Он припарковался у дома номер двадцать семь, вышел из машины, вошел во двор и сильно удивился, не увидев своих соседей, – он ожидал, что они сажают картошку. Виктор вгляделся в заборные щели – пусто. Стариков нигде не было. Мужчина боролся с желанием пойти к ним, но счел это слишком уж… неудобным и поймал себя на мысли, что ему стыдно за вчерашнюю свою истерику, и он уверился, что не было этого, он просто лег и уснул, и ему все приснилось. Сел возле березы, но долго высидеть не смог. Решил, что повод войти к старикам – его сварочный аппарат, и пошел. Он забрал его и осторожно заглянул в дом. Позвал старушку по имени-отчеству. Никто не отозвался, входить он не стал. И так горько ему стало, что и передать нельзя. Он подумал, что они исчезли и он их больше никогда не увидит. Умом Виктор понимал, что они, скорее всего, отправились куда-то по делам, что рано или поздно домой вернутся, но сердце не принимало таких размышлений.

Загрузил сварочный аппарат в багажник, сам не зная, что делать дальше: идти к Даше или ждать стариков, а может, вовсе уехать… И тут он понял, что жутко голоден, и отправился в дом, будучи уверен, что найдет там что-то съестное. Войдя, Виктор вздрогнул: старики сидели на его кровати, плечом к плечу. Оба одновременно подняли головы и уставились на него. Более прекрасных глаз Виктор не видел в жизни своей… Может, потому, что редко людям в глаза глядел? И Григорий, и жена его так чисты были в то мгновение, что показалось Виктору, будто перед ним молодые мужчина и женщина с того портрета, который он заметил в комнате Марии Ивановны. Еще мгновение, и Виктор бросился бы к ним, но чтобы этого не произошло, он сказал веселым беззаботным голосом:

– Я на рынок ездил. Трубы для Дарьи, чтоб отопление сменить, – и почувствовал, что прирос к полу, будто собственные слова его пригвоздили.

Григорий хотел было что-то ответить, уже и рот раскрыл, но жена его опередила:

– Мы так и поняли, сынок. Мы так и поняли.

Остаток дня они втроем сажали картошку на участке, который никому из них не принадлежал. Приходила Дарья, но она, даже не войдя, увидела, что все заняты, и не стала мешать, постояла немного у ворот – полюбовалась будто, и ушла. Виктор краем глаза заметил Дарью, но виду не показал и удивился, что не женщину красивую выбирает в эту минуту, а стариков с картошкой и землей, и даже будто бы чувствовал, как земля ему отзывается, благодарит за то, что дает ей родить, – это было ему много важнее. Мария Ивановна время от времени бегала в дом вынести чего перекусить и предлагала сперва Виктору, но ему хотелось работать на пустой желудок – так он лучше ощущал это простое событие. А вот дед Григорий суетился, с видом обиженного ребенка съедал все, что его жена выносила, и немного гавкал на нее, что не ему она предложила пищу, хотя и сам он то и дело поглядывал на Виктора, и сердце его радовалось оттого, что этот человек рядом, работает вместе с ними. И Мария Ивановна подметила это у мужа, и ее сердце тоже радовалось, да так жадно, будто это последняя радость в жизни.

Так вышло, что всю картошку они посадили только у Виктора – не хотела Мария Ивановна оставлять землю пустой, а на свою им уже не хватило.

– Теперь земля на тебя не в обиде, – улыбнулась Мария Ивановна. – Она родит, а значит, ты жить будешь. Долго и счастливо.

– А вы как же? – спросил Виктор, очищая черенок лопаты от земли. – Без картошки-то?

– А наша земля годик передохнет. Она у нас каждый год родит. А тут, гляди, на всех на нас хватит картошки.

– А если не куплю я дом? – улыбнулся Виктор и понес лопаты в сарай.

– Не ты, так другие купят, – неожиданно огрызнулся дед Григорий. Он стряхивал и сворачивал мешки, в которых была картошка. – Ну а я в долгу не останусь!

После работы дед и Виктор присели перекурить, а Мария Ивановна пошла тем временем топить баню. Пока мужики мылись, старушка приготовила им чистой одежды в предбаннике, холодного пива принесла, чтобы посидели они вдвоем, а сама спать ушла.

