Некоторое время Виктор смотрел вслед отъезжающей бордовой машине, затем подошел к своей и принялся разгружать сварочное оборудование и прочие инструменты, которые всегда и всюду возил с собой.

Мужик он действительно был рукастый. Пожалуй, не было ничего, что бы он не смог своими руками сделать, разве что вышивать крестиком не умел. Он присел на бревно, что лежало у ствола толстой березы, прислонился и прикрыл глаза, слушая тишину. Вскоре с участка соседей послышалось старческое ворчание, мужчина напрягся было, что дед обнаружил пропажу и бабку ругает, но вскоре по интонации различил: не злобный это бубнеж, а так, житейский.

Он вошел в дом и отметил, что в нем не вполне чисто, но жить можно. Затем обошел двор. За сараем увидел груду мусора – остатки парника, который смастерили из старых оконных рам, а чуть дальше – листы железа. «Пожалуй, из этого получится мангал, – подумал Виктор, – раз уж я здесь – надо как следует оттянуться». Надел маску и принялся приваривать листы друг к другу. Искры полетели в разные стороны, и зажужжало. Когда он прервался, чтобы взять новый лист, увидел ноги в шерстяных носках и галошах. Мужчина выключил аппарат и приподнял забрало маски. Перед ним возвышался бородатый старик.

– Здорово. Сосед, значит.

– Виктор, – он снял рукавицу и протянул руку.

Старик руку оглядел, будто раздумывая, пожать или нет, но все ж пожал со словами:

– Мне по хрену. Я тебя Иваном звать буду.

– Это почему?

– Я всех так зову. Мужиков.

– А женщин? Марьями?

– Вот еще, Марьями! Много чести!

– А как же?

Старик полез в карман за папиросами и смачно сплюнул.

– Блядями да суками. Всех до единой! Скажешь, не так?! Виктор пожал плечами:

– Стервы еще, – вспомнил свою бывшую девушку.

– Стервы… – старик закурил. – Все одно – бляди. Стервы тоже бляди.

– И суки.

– О! Наш человек! – обрадовался старик. – Куришь?

– Угостишь – покурю.

И они закурили.

– Пойдем сядем, – позвал Виктора дед.

Они сели на бревно, плечом к плечу.

– Отец, а Ласточкин – это кто? – спросил Виктор.

– Я – Ласточкин.

– Да ну? В твою честь улицу назвали?

– В мою.

– А чего ты такого выдающегося сделал?

Дед прокашлялся, выбросил окурок и прислонился к дереву.

– Женился! На бляди. И жил с нею. Чем не подвиг?

С участка соседей послышалось тоненькое, ласковое «Рыжик, Рыжик, кис-кис-кис!», и громко замяукал кот.

– О… вспомни говно…

– А зачем жил?

– Как зачем? – изумился дед. – Помереть-то немудрено! Ты проживи поди!

– Так одному ж можно, без блядей и сук.

– Одному… Ебать сам себя, что ли, будешь?!

Старик засмеялся, а за ним и Виктор тоже не удержался – уж больно хорош был дед: сердитый, да добрый какой-то, бесхитростный, словно дитя несмышленое. Они посидели еще какое-то время, то говорили о житье-бытье, то просто молчали, и было им хорошо вдвоем.

– Слышь, Иван, мне дай ворота приварить.

– Давай, отец, я лучше сам приду.

Старик тяжело поднялся и, волоча ноги, пошел с участка прочь, будто обиделся, что ему сварочный аппарат не доверили, но прежде чем выйти за ворота, произнес:

– Сам так сам. Давай я тебе суку свою пришлю. Она тебе дом приберет.

Виктор хотел было отказаться, да вдруг неожиданно ляпнул:

– А пусть приходит.

И минут через десять пришла «его сука». При ней было ведро, куча тряпок и две пачки чайной соды.

– Не сказал? Деду-то? Про сто тыщ?

– Нет, я ж обещал…

Она немного расслабилась телом, мягче будто стала.

– А звать тебя как, сынок?

– Иваном.

Старушка тихонечко засмеялась.

– Я тебя Витей звать буду. А что ты так смотришь? Сынка моего так звали.

Она прошла на крыльцо, выложила тряпки и пачки с содой и отправилась к большому баку, подставила под кран ведро и пустила воду. Виктор поразился тому, как она все знает в этом доме, будто уже не в первый раз здесь прибирается.

