Нрусель нервно дернулся и истошно прокричал что-то похожее на «и-я». Кона испуганно оглянулась. Начинало темнеть, а опасностей в сумерках хватало. Успокаивающе похлопала животное по шее и вопросительно посмотрела на спутника.

– Я ничего не вижу, – едва слышно прошептал он.

– Кона! Небо! – взвизгнул Летун, и чародейка подняла голову.

Все существо сжалось, предвкушая звуковую атаку. Пожаловали незваные и очень неприятные гости.

Прямо над головой кружили гигантские визгуны. Большие, с хорошую сторожевую собаку птицы с мощными когтистыми лапами и крепкими клювами. Пока их переговоры походили на обычный мирный клекот, но чародейка отлично знала, что только пока. Выругалась. На этот случай никаких заготовок не было. На визгунов почти не действовала человеческая магия. Конечно, крылатых больше интересуют вкусные нрусели, но им с Плагосом достанется просто заодно.

– В седло! – приказал спутник, и Кона сочла за лучшее подчиниться. Пререкания могли обойтись слишком дорого. – Ничего не бойся, я прикрою, – прошептал Плагос, а потом, свистнув в воздухе невидимым кнутом, со всей магической силы прижарил ее нруселя по ногам. Животное прокричало «и-я» и с перепугу припустило вперед по дороге.

Кона пригнулась. Удержаться бы в седле, а «фи» мармалльским методам выскажет потом. Над головой завизжала первая птица. Чародейка закрыла глаза: казалось, сейчас из ушей пойдет кровь. Нрусель ускорился. Визг повторился, и Кона почувствовала вдруг движение воздуха за спиной. Хищники ринулись в атаку!

Еще визг, и Коне показалось, у нее остановилось сердце. Вжалась в нруселя в страхе, мысленно готовясь к боли от вонзающихся в спину когтей. Над головой сверкнула молния, и прямо перед нруселем тяжело упала птичья туша. Животное подпрыгнуло, жалобно проыкало и остановилось. Слева приземлилась еще одна мертвая птица. Визг в небе стал невыносим, но подрастерял воинственность.

Кона посмотрела на Плагоса. Издалека маг походил на жонглера из бродячего театра: взмахом руки приводил в движение светящиеся синие камни, а те, разгоняясь, быстрыми каплями уносились в небо. Взрывались рядом с визгунами. Оглушая, пугая и ослепляя яркими вспышками.

Птицы сообразили, кто источник опасности, и, недолго думая, скопом полетели в сторону мага. Кона нахмурилась, пытаясь припомнить хоть одно полезное в данном случае заклинание. Нельзя же, в самом деле, позволить им съесть его!

Она еще увидела, как первый визгун нацеливается на плечо Плагоса, а потом камни в руках мага тревожно сверкнули и взорвались порохом. Громыхнуло. В наступившей после тишине на землю упали еще две тяжелые туши. Остальные визгуны с жалобным клекотом полетели восвояси. Плагос невозмутимо уселся в седло своего нруселя и поскакал к Коне.

– Погладь животное, – попросил он, поравнявшись. – Бедняга, похоже, испугался, а ты ему нравишься.

Кона неловко улыбнулась и осторожно потрепала по шее нруселя спутника. Плагос зажег магический огонь, и чародейка увидела рану на его плече.

– Надо полечить, – осторожно заметила она.

– Поехали! – отмахнулся спутник. – Доберемся до ночлега, полечим. Второй встречи с этими птахами мне не выдержать…

– Я удивлена, как мы выдержали первую, – усмехнулась Кона и дернула нруселя за поводья, ускоряясь.

Улыбнулась, почувствовав спиной, как в торбе зашевелились Каркун и Летун. Глупые воронята, похоже, чуть голову не потеряли от страха. Плагос, видимо, принял улыбку на свой счет. Ухмыльнулся и тоже прибавил ходу.

В постоялый двор въехали уже в темноте. Наскоро поужинали запеченным мясом с картофелем и поднялись в душную комнату подлатать раны. Здесь приторно пахло лавандой и даже проникающий сквозь открытое окно ветерок не приносил свежести. Кона собралась было поругаться, потребовать себе отдельную спальню, но вспомнила, как на нее косились мужчины, которые ужинали внизу, и решила, что компания Плагоса не так уж плоха. Вряд ли он позволит себе лишнее. У него и так все будет. А страждущих отпугнет.

– Раздевайся, – велела она бодро, как только за хозяином постоялого двора закрылась дверь. – У меня есть мазь для ран.