Но ей не спалось. Она лежала в своей маленькой комнатке и сама не знала: то ли счастлива она, то ли глубоко несчастна. Она будто замерла перед чем-то очень важным в своей жизни, которое вроде бы и настало, а вроде было еще впереди. Старушка услышала, как вошел муж и подошел к ее комнате, в которую не входил никогда. Стоял на пороге, потом присел у него, а вскоре и вошел. Мария Ивановна протянула к нему руку, но руки он не взял, хотя ему очень этого хотелось.

– Иди-ка, чаю мне приготовь, – проворчал он.

Вместо этого Мария Ивановна отвернулась к стене. Она впервые в жизни ослушалась своего мужа, а он впервые за это не ругал жену, не бил ее. Он и спать-то не пошел, а сидел возле нее, будто была она больна или мертва.

– Уедет. Как пить дать, – через некоторое время произнесла Мария Ивановна.

И Григорий тоже это понимал и никак не мог придумать, как Виктора подольше возле себя оставить, и в то же время говорил себе: «А пусть катится!» А Виктор спал чистым спокойным сном в доме номер двадцать семь, на всякий случай заперев на ночь дверь, как советовала ему Мария Ивановна.

Утром он проснулся даже раньше нее в наибодрейшем и наидобрейшем расположении духа и сразу отправился к Дарье, прежде оставив записку на столе. Дарья ему обрадовалась и провела в дом. Чуть позже подошел и Григорий, и они вместе с Виктором очень слаженно принялись за работу. Старик от этого труда в чужом доме возрадовался и расцвел, даже помолодел будто. Дарья то исчезала по дворовым делам, то вновь возвращалась к мужикам, крутилась возле них, не то желая угодить, не то понравиться Виктору. А мать ее, бывшая Григорьева любовница, глядела на них и старалась как-нибудь грубо задеть старика, задирала его всячески, но Виктор в этих обидных словах услыхал нежность и тоску по былым временам. Быть может, мать Дарьи надеялась когда-то, что Григорий с нею будет жить, а не с Марией Ивановной, а может, и до сих пор хотела этого.

Дней десять возился Виктор с заменой труб в доме у Дарьи. С каждым новым днем Дарья была все краше – она пыталась скрыть свои старания хорошо выглядеть, но Виктор не мог не заметить, не мог не почувствовать, что Дарья желает его. И он ее тоже желал, но в доме постоянно находилась ее мать, а если и выходила, то во двор, ненадолго. И Виктор совершенно не думал о том, что скоро ему придется проститься со всеми этими людьми, ему казалось, что он всю жизнь жил и работал здесь. Дед Григорий, не смущаясь жены своей, каждый день спрашивал у Виктора, каковы у Дарьи сиськи: такие же веселые, как у матери, или иные? И всякий раз оставался разочарованным, да еще и высмеивал своего соседа за то, что тот не мужик. А Мария Ивановна с тихой радостью прислуживала им за столом – ужинали они теперь у них. Виктор только спать уходил в дом номер двадцать семь по улице Ласточкина. Перед сном он успевал подумать о том, что бесконечно счастлив здесь, что душа его, хотя и болит еще, обретает добрый крепкий покой, которого у него никогда раньше не было, и что его, покоя этого, хватит ему надолго или навсегда.

Раз, когда он уже вернулся от соседей и собирался пораньше лечь, в окно тихонечко постучали. Выглянул – Дарья. Виктор впустил ее. Она была очень смущена.

– Я ждала, когда стемнеет, – пояснила она, – чтобы не увидел никто. Да и Мариванну доила. Мы по очереди доим, то я, то мать. Сегодня моя очередь. Мариванна к нам обоим привыкшая.

– Обеим.

– Да она любому человеку даст подоить, у нее характер покладистый. Знаешь, сколько ей лет? Больше десяти. Мы ее из-за характера и держим. Вот у соседей наших – у них даже хозяйку лягает. Муж копыто заднее веревкой обвязывает и держит так, пока жена доит. А иначе нельзя. Сколько раз она у них ведро переворачивала. А вот наша Мариванна – она нет, стоит себе смирно. Только вот обиделась она на нас, что мы теленочка ее закололи. А что делать – нам деньги нужны и без мяса голодно. У меня были кое-какие сбережения – пока с мужем жила, хватило ума отложить, как в воду глядела прям, – тут Дарья слегка замялась, поняв, видимо, что про мужа упоминать не стоило, но уж слово не воробей, и она зачирикала пуще прежнего: – Я сама от него ушла, не пара мы с ним. Он поспать любит, я рано встаю…