– Оно так успокаивает, – говорит Генри. – Все в пастельных тонах, расслабляющая музыка, и все так милы друг с другом. Так много можно узнать о разных видах бисквитов! Так много, Алекс. Когда мир катится ко всем чертям, или, скажем, ты попал в Большое Индюшачье Бедствие, – просто включи ТВ и растворись в этом бисквитном раю.

– Американские кулинарные шоу совсем другие. Там все потные, играет драматичная музыка, и каждая смена кадров вызывает напряжение, – говорит Алекс. – Шоу «На куски» по сравнению с «Лучшим пекарем» выглядит словно чертовы «Записи Мэнсона»[21].

– Кажется, это многое объясняет в наших различиях, – говорит Генри, и Алекс усмехается.

– Знаешь, – замечает он. – Ты умеешь удивлять.

Генри делает паузу.

– В каком смысле?

– В том, что ты не такой уж унылый придурок.

– Ух ты, – говорит Генри, ухмыльнувшись. – Я польщен.

– Думаю, ты глубже, чем кажешься.

– А ты считал меня глупой блондинкой?

– Не совсем – просто занудой, – отвечает Алекс. – То есть… твою собаку зовут Дэвид. Разве это не самая скучная кличка на свете?

– Я назвал ее в честь Дэвида Боуи.

– Я… – Голова Алекса кружится от обилия вопросов. – Ты серьезно? Какого черта? Почему тогда не просто Боуи?

– Слишком очевидно, не так ли? – спрашивает Генри. – В каждом должна быть загадка.

– Наверное, – отвечает Алекс. Затем, не успев сдержаться, издает страшный зевок. Он на ногах с семи утра – с самой утренней пробежки перед занятиями. Если индюшки не прикончат его, то это сделает усталость.

– Алекс, – уверенным голосом произносит Генри.

– Что?

– С тобой не случится того, что случилось в «Парке Юрского периода», – говорит он. – Ты не какой-то там герой дешевых комедий. Ты – Джефф Голдблюм[22]. Иди спать.

Алекс пытается подавить улыбку, которая получается гораздо шире, чем фраза того заслуживает.

– Сам иди спать.

– Я пойду, – говорит Генри, и Алексу чудится, что он слышит странную улыбку в тоне принца. Вообще ему вся эта ночь кажется очень-очень странной, – как только ты положишь трубку.

– Ладно, – отвечает Алекс, – но что, если они вновь начнут вопить?

– Иди спать в комнату Джун, болван.

– О’кей, – говорит Алекс.

– О’кей, – повторяет Генри.

– О’кей, – вновь произносит Алекс. Неожиданно он осознает, что прежде не говорил по телефону с принцем, и у него не было возможности понять, как с ним прощаться. Он в растерянности. И по-прежнему улыбается. Корнбред непонимающе пялится на Алекса. Я тоже ничего не понимаю, дружище.

– О’кей, – еще раз повторяет Генри. – В общем. Спокойной ночи.

– Круто, – запнувшись, произносит Алекс. – Спокойной ночи.

Он кладет трубку и смотрит на телефон в руке так, словно это поможет ему объяснить повисшее в воздухе напряжение.

Алекс встряхивается, берет подушку, одеяло и направляется через коридор к комнате Джун. Вскарабкавшись на ее высокую кровать, он не может избавиться от мысли, что разговор не закончен.

Достав телефон, он пишет:

Полторы минуты спустя: порозовевшее от недавнего пилинга лицо принца на фоне огромной, богатой и одновременно безвкусной кровати, убранной белым с золотом бельем. С одной стороны от Генри на подушке покоится голова пса, а с другой – жирная сиамская кошка, свернувшаяся калачиком вокруг обертки от бисквитного печенья. Под глазами принца зияют синяки, но на мягком лице застывает довольное выражение. Одна рука лежит над головой на подушке, в другой он держит телефон.

Вот что мне приходится терпеть, – гласит надпись под фото, за которой следует: – серьезно, доброй ночи.

Принц-мудак /эмодзи-какашка/

8 декабря 2019, 20:53

йоу, у меня тут марафон

фильмов про бонда.

