Мигуэла меня не торопит -- тоже понимает цену деталей. Вообще она старается меня беречь, как умеет: волнуется, не слишком ли я устаю, не мешают ли мне сны, старается не нагружать работой, если только возможно. Я не вижу причин для беспокойства: тело действует, как раньше, страх и неуверенность мне не грозят, но спорить об этом с Мигуэлой нечестно -- я у неё в долгу. Жалость и вина не покидают её; они несколько мешают мне, но мне очень важно не мешать ей. Это её метод, она этого хотела!
- Конкретнее?
- Они хотят верить, что Ганс не совершил ничего недостойного, но не могут быть в этом до конца убеждены, -- объясняю как могу. -- Среди них нет никого, кто верил бы в него безоговорочно, каждый допускает, что даже Ганс может поступить нечестно или нарушить дисциплину. -- Я раздумываю, делиться ли наблюдениями, потом всё же решаю, что промолчать будет неправильно. -- Люди очень мало верят в других людей. Всегда допускают, что другой может поступить непорядочно, оказаться слабым, предать, соврать, "покривить душой" -- так это называется? И сами при этом оставляют для себя эту лазейку: мы слабы, человек вообще слаб, поэтому и я, если придётся, тоже могу совершить что-то недостойное. Это способ наперёд оправдать свои плохие поступки. Слабость в человеческой природе.
Мигуэла кивает: мои слова навели её на какие-то размышления. Я жду -- она думает.
- Неужели нет никого, кто верил бы в него безоговорочно? -- спрашивает она. -- Кто не сомневался бы, что этот Ганс не способен на нечестный поступок?
Теперь моя очередь глубоко задуматься. Логика говорит, что такой человек возможен, но кто это может быть -- понятия не имею.
- Мы говорили с друзьями -- если они не подходят, то кто подойдёт? Ты знаешь людей; есть такой? Кем он вообще может быть?
- Есть, -- ей в голову пришла какая-то идея, неожиданная и яркая, а действовать надо быстро. -- Надо проверить, жива ли его мать! Вот кто верит без сомнений!
Фрау Мюллер совсем не такая, какими обычно бывают люди, похоронившие близких. Ни слёз, ни истерики -- она справилась с первым порывом горя и теперь собрана, как заряженный пистолет, готова драться за правду и карать виновных.
- Мне нечего бояться, -- худые старческие руки сжимаются в кулаки, и ей кажется, что она сдавливает горло убийцы. -- Я потеряла всё. Если вы знаете, кто его убил, кто сотворил этот ужас, -- найдите его. Поймайте его, и пусть он посмотрит мне в лицо, если посмеет.
Мигуэла молчит -- она поражена: тоже не ожидала встретить вместо убитой гроем матери женщину-оружие. Тихая седая старушка -- и вдруг такое пламя праведного гнева... Я не удивляюсь -- у меня не было никаких ожиданий, которые бы не сбылись. Я просто принимаю дела как есть: она поможет нам всем, что в её силах, а мы? Мы не сможем предъявить ей убийцу сына -- это слишком опасно. Девка Водоворота должна быть уничтожена, другими путями её не остановить. Но объяснять это фрау Мюллер значило бы заставить её поверить в реальность, о которой она никогда раньше не слышала, а если и слышала, то не задумывалась. Сейчас, когда она вся состоит из боли и гнева, она нас не поймёт. Да. Кажется, я начинаю разбираться, как работают чувства! Думаю, для патрона мои открытия не будут особенной новостью, но он ведь за этим послал меня сюда.
Мигуэла не успевает меня остановить -- я раскрываю рот в первый раз за весь наш долгий день расследования:
- Мы знаем, кто убил его. Но не знаем, почему. Возможно, кто-то ещё в такой же опасности, как Ганс. Его друзья думают, что он отказался сделать какую-то подлость, к которой его толкали. Вы что-нибудь знаете об этом? Как он попал в больницу? На него в самом деле напали?
Фрау смотрит на меня так, будто с ней заговорил каменный столб ограды. Но пламя гнева заставляет её искать любых союзников, доверять всякому, кто ищет правды о смерти её сына. Мы должны воспользоваться этим -- других путей у нас нет.
- Его просили пропустить на борт лайнера какой-то опасный груз, -- говорит фрау, медленно, слово за словом, восстанавливая всё, что сохранила память. -- Он упоминал об этом, но мельком, не расскзаывал подробно. У них не принято много говорить о работе, понимаете?
- Да. Когда он это говорил? Вы помните?
- Недели две назад... Да вот же, в воскресенье, -- женщина отодвигает от дальнозорких глаз календарик с отмеченной кружком датой. -- Этот день он всегда помнил -- день, когда он пришёл на эту работу. Это был праздник! Он ведь двенадцать лет проработал в аэропорту, вы знаете? Ни единого замечания, ни одной жадобы, наоборот -- только хорошие отзывы. Премии ему давали, да, частенько бывало.Он тогда выпил немного, -- нервы старой женщины всё же сдают, она промокает глаза платочком с неизменными, как мир, кружевами. -- И сказал... сказал, что любит свою работу, даже если иногда его принимают за продажного... он так и сказал -- продажную тварь. Ему обещали взятку за провоз чего-то запрещённого. А он отказался -- это ведь Ганс, весь в отца, тот тоже не мог ни соврать, ни поступить не по совести... Я, ведь, бывало, укоряла мальчика: ну что тебе стоит слукавить немного, ведь жить станет легче! А он смотрел на меня... -- она снова всхлипывает, прячет лицо в платок, слова мешаются со слезами. -- Смотрел как ангел... такой упрямый... такой бесхитростный...
Я дотрагиваюсь краешком вуали до её опущенных плеч, касаюсь седой склонённой головы, как будто отнимая кусочек её боли, он отпечатывается в вуали мгновенной искрой и гаснет во мне, в моих мыслях. Мигуэла смотрит на меня в изумлении. Она так не умеет. Да и я, если честно, не умею -- просто доводилось слышать, что так делают иногда. Фрау Мюллер выпрямляется -- она больше не плачет, и глаза у неё снова голубые, а не поблёкшие от слёз:
- Знаете, так странно: поговорила с вами о мальчике -- и полегчало на душе... Вы простите меня, что я так много говорю, вам, наверно, всё это не интересно... Мне просто не с кем говорить о нём, а это очень нужно, понимаете? Нужно, чтобы кто-нибудь знал... верил, что мой Ганс ни в чём не виноват!
- Мы верим, -- тихо говорит Мигуэла.
Я сворачиваю вуаль; фрау Мюллер смотрит на меня, как будто видит сияние вуали. Вряд ли это возможно, но впечатление полное...
- Ганс говорил вам, кто просил его пропустить незаконный груз?
- Напрямую не говорил, -- качает головой фрау Мюллер, -- но несколько раз он обмолвился, что это "она". Какая-то девушка, наверно?