– У меня тоже, – парировал Плагос. – Но в одном ты права, раздеться придется. Лечебной магией я не владею, а обрабатывать рану через одежду неудобно.

Зажег магический огонь, и Кона молча указала на единственный в комнате стул. Кроватей, хвала книге, здесь было две. Узеньких, куцых, но зато отдельных. Чародейка положила торбу на пол: другой мебели, кроме кроватей и стула, в комнатке не было. Плагос залез в свои пожитки и извлек на свет темный широкий пузырек.

– Намажь вот этим, – скомандовал он и вручил лекарство Коне. – Сам бы сделал, но, кажется, у тебя легкая рука, заживет быстрее.

Расстегнул манжеты, потянул подол рубахи из штанов и снял ее. Остался с голым торсом. Кона застыла, изумленно вглядываясь в бессчетное множество амулетов на его груди. На могучей шее спутника висело то ли пять, то ли шесть цепочек. Разного плетения и толщины. И на каждой, будто у заправской модницы, красовались разноцветные каменные фигурки: некоторые походили на стеклянные, в них задорно отражался свет магического огня, а некоторые казались куском необработанной породы.

– Не робей! – подбодрил спутник. – А то я решу, что понравился тебе.

– Дело не в этом, – поспешила заверить Кона и тут же замялась, чувствуя, как щеки покрываются румянцем. Отвлеклась от амулетов и разглядела остальное. Плагос производил впечатление: мощные плечи, сильные руки, широкая грудь – ничего лишнего и все на месте. Разве что смущала змеиная кожа, полосками спускающаяся по плечам и опоясывающая талию.

– Да мажь уже, Дракона! – вывел из состояния созерцания спутник. Чародейка вздрогнула и занялась содержимым пузырька, а Плагос, по-видимому, приписав ее смущение страху, поспешил пояснить: – Замерзну же…

– Называй меня как все, Кона, – попросила чародейка, осторожно нанося сладко пахнущую мазь на нужное место.

– Точно легкая рука, – усмехнулся Плагос. – Даже не болит. И пальчики приятные.

– Льстец, – фыркнула Кона и, вытерев руку о носовой платок, кинула в спутника рубаху. – Спать! Завтра опять день в дороге.

Плагос облачился, снял обувь, и как был, в одежде, плюхнулся на ближайшую к выходу кровать. Кона понимающе ухмыльнулась. Ей обстановка внизу тоже не показалась достаточно спокойной, чтобы раздеваться.

Все-таки у Коны были глаза Щура Дормета. Не безумные, источающие страх и злобу, а светлые и чистые, но такие же большие и внимательные. Она даже хмурилась так же. Брови-кораблики, две параллельные морщины между ними, собранная в гармошку кожа на переносице. Будто заранее сомневается в откровенности собеседника. Плагос отлично помнил, что Щур Дормет выглядел ровно так, когда произносил над ним свое проклятие.

Вот только, странное дело, ненависти у Плагоса к Коне не было. Он думал: будет еле сдерживаться, чтобы не разделаться с Щуровой дочкой, а на деле спокойно лежит с ней в одной комнате и внимательно вслушивается в ровное дыхание, с тревогой ожидая, что она снова начнет всхлипывать во сне. Девчонка и девчонка… Со своими чаяниями, сложностями, радостями. Наверное, если бы Дормет не разделался с его родителями и у Плагоса была бы младшая сестра, она была бы такой же. Немного суетливой, не очень уверенной в своих чародейских способностях, но улыбчивой и милой. Разве что глаза у нее были бы немного другими: медовыми с темными пятнышками, как у матери.

Плагос вздохнул, запрещая себе разнюниваться и впадать в сентиментальные нежности. Правитель не должен отвлекаться на глупости. Его дело – довести девчонку до поля с цветами воскрешения, после сопроводить ее в мармалльскую столицу, а следом доставить то, что останется, Щуру. Порадовать великого мага, отошедшего от дел. Скрасить ему остаток дней присутствием рядом старшей дочери.

Ухмыльнулся и прикрыл глаза. Дядя прав, более изощренную месть придумать сложно, отец бы наверняка им гордился. Ударить по самому больному, по самому важному. Щур небось наглядеться не может на Кону, она одна пошла в мать, унаследовала магию. И тем страшнее будет удар. Осталось только довести дело до конца. Он, Плагос Тиас, сможет. В конце концов, наследник он мармалльских тиоров или нет? Не собирался спать, но усталость коварно захватила разум, и Плагос сам не заметил, как, убаюканный планами, погрузился в вязкую темноту забытья.