твой отец горячая штучка

Принц-мудак

Я ТЕБЯ УМОЛЯЮ

Даже до развода родителей Алекса у них обоих была привычка называть его по фамилиям друг друга, когда тот проявлял определенные черты своего характера. Они по-прежнему продолжают это делать. Когда Алекс треплет языком перед прессой, мать вызывает его в свой офис и говорит:

– Соберись, Диас.

Когда упертость заводит его в тупик, отец пишет ему:

– Просто забей, Клермонт.

Мать Алекса вздыхает и кладет на стол копию Post, раскрытую на странице с заголовком «СЕНАТОР ОСКАР ДИАС ВОЗВРАЩАЕТСЯ В ВАШИНГТОН, ЧТОБЫ ОТПРАЗДНОВАТЬ РОЖДЕСТВО СО СВОЕЙ БЫВШЕЙ ЖЕНОЙ, ПРЕЗИДЕНТОМ КЛЕРМОНТ». Есть что-то странное в том, насколько это перестало всех удивлять. Его отец прилетает из Калифорнии на Рождество, и это обычное явление, но все же об этом пестрят все газеты.

Эллен делает все те же вещи, которыми она занимается, когда готовится к визиту их отца: поджимает губы и подергивает двумя пальцами правой руки.

– Знаешь, – произносит Алекс со своего места на диване в Овальном кабинете, – ты можешь послать кого-нибудь за сигаретами.

– Замолчи, Диас.

К приезду отца она подготовила спальню президента Линкольна, но до сих пор постоянно меняет мнение по поводу того, украшать комнату или нет. Лео же сохраняет невозмутимость, успокаивая жену комплиментами. По мнению Алекса, никто, кроме Лео, не выдержал бы брака с его матерью. Отец определенно не справился.

Джун в своем репертуаре вечного примирителя споров. Единственное, где Алекс предпочитает отойти в сторону и дать проблеме разрешиться самой, это семья. Периодически он вмешивается, когда возникает такая необходимость или поднимается интересная тема, однако его сестра ответственно следит за тем, чтобы никто не уничтожал в пылу ссор бесценные экспонаты Белого дома, как это случилось в прошлом году.

Наконец, окруженный агентами службы безопасности, прибывает их отец – борода безупречно пострижена, а костюм идеально пошит. Несмотря на все беспокойные приготовления Джун, она лично чуть не разбивает одну из старинных ваз, бросившись навстречу отцу. В ту же минуту оба исчезают в направлении магазинчика с шоколадом на первом этаже – лишь звуки голоса Оскара, восторгающегося последней статьей Джун для журнала The Atlantic, слышатся из-за угла. Алекс с матерью обмениваются взглядами. Их семья порой такая предсказуемая.

На следующий день Оскар, послав Алексу взгляд «следуй-за-мной-и-ничего-не-говори-матери», вытаскивает сына на балкон Трумэна.

– С чертовым Рождеством, сынок, – говорит отец, ухмыляясь, и, рассмеявшись, Алекс позволяет обнять себя. От отца пахнет, как и всегда, – солью, дымом и выделанной кожей. Их мать часто жаловалась, что чувствовала себя так, словно живет в прокуренном баре.

– С Рождеством, пап, – отвечает Алекс.

Он притаскивает стул и садится, запрокинув на перила свои начищенные до блеска ботинки. Оскару Диасу нравится наслаждаться видами.

Алекс всматривается в раскинувшийся перед Белым домом заснеженный газон, в строгие линии Монумента Вашингтона, тянущегося ввысь, в зубчатые мансардные крыши здания Эйзенхауэра, которые так ненавидел Трумэн. Достав из кармана сигару, отец щелкает зажигалкой в своем старом ритуале, затем затягивается и передает сигару сыну.

– Тебя никогда не забавляла мысль о том, скольких кретинов это может вывести из себя? – спрашивает он, окинув рукой сцену: два мексиканца сидят, закинув ноги на перила балкона, где главы государств ели на завтрак круассаны.

– Постоянно забавляет.

Оскар смеется, наслаждаясь своим бесстыдством. Он адреналиновый наркоман: альпинизм, дайвинг в пещерах, постоянное желание вывести из себя мать Алекса. Проще говоря, любит играть со смертью. Совсем по-другому он подходит к работе – методично и точно, и иначе к воспитанию детей – бесстрастно и потакая любым капризам.