– Ты картошку-то садить будешь иль как?

– А сын ваш, Виктор, он жив?

– Тогда мы посадим. Вот тут, – показала она рукой на землю за сараем. – Земле плохо, если она не родит. Все равно что женщине. Земля рождать должна. Иначе тебя сожрет. А ты вон какой красавец, тебе жить да жить.

Виктор махнул рукой – сажайте. Он взялся было доварить мангал, но ему почему-то хотелось смотреть, как эта женщина будет мыть его дом, но она повернула кран и отослала новоиспеченного Ивана к себе:

– Вить, уважь старика. Иди выпей с ним. Я и стол накрыла уже. А я пока тебе тут все намою.

– А где остальные двадцать шесть домов?

– А и не было их.

– А ваш какой?

– Наш первый. Ласточкина, один.

– А этот почему двадцать седьмой-то тогда?!

– А все потому же. Сынок мой.

– Витя?

– Другого у меня не было. Двадцать седьмого мая родился. Вот и решили, дом двадцать семь по улице Ласточкина.

Виктор взял ведро, полное воды, и понес к дому. Старушка засеменила за ним.

– Так это ваш дом?

– Был. Продали. Дед так решил. Он его сам построил. И дерево вон, – она показала на могучую березу, возле которой лежало бревно, – тоже он садил.

– Выходит, только сына не вырастил, – сказал Виктор, ставя ведро на крыльцо.

Старушка утерла глаза концом платка и завозилась с тряпками, которые принесла для уборки.

– Поди, поди, Витюш, не зли старика.

И Виктор пошел, прихватив сварочный аппарат.

На уютной веранде дома номер один по улице Ласточкина сидел в ожидании старик.

– Явился! – ворчливо поприветствовал дед и добавил: – Иван… – произнес так, будто это было слово обидное, обзывательное. – Куды, куды зад свой пристраиваешь?! – возмутился он. – Сперва иди ворота мне привари… Дармоедов не надо нам…

– Хорошо, отец, – улыбнулся Виктор, этот сердитый старик нравился ему все больше.

Дед вытащил удлинитель. Виктор надел маску и приварил нижнюю петлю у ворот. Затем попробовал – открывалось тяжело и с неприятным высоким визгом. Хотел было смазать, но дед не позволил:

– Не надо.

– Так неудобно же будет открывать. Особенно хозяйке твоей.

– Пусть помучается. Может, надорвется, – сказал дед, сворачивая удлинитель, как ковбой лассо. – А может, я надорвусь. Идем. Сделал дело – выпивай смело.

Они прошли к веранде, где был заботливо накрыт стол.

– Помру, ты стерве не помогай. Ни в чем. Пусть помается без меня, – сказал дед, усаживаясь за стол и открывая бутылку. – Меня похорони. Камень могильный отлить умеешь?

– Не доводилось.

– Научу. У меня и форма готова уже. Сколотил уже… и для раствора все есть. Я покажу, как правильно замешать. Давай свою рюмку.

Виктор взял рюмку, дунул в нее и подал деду.

– За твое здоровье! Рано тебе помирать.

Они чокнулись, выпили. Дед зажевал пучок зеленого лука.

– Да я уж пожил. Дом построил, дерево посадил…

Виктор хотел было спросить про сына, тезку его, Виктора, да не стал.

– Ты, это, Иван, с бородой меня хорони, понял? Не сбривай.

– Отец, ну ей-богу, за здоровье же пили, а ты опять про смерть.

– Стерва бороду мою не любит, говорит, я на лешего похож. Так вот, назло ей чтоб!

– Отец…

– Обещай не брить! – грозно настаивал дед.

– Обещаю… – сдался Виктор и потянулся к пупырчатому малосольному огурчику, откусил его и прикрыл глаза – так хорошо было здесь, в тени, и как приятно вдыхать здешний воздух.

Некоторое время они молча ели, Виктор дивился тому, какая это была простая, нехитрая пища и какая вкусная, благостная.

– А чего, отец, никто не прижился-то тут?

И борода старика, цвета стога, разделилась пополам темной щелью:

– Хе-хе-хе… Вишь сортир?!

– Ну?

– Я поставил. Года еще нет. Гадишь, будто песню поешь. Деревом пахнет. Так бы и сидел, не вставая. А вон парник новенький, – и дед с хитрым прищуром уставился на Виктора, будто пенял: «Не догадался, мол, откуда добро?»