницце, я его не вижу. Прохожу в зал ожидания и замечаю его сидящим в кресле: нога на ногу, торс прямой, голова слегка наклонена, в зубах спичка. Он невысокий, коренастый, от анисовки у него уже начинает отрастать живот, кожа смуглая, волосы, как у индейца, а нос похож на нескладную картошку.

– Эй, коллега!

Он протягивает мне руку:

– Вы приехали из Шотландии, как мне сказали?

– Еще утром я играл дуэт на волынке с одной миленькой шотландочкой.

Он хлопает меня по спине:

– Вы все такой же!

– Все больше и больше, – отвечаю. – Это составляет мой шарм.

– Самолет не вызвал у вас жажду?

– Еще какую!

– А мне больше хочется пить, когда я его жду, чем когда лечу сам.

Мы идем пропустить по стаканчику. Фернейбранка не спешит заговорить о деле. Он считает, что в восемь вечера о работе надо забыть.

– Придете к нам поужинать? Моя жена приготовила бараньи ножки и хороший рыбный суп. Они вылечат вас от шотландской кухни.

Я принимаю приглашение.

Мы сидим в столовой мадам Фернейбранка и ни слова не говорим о Мак-Геррелах. Из окна кухни я вижу пятьдесят квадратных сантиметров Средиземного моря, составляющего особую гордость моего коллеги. Он мне показывает его так, будто море принадлежит ему.

Вы не можете себе представить, как хорошо я себя чувствую. В этом запахе шафрана, чеснока, анисовки и оливкового масла жизнь приобретает совсем другие краски. Поющий акцент хозяев дома звучит сладкой музыкой для моих уставших ушей.

– Ну, – говорю я, садясь перед супницей, из которой идет такой запах, что от него потекли бы слюнки даже у соляного столба, – можно сказать, что я счастлив.

Фернейбранка разражается бесконечным смехом.

– Итак, – спрашиваю я, принимаясь за суп, – что вы скажете о нашей клиентке?

– Вы хотите поговорить о ней прямо сейчас?

– Простите, но я увяз в этом деле, время поджимает и...

– Ладно, ладно...

Фернейбранка не любит, когда его подгоняют в работе. Он шумно втягивает в себя ложку супу и с полным ртом начинает рассказ:

– В течение пятидесяти лет семейство Мак-Геррелов владеет домом на Променад-дез-Англе. Шикарный такой домина в стиле рококо, очень английский. Восемнадцать лет назад миссис МакГеррел обосновалась в нем, как думали, навсегда. Она была больной и очень деспотичной особой. Скупая, как все шотландцы. У нее была всего одна служанка, занимавшаяся всем домом, в котором хозяйка занимала одну или две комнаты, а в остальных держала мебель под чехлами...

Он замолкает, чтобы проглотить вторую ложку, потом отхлебывает провансальского розового. Его плохое настроение испарилось. Южанин не может быть не в духе, когда разговаривает.

Я ожидаю продолжения и получаю его.

– Соседи еще помнят эту старую скрягу, которую служанка катала в кресле на колесиках по приморским бульварам. Кажется, у нее была трость, и когда она злилась, то била ею служанку через плечо. Людей это возмущало.

Я не жалею, что приехал. Ловлю сладкий акцент коллеги, и мои мысли начинают проясняться.

– А потом? – подгоняю его я.

– Потом к ней приехала девушка. Ее племянница, бедная сиротка. И знаете, что выкинула старуха?

– Нет.

– Уволила служанку. Она приютила у себя племянницу, чтобы сэкономить на жалованье. Вот жлобина! Теперь уже бедняжечка вела хозяйство и катала кресло. Ее тетка бить не решалась, зато постоянно изводила жалобами, унижала, оскорбляла... Люди говорят, у девочки постоянно были слезы на глазах. Да, совсем забыл. Ее имя Синтия. Не очень католическое, но все равно красивое...

Я даю ему доесть суп, выпить очередной стаканчик розового и куснуть натертую чесноком баранью ножку. Дыхание моего коллеги вызывает в памяти окрестности дешевого ресторана в обеденное время.

Мадам Фернейбранка, у которой сердце большое, как гостиничная перина, и чувствительное, как ноги почтальона, который надел слишком маленькие носки, плачет в свою тарелку.

Как это печально: юная золотоволосая девушка толкает креслокаталку противной старухи, похожей на злую колдунью. Есть от чего сжаться сердцу южанки.

– Дальше? – подгоняю я.

– Ну, девчонка стала красивой девушкой с округлостями, как у капота «ланчии».

– О, Казимир! – возмущается мадам Фернейбранка, шокированная смелостью сравнения, а может, и из зависти, потому что ее собственные молочные пакеты похожи на спущенные пляжные матрасы.

Фернейбранка игриво смеется.

– А потом в один прекрасный день мамаша Мак-Геррел улетела к себе на родину. Кажется, ее племянник погиб в Африке и ей пришлось заняться делами.

Довольно короткое молчание.

– Как это грустно, – заключает хозяйка дома.

– Отлично, Ферней, – говорю я, – вы сделали полный обзор положения. А теперь, если не возражаете, перейдем к деталям...

– Может быть, лучше перейти к бараньей ноге? – шутит он.

– Одно другому не мешает. Мадам, ваш рыбный суп просто божествен. Она воркует:

– О, господин комиссар, мне очень приятно. Довольная, она подает такое ароматное блюдо, что у меня сводит кишки.

– Какие детали? – возвращается мой коллега к нашим баранам (точнее, овцам).

– С кем старуха общалась в Ницце?

– Ни с кем, кроме своего врача.

– Вы узнали имя и адрес этого эскулапа? Он достает бумажник и вынимает листок бумаги, покрытый заметками

– Доктор Гратфиг, улица Гра-дю-Бид...

– Зато Синтия должна была иметь кучу знакомых. Она наверняка училась, имела товарищей, общалась с торговцами.

– Не особо. Когда она приехала, ей было четырнадцать лет. Вместо того чтобы отдать девочку в лицей, старуха записала ее на заочные курсы, чтобы обучение оставалось английским. У Синтии была тяжелая жизнь: служанка, сиделка, да еще и учеба в одиночку. Она общалась только с местными коммерсантами.

Вот все, что мне может сообщить Фернейбранка. Это немало. Теперь я лучше разбираюсь в пружинах дела.

– Скажите, Казимир, Мак-Геррелы по-прежнему владеют своим домом?

– Да, по-прежнему.

– Они его сдали?