Виктор логики не находил. Наполнил рюмку себе и своему соседу:

– За твои золотые руки, отец!

В бороде распахнулась яма, и громогласно зазвучал густой хохот вперемешку с кашлем:

– За это выпью! Что есть, то есть!

Они закусили, вкусно причмокивая.

– Это еще не все! – хвастался дед. Ты самого главного не видел. Идем, покажу, – и потащил Виктора в дом, хотя тот идти не хотел.

Дом был небольшой, чистый, уютный. Виктор разулся, за что был обруган дедом:

– Да не снимай ты! Вымоет, не разломится!

И дед провел своего гостя в комнатку, самую крохотную, в одно окошко. На подоконнике цвел бордовый цветок. Занавески белые, аккуратно застеленная кровать с пышной подушкой, сундук и комод.

– Иди, – приказал дед, а сам на пороге остался. – Иди, иди, не робей.

Виктор прошел.

– Открой вон первый ящик. Видишь, платок клетчатый на булавку пристегнут? Разверни. Да не смотри ты на меня, делай, что велено! Это ейная комната, я сюда ни ногой.

Стоя спиной к старику, Виктор развернул платок, достал оттуда жестяную коробочку из-под чая, размером примерно как пачка денег, которую отдали риелтору, открыл ее и увидел фотографию маленького мальчика, а рядом кусочек клеенки с лямками из марли. На клеенке ручкой было написано: Ласточкина Мария Ивановна. Мальчик. 3890, 54 см. Дата: 27 мая. Время: 14.35. Виктор похолодел и от волнения едва не выронил коробочку.

– Аккурат сто тыщ. Может, и больше уже! – похвастался дед. – А кто заработал? Я заработал! Пошли дальше пить! – И старик вышел на веранду.

Дрожащими руками Виктор кое-как завернул коробку обратно и убрал в комод. Он еще раз оглядел комнату, милую, уютную, игрушечную будто. Простую и светлую. Заметил портрет на стене над ковром: молодые мужчина и женщина, на женщине фата, на мужчине пиджак. И цветы у них, ровно по середине.

– Ну где ты там? – крикнул дед с веранды, и Виктор поспешил выйти.

Старик откинул салфетку и откусил румяный пирожок.

– А вот с последних жителей, которые теперь дом продают, я аж восемнадцать тысяч взял! Ну зараза такая! Говорил же, не пеки лук-яйцо, с картошкой пеки, сказал! Все равно лук-яйцо испекла. Ну не сука ли она после этого?! Ты че не ешь? – грозно спросил дед.

– Не хочется, – глухим голосом ответил Виктор.

Дед грозно поднялся из-за стола:

– Ты, что ли, обокрал меня?!

И Виктор, испугавшись, что старик отправится проверять деньги, тут же вскочил:

– Ты что, отец! Обыщи, если не веришь! – и пошел вытаскивать из карманов все подряд: ключи, телефон, какие-то замызганные визитки, смятые чеки и кидать на стол.

– Да пошутил я, угомонись… Знаю, что не возьмешь ты. А если бы и взял – я еще заработаю.

– Как же ты так сумел-то? Пенсию, что ли, откладывал?

– Ну да! – дед вновь сел, вытянул ноги и весь потянулся, и стал еще длиннее. – Ты ж меня про дом спросил. Почему не прижился никто?

– Ну?

Старик разочарованно поглядел на Виктора:

– Я думал, ты умнее, – он тяжело вздохнул, – извожу я их! Вот и не приживается никто. Люди разные: кто-то дольше терпит, кто-то быстрее сдается. Некоторые одолеть меня пытались! На место поставить! Не на того напали! Все равно продали! Ну а мне платят, чтоб я тихо сидел, пока продажа идет! – и старик расхохотался, разливая самогон по стаканам.

Виктор помолчал, переваривая сказанное стариком, а потом выдал восторженно:

– Ну и голова у тебя, отец! А меня теперь как изведешь?

– А тебя не трону, живи.

– О как! И чем это я тебе приглянулся?

– Хороший ты, Иван, – сказал он, будто бы с грустью…

– Откуда знаешь?

– Вижу!.. Марью тебе надо.

– Не суку?

– Это ты сам решай. Я же тоже думал, что моя не блядь.

Виктор взял стакан:

– За твою светлую голову, отец! И за хозяйку твою.

Старик хотел было выпить, уже и рот раскрыл, но вмиг озверел:

– За нее пить не буду! – крикнул он обиженно, размахнулся и швырнул рюмку о стену туалета.

– Ты чего, отец?.. – растерялся Виктор.

