Десять минут спустя я остановила бьющий во мне гейзер и вернулась в бар. К счастью, Кит уже сидел за своим столиком, а Мелани – у барной стойки, и не одна, а с нашими друзьями из Джульярда: Майком Хаммондом, Фелицией Стриклэнд и Региной Чен. Все они узнали Джонстона и окружили меня защитным барьером. От их доброты слезы чуть снова не навернулись мне на глаза.

– Ты опять не пришла, – произнесла за бокалом мартини Регина. – А вечеринка была эпичной даже по моим высоким стандартам. Однако она могла быть еще лучше, если бы ты появилась.

– Я пыталась вытащить ее, – начала Мелани, – но…

– Но я была занята, – поспешно сказала я. – Прости, Регина. Следующую постараюсь не пропустить.

– Ловлю тебя на слове. Подумываю устроить ее в конце мая. Тебе крышка, Конрой, если ты не придешь.

Вечеринки Регины Чен слыли у джульярдцев легендарными. Все гости приносили свои инструменты и играли мелодии из популярных сериалов. Я присутствовала на нескольких до смерти Криса. После – ни разу.

Регина с моими друзьями из Джульярда думали, что я временно отдыхаю от прослушиваний. Только Мелани знала правду: что я больше не люблю играть на людях. Моя музыка теперь пуста, механична. Это просто ноты со страницы, и только.

Друзья продолжали болтать и смеяться, и не успела я оглянуться, как смена подошла к концу.

Я завершила ее с девяносто долларами чаевых. Неплохо, но недостаточно хорошо.

Неплохо, но недостаточно хорошо.

Удивительно и печально, насколько точно эти слова описывали мою жизнь в эти дни.

Я резко сел в постели, пробужденный от одного и того же повторяющегося кошмара. Этот сон был столь же убийственно мучителен, сколько и отчаянно великолепен. Я хватал ртом воздух, утопая в несуществующей пучине, пытаясь удержать в сознании образы, раскрашивающие мою тьму яркими красками. Белый снег и голубое небо, золотые переливы заката и изумрудная вода. В этом сне я всегда снова зряч.

Иногда это стоит испытанного ужаса.

Иногда я думаю, что лучше бы больше не проснуться.

Интересно, сколько сейчас времени? Может, утро, может, три часа дня. После несчастного случая мой режим совсем сбился. Да и зачем он теперь? Рассвет или сумерки – для меня они все одно черное ничто.

Я скинул влажные от пота простыни. Они провоняли, как и я. Мне нужен душ, а Люсьену нужно, черт возьми, поскорее найти мне другого помощника. Прошло уже три дня, как цыпочка из ресторана принесла мне заказ с новостью, что Тревор, никчемный придурок, бросил работу. Скатертью дорожка! Он был медлительным и тупым. Я сильно удивлюсь, если он смылся, не стащив ничего из моего дома.

Хотя я об этом не узнаю.

Я лег на подушки, тяжело вздохнул и прислушался. На улице тихо. Ни голосов, ни проезжающих машин. Наверное, сейчас три ночи. Проверю по своим незаменимым наручным часам, которые мне подарили в реабилитационном центре. Они специально разработаны для таких слепых кретинов, как я, и при нажатии на кнопку говорят время.

– Время три часа двадцать две минуты, вторник, тридцать первое марта.

Почти угадал. Я снова нажал на кнопку и еще раз, нарушая тишину механическим голосом. Не выношу тишины. Если замереть, не двигаться и не дышать, то можно представить, что я лежу в гробу глубоко под землей, где меня никогда не достанут солнечные лучи. Как в той старой штольне в Колорадо, в которую я однажды спустился. Помню, мне тогда подумалось, что непроглядной тьмы не существует. Что везде есть свет, даже в самую темную ночь. Всегда есть оттенки и тени, и никогда – сплошное ничто.

Ха! Жизнь, та еще стерва, показала мне, как я не прав.

Как бы то ни было, лежать неподвижно – плохая идея. Такое ощущение, будто меня заживо похоронили и разум тоже медленно погружается во мрак. Бесплотный, невесомый и безгранично одинокий.

