– Вообще-то, это, скорее, меня спасли.

– Как твоя берлога у реки? Не слишком грязно?

Я качаю головой:

– Комната идеальная. Там так спокойно – по крайней мере, по ночам. Когда я утром уходила, Тома как раз принес мешалку для цемента, так что, пожалуй, днем там будет не особенно безмятежно.

– Да, здесь, в Свадебной стране, точно получше, – кивает она, а потом поворачивается к Саре. – Что там у нас на эту неделю?

Сара бросает взгляд на толстую папку на столе.

– Макадамсы и Говарды: всем составом будут жить здесь, все приезжают в четверг днем. Сто двадцать гостей на свадьбе в субботу; обслуживание и напитки перед ужином в обычное время. Доставка еды и флорист запланированы на утро субботы. Вина уже в погребе. Так что сегодня утром готовим спальни. Аби, можешь работать со мной, я покажу, что к чему.

– Значит, все вроде довольно просто? – говорю я с надеждой, забирая свое ведро.

– Аби, – широко улыбается Карен, забирая собственное, – как ты скоро узнаешь, когда речь о свадьбах, ничего не бывает просто!

Шато Бельвю построен на холме на месте древней крепости, объясняет Сара, пока мы заправляем простыни и выколачиваем из подушек пыль, открывая ставни и окна, чтобы проветрить комнаты. Главное здание вмещает дюжину спален на двух верхних этажах, на нижнем кухня и несколько парадных гостиных, разнящихся по величине и обстановке от приветливых и уединенных до больших и элегантных. В главной гостиной высокие французские окна, выходящие на выложенную камнями террасу с увитой глицинией перголой. Дорожка за террасой ведет к огромному шатру (к счастью, укрепленному гораздо надежнее, чем моя палатка), где проводят свадебные приемы. А рядом с шатром высокий каменный сарай: внутри него к балке подвешен зеркальный шар, установлена мудреная на вид аудиосистема, а вдоль одной стены тянется бар. «Вечериночная», как говорит Сара.

– Тома по совместительству диджеит, а муж Карен, Дидье работает барменом. Возможно, тебе иногда придется помогать за баром, если будет особенно много гостей.

Затем она показывает мне обнесенный стенами сад, где она выращивает цветы, овощи и травы; бассейн; маленький домик, где они с Тома живут летом, когда главное здание заполнено гостями, и пристройку за сараем, где останавливается садовник, он же смотритель.

– Его зовут Жан-Марк. В первый год у нас работало несколько студентов, но многие из них ушли от нас. Жан-Марк с нами последние два года. У него золотые руки. Мы с Тома без него бы пропали. А здесь, – продолжает она, – капелла.

На двускатной крыше над древней деревянной дверью резной каменный крест. Со слепящего полуденного солнца мы попадаем в мирную тишину, где нас приветливо встречают простые каменные стены.

– Сейчас она не освящена, но мы предлагаем провести бракосочетание здесь, если жених и невеста не хотят церемонию на улице.

Я иду по проходу между рядами скамеек и останавливаюсь прочитать надпись на мемориальной доске, вделанной в стену с одной стороны от кафедры.

– Он был владельцем шато в годы войны, – объясняет Сара. – Храбрый человек и очень уважаемый в этой местности.

– Что означают эти слова на латыни? – указываю я на надпись под датами жизни.

– «Любовь побеждает все», – переводит Сара. – Очень подходяще для капеллы, которую теперь используют только для бракосочетаний.

– Это место так пропитано историей, – замечаю я, когда мы выходим во дворик, вокруг которого выстроены здания. – Если бы только камни могли говорить.

Сара кивает.

– Ты скорее заставишь говорить камни, чем услышишь историю этих мест от людей. Для многих военные годы кажутся еще очень близкими, всего одно поколение назад. Люди обычно не хотят долго думать и говорить об этих воспоминаниях, они еще слишком болезненные. Возможно, некоторые вещи лучше не ворошить, пока раны не заживут.