Но старик не ответил, пошел в туалет, рывком открыл дверь и силой захлопнул ее. Виктор опрокинул в себя уже, должно быть, третью или четвертую рюмку и почувствовал, что совершенно не пьян, будто воду пьет. Хотел было уйти, вовсе уехать, но не смог сдвинуться с места, так и сидел за столом, пока дед не вышел.

– Не пил за ейное здоровье? – спросил он обиженно.

– Не пил.

– А за что пил?

– За твою светлую голову.

– Тебе тоже придумать надо, как заработать, если тут жить собрался. В город мотаться далековато.

– Мне денег не надо. От них зло.

– Это верно. Но жрать что-то надо.

– А я картошку жрать буду! Которую вы на моем участке сажать собрались.

– Дык мы для себя садить будем.

– Тогда я сам вас изведу.

Старик аж весь засиял:

– Нравишься ты мне, Иван. Свой ты какой-то. Родной будто.

И тут Виктор почувствовал, что он в глубоком хмелю. Дед дал ему сигарету, они закурили.

– Ну, добить надо, – сказал старик, тряся бутылкой, на дне которой плескалась жидкость.

– Не, мне хватит, – ответил Виктор.

– Оставлять нельзя, примета плохая. Ну, за руки мои пили, за голову тоже. Давай выпьем за тебя. За твою жопу!

– Почему за жопу? – вяло возмутился Виктор.

– Чтоб не пришлось ее из всяких передряг вытаскивать. А чего ты так смотришь? За что еще пить? За здоровье твое? Так ты и так как бык. Умом, я смотрю, ты не блещешь, руки у тя из жопы растут – ворота и те приварить не сумел. Только за жопу и остается.

Виктор не выдержал и засмеялся – уж больно чудной был старик.

– Не хочешь пить за жопу, давай… – он засучил рукав и выставил кулак, согнув руку в локте. – Чтоб стоял хорошо.

– За это выпить – святое дело. Хотя я и так не жалуюсь.

– Раз не жалуешься… Давай тогда… бог с ней! За здоровье моей хозяйки!..

И он чокнулся с Виктором и опрокинул рюмку в себя. Виктор посмотрел в сторону туалета, куда давеча улетела рюмка, и тоже выпил, но через силу – в него уже не лезло.

– Помрет если – кто за мной ходить будет? Ты, что ли?! – дед съел последний огурец и утер рот рукой. – А теперь идем!

– Куда?.. – слабо спросил Виктор.

– Как куда? На кладбище!

– Сейчас?!

– Покажу, какой памятник надо будет, – дед взял Виктора за предплечье и приподнял из-за стола.

Они пошли к воротам. Виктора заносило чуть вперед, дед остановился и вслед ему посмотрел:

– Слабак ты, оказывается, Иван!

Дед повел его вглубь огорода, в котором аккуратно была вспахана земля. Бурая, казалась она ласковой постелью. «Так бы и упал в нее, матушку-землю…» – подумал Виктор и поразился тому, что именно такими словами и думает: «матушка-земля»… И тут же почувствовал холодную воду на лице и жесткую ладонь деда, которая утирала его.

– Длань свою… отними… от лика моего!.. – пробурчал Виктор и поразился еще больше, будто это не он такие слова сказал.

– Длань! Лико! Слова-то какие знаешь! Иван и есть! – и долго-долго умывал его холодной водой, пока Виктор не взбодрился.

Дед подвел его к веревкам, на которых сушилось белье, утер первым же попавшимся – ночной рубашкой Марии Ивановны, не снимая, только прищепки отскочили.

– Все-все, отец. Я сам.

Через забор Виктор увидел, что вышла на крыльцо Мария Ивановна, она вытряхивала какой-то половик. Увидела их, улыбнулась и закивала.

– Пирожки – объедение! – крикнул Виктор, и женщина закивала еще охотнее и заулыбалась шире.

– Идем! – скомандовал дед.

Виктор потянул на себя калитку – открывалась она и правда тяжело.

– Работничек! Куда собрался?

– Сам же сказал, на кладбище!

– А это, – дед показал рукой на сварочный аппарат, – тут оставишь? А дождь пойдет?

И они понесли сварочный аппарат к деду в сарай, под крышу. Там дед показал своему «Ивану» некое сооружение, сколоченное из досок.

– Это вот форма. Для памятника. Я сколотил. Вон полиэтилен. Подстелешь его, на ровную поверхность, – дед потряс кривым указательным пальцем, – положишь эту вот хреновину и зальешь, понял? Как застынет – сломаешь каркас. Как намешать, покажу, когда трезвый будешь. Там голова нужна.