– Двести килограммов! А рост? Какой у нее рост?

– В том-то и дело! Меньше пяти футов.

– Меньше пяти футов? Блин! Когда она ложится вверх животом, то выглядит, наверное, выше, чем когда стоит на ногах, да?

– Зато она очень хороший человек.

Болтая, мы просто бродили по улочкам. В тот момент как раз брели мимо странного здания из серого гранита. Я заинтересовался и остановился. Прежде я не встречал в своем городе столь странных зданий.

Внутрь вел десяток ступеней. Однако пройти и рассмотреть все хорошенько было нельзя: вход в здание был перекрыт железной решеткой. По ту сторону решетки прямо на фасаде здания была установлена статуя Девы Марии.

Улочка была настолько крошечная и пустынная, что, возможно, не значилась ни на одной карте города. Три низеньких дома. Потрескавшийся асфальт. Высоченный шпиль гранитного здания. За решеткой – статуя женщины с огромными глазами.

Потом Джейсон вернулся в свою Америку и, наверное, все-таки женился на хорошей девушке, испытывающей проблемы с избыточным весом. Он не писал мне, и вскоре я забыл о нем. О нем, о его девушке, обо всем, что связано с этим парнем…

А потом все изменилось. Мне будет затруднительно объяснить вам, что именно произошло… а кроме того, я и не хочу вам это объяснять… но все действительно стало другим.

Я – парень очень русский. Решив принять крещение, я, разумеется, имел в виду принять крещение в Православной церкви.

О религии в тот момент я не знал ничего. Даже еще меньше. Поэтому решил сходить в церковь на разведку. Посмотреть, как все это происходит. Просто чтобы потом в нужный момент не чувствовать себя дураком.

Я дошел до желтого православного собора, стоявшего почти напротив моей тогдашней квартиры, и узнал, что назавтра служба начнется вечером, а как раз перед ней и проводится таинство крещения.

Деньги, чтобы заплатить за крещение, у меня были. Я не переживал. Решил, что схожу, хорошенько все рассмотрю и стану настоящим христианином без особых проблем.

На следующий день после обеда я лег почитать и заснул. А проснулся, когда времени было уже в обрез. Вскочил и (еще сонный) побежал в церковь.

Знаете, бывает такое состояние… когда ты толком не понимаешь, спишь ты или уже нет. Когда все зыбко… болезненно. Когда серый мир наваливается на тебя, давит, агрессивно хмурится тебе, плохо соображающему, в лицо. Вот в таком состоянии я и добежал до храма.

Все еще потирая глаза, я вошел внутрь. В соборе был высоченный, выше неба потолок. Где-то там, под потолком, металось древнее песнопение. Чернобородые, заросшие по самые глаза священники бесконечными рядами выходили из-за иконостаса. Каждый из них был огромен и пузат. Каждый из них держал в руках кадило. От дыма мне сделалось дурно.

Византийская литургия напугала меня. Это было как заглянуть в зрачки сфинкса: я не отражался в этих зрачках.

У священников были высокие черные головные уборы. Их было настолько много, что я растерялся. Низкими голосами они пели о чем-то, чего я абсолютно не понимал. О чем-то величественном и грозном. О чем-то, перед чем я был лишним.

Я стоял у самых дверей. Дальше пройти не решался. Вокруг стояли широколицые люди. Такие же русские, как я… вернее, гораздо более русские, чем я. Они все понимали прекрасно. Когда нужно – до земли кланялись. Когда нужно – размашисто крестились.

Это была церковь моих предков. Многих поколений моих далеких предков. Но моей эта церковь не была. Простояв в храме меньше получаса, я вышел на улицу.

Только не подумайте, будто я ругаю Православную церковь или что-нибудь в этом роде.

Я не сомневался, что передо мной настоящая церковь Христова. Не сомневался и в том, что эта церковь ведет людей в правильном направлении. Я сомневался, существуют ли точки соприкосновения между этой церковью и лично мной.

Вокруг собора был разбит небольшой садик. Территория ограждена заборчиком, сделанным из девяноста с чем-то трофейных турецких пушек, а по эту сторону заборчика растут несколько хилых дубов, и маленькие дети любят собирать падающие с них желуди.

Я сидел под дубом на скамейке, курил и, если честно, был ужасно расстроен. Неужели я все понял неверно? Мне казалось, что меня зовут, – я пришел и оказался здесь чужим. Неужели все-таки ошибся?

Докурив третью подряд сигарету, я решил вернуться в церковь. Подошел ко входу. Постоял. Послушал доносящийся изнутри непонятный гимн. И внутрь не пошел. Не смог себя заставить. Именно тогда я вспомнил о здании, которое видел, гуляя сто лет назад со знакомым американцем.

На самом деле я не знал, что это за здание. Не знал, храм ли это и если храм, то какой конфессии. Я ни разу не вспоминал о нем. Я даже не очень четко помнил, где все это видел. Но, уйдя из православного собора, я решил сходить поискать.

Делать-то все равно нечего. Почему не пойти? Именно так я первый раз в жизни попал на мессу в католической церкви.

Даже если бы я планировал специально, то вряд ли вышло бы лучше. В церковь я вошел ровно за минуту до начала службы. Я сделал шаг, и, будто обрадовавшись, тут же заиграл орган.

Народу было немного. А священник был и вовсе один. Молодой, гладко выбритый. Почти в конце службы он обеими руками поднял над головой Хлеб, переставший быть просто хлебом:

– Вот Агнец Божий, берущий на Себя грехи мира! Блаженны вы, званые на вечерю Агнца.

Прихожане опустились на колени и все вместе ответили:

– Господи! Я не достоин, чтобы Ты вошел под кров мой! Но скажи только слово – и исцелится душа моя!

И опять стало тихо-тихо.

Я сидел на старой деревянной скамье. Я разглядывал живые цветы, стоящие в красивых вазах… витражи на больших окнах. Я отсидел всю мессу, которая оказалась совсем не длинной: меньше сорока минут.

После мессы священник смущенно улыбнулся:

– Возлюбленные! Мы редко общаемся. Давайте попробуем лучше узнать друг друга! Спускайтесь в нижний зал нашей церкви, там приготовлен чай. Мы будем разговаривать, а потом вместе помолимся.

Я понял, что вернулся домой.

Несколько месяцев назад я разговаривал с отцом Даниель-Анжем, самым известным из ныне живущих христианских проповедников.