Я снова тыкнул на кнопку. И еще, и еще, но и этого было мало.

– Система, включиться, – велел я стереосистеме, активирующейся голосом. Ее установил здесь Люсьен три месяца назад, когда я только покинул реабилитационный центр. – Играть Rage Against the Machine.

Заиграла песня «Killing in the Name Of», и я прибавлял громкость, пока басы не стали отдаваться внутри меня вторым сердцебиением. Но это всего на минуту. Если сильно шуметь, соседи вызовут полицию. Те будут звонить в мою дверь, и мне придется тащиться вниз. У такого несуразного и неуклюжего олуха, как я, это займет целую вечность. После этого мне придется открыть свою дверь незнакомым людям, которые представятся полицейскими. Откуда мне, черт подери, знать, что они не врут?

Убавив громкость до допустимого уровня, я довольствовался яростными криками вокалиста. Мне тоже хотелось кричать, но, боюсь, стоит начать, и я уже никогда не остановлюсь.

Я стиснул зубы и до боли зажмурился. Осторожнее. Если переусердствую, то пробужу Монстра, а это, мать его, последнее, что мне сейчас нужно. Мне просто необходимо почувствовать, что глаза закрыты.

Тогда хотя бы тьму можно объяснить.

Запах собственного пота бил в нос, и терпеть это больше не было сил. Еще один мой чертов пункт. Все органы чувств обострились и работали на пределе, компенсируя потерянное зрение. И я прекрасно слышал, как назвала меня девчонка из ресторана. Знаю, она думает, что сказала это слишком тихо, но я услышал. Услышал и запомнил. Не считая ворчания Люсьена, за последние три дня только ее голос и достиг моих ушей. Он у нее приятный, красивый. Намного лучше гнусавого баса ноющего Тревора.

Я сказал стереосистеме заткнуться, нашел ногами край постели, а левой рукой – прикроватную тумбочку. Пальцы задели маленький пластмассовый пузырек – сознание знало, что он оранжевый с белой крышкой, – и я услышал, как он перевернулся и скатился с тумбочки. Пузырек упал рядом с моей ногой и куда-то укатился.

– Да твою ж налево, – пробормотал я. В сердце кольнуло что-то очень близкое к панике. Мне нельзя терять это лекарство. Только оно помогало усыпить Монстра.

Я встал на колени между постелью и тумбочкой и зашарил ладонью по паркету в поисках пузырька. Тот обнаружился возле кроватной ножки. Я схватил его, крепко сжал и осторожно поставил на тумбочку рядом с совершенно бесполезной маленькой лампой, чтобы знать, где потом найти.

Затем отпустил край тумбочки и встал в полнейшей темноте.

Это жилье не было моим домом. До несчастного случая моим пристанищем была вся планета: квартиры и апартаменты, особняки и гостиничные номера… Я останавливался в шикарных курортных отелях, спал на диванах друзей, в деревенских хижинах и под открытым небом. На всех континентах.

Это жилье было родительским «местечком в городе», и до несчастного случая я бывал здесь всего несколько раз. Мама постоянно переделывала тут все, поэтому я понятия не имею, как квартира выглядит сейчас, хотя проторчал в ней безвылазно целых три месяца. Для меня она по-прежнему была вроде чужеродного ландшафта, к которому я до сих пор не мог составить карту.

Однако путь от кровати до ванной для меня привычен, поскольку это мой самый частый маршрут. Шесть шагов до двери ванной, и прохладный паркет под босыми ногами сменяется холодной керамической плиткой. Четыре шага вправо до двойной раковины, еще три шага от нее, и мои жалкие шарящие в воздухе руки касаются стеклянной двери душевой кабины. Эта ванная гигантских размеров. Она как пещера, в которой эхом отдается любой звук.

Я нащупал круглую ручку смесителя и начал настраивать воду дурацким методом проб и ошибок. Обычно мне удавалось добиться нужной температуры двухсекундным поворотом ручки против часовой стрелки, но иногда я перекручивал ее или недокручивал, и тогда из душа лился либо кипяток, либо ледяная вода. Я не уставал поражаться тому, до чего сложно теперь даются наипростейшие вещи.