Я вспоминаю слова Тома, сказанные прошлым вечером, о нацистской оккупации и ранах, которые никуда не делись. А потом его совет попросить Сару рассказать мне о семье с мельницы.

– Ты знаешь, что здесь происходило в то время?

– Ну, я не знаю всю историю дома, но знаю историю одного человека. Она выросла на мельнице и работала здесь в шато на графа де Бельвю. Она десятилетиями ничего не рассказывала, но, потом, наверное, почувствовала, что пришло время поведать свою историю миру.

Сара замолкает в раздумье, разглаживая вышитую льняную салфетку, которой накрыт небольшой алтарь как раз под мемориальной доской. А потом говорит:

– Ее звали Элиан Мартен.

Элиан удалось пополнить свою бурно растущую пасеку еще тремя семьями, отроившимися[22] в начале лета. В течение следующих месяцев она увеличила площадь каждого улья, добавив пустые рамки над ящиками для расплода, чтобы хлопотливые рабочие пчелы наполнили их медом. Потом эти рамки можно будет забрать, не тревожа маток и трутней, важной заботой которых является обеспечить смену поколений семьи.

Уже не так сильно опираясь на трость (язва у него на ноге хорошо зажила), граф, стоя у садовых ворот, с безопасного расстояния наблюдал, как Элиан, вооружившись дымарем и закрывшись сеткой, спокойно передвигается от одного улья к другому. Она работала методично, сначала выпуская немного дыма, чтобы успокоить пчел, затем вынимая запечатанные воском рамки, тяжелые от меда, и, мягко стряхнув с них оставшихся пчел, аккуратно складывала в жестяные ведра. Вместо них она вставляла пустые рамки и снова плотно закрывала улей. Теперь пчелы примутся за новую работу – заполнить эти рамки следующей порцией сладкого нектара.

Кухня тоже гудела от хлопот. Франсин помогала со сбором меда на продажу. Она держала рамки, пока Элиан проходилась по каждой ножом с широким лезвием, снимая слой воска и обнажая пчелиные соты. Из шестиугольных ячеек тут же начинало сочиться липкое жидкое золото. Отложив немного сот для графа, который особенно любил полакомиться ими с поджаренным бриошем[23] на завтрак, Элиан вставляла остальные в барабан медогонки. Затем за нее бралась мадам Буан. Она с энтузиазмом вращала ручку, чтобы выжать ценную жидкость из каждой ячейки, а Франсин следила за краном внизу, собирая мед в простерилизованные банки.

Тем временем Элиан собирала кусочки воска и складывала их в низенький котелок, стоящий недалеко от плиты, где они постепенно таяли. Потом девушки процеживали жидкость через чистую тряпку и переливали ее в банки с широким горлом. Запах воска наполнял кухню, придавая сладкий аромат их коже и волосам, пока не пропитывал их до самого основания.

Мадам Буан что-то напевала себе под нос, вращая ручку медогонки, а девушки болтали и смеялись за работой, наполняя шато жизнью.

– Я слышала, Стефани теперь зачастила гулять на винограднике в Шато-де-ла-Шапель, – заметила Франсин, выжимая мокрую тряпку, чтобы вытереть горлышки банок от налипшего меда.

Мадам Буан насмешливо фыркнула:

– Эта девица постоянно охотится – и я говорю не про кроликов!

– Ну, пора ей поискать другую добычу вместо Матье Дюбоска. Она попусту теряет время, нацеливаясь на него. Все знают, что ему, кроме Элиан, ни до кого нет дела.

Мадам Буан быстро взглянула на Элиан. Та продолжала перекладывать воск в котелок.

– Возможно, ему стоит поговорить с твоим отцом, Элиан, и объявить всем. Тогда, может, до этой Стефани наконец дойдет, и она оставит его в покое.

Элиан улыбнулась и покачала головой, безмятежно помешивая в котелке. Франсин легонько подтолкнула ее бедром.

– А чего тогда такой мечтательный вид? – спросила она подругу. Элиан сделала вид, что полностью поглощена перемешиваем расплавившегося воска, но ее выдала краска на щеках. Франсин снова ее подтолкнула. – А? – не отставала она.