Ещё никогда не был так ненавистен свет, который включили в зале, когда кончился фильм. Зачем этот свет? Хотелось ещё, ну хоть чуточку, остаться там, с ними: с гусарами, уланами и бедными французами в их прекрасном, но столь кратком историческом промежутке времени, пришедшимся на 1812-й год.

Как жаль, что уже никогда оно не повторится…

Серёжа растёр по щекам слёзы и направился к выходу. И тут его внимание привлекла белая курточка, выделявшаяся на общем тёмном фоне толпы. Серёжа присмотрелся: девушка, одетая в белую куртку, чёрный берет и бордовое платье, показалась ему красивой. Из-под берета на плечи спадали тёмные густые волосы. Выйдя на улицу, девушка повернула налево в сквер, а Серёжа пошёл направо к школе. Он смешался с шумной толпой, направлявшейся в библиотеку. Все громко обсуждали только что просмотренный фильм. На перекрёстке толпа свернула налево, и Серёжа остался один.

День был солнечный, и, хотя местами ещё лежал снег, воздух уже был накачан пьянящим запахом весны. Шагая по тротуару, Серёжа думал сначала о девушке, потом мысли вернулись к фильму. Он думал, что как было бы хорошо оказаться лет на сто пятьдесят в прошлом и мчаться вместе с гусарами по заснеженному полю и рубиться с французами, только не убивать их, так как было бы жалко и французов, и их красивые мундиры, а рубиться просто так, для радости и удовольствия души. «Какое славное было время! – снова с грустью и отчаянием подумал он. – Ну почему я так поздно родился?»

В таких расстроенных чувствах он вернулся домой, только сразу в дом не пошёл, чтобы не перебивать настроения, а направился к сараю, и только когда мысли немного улеглись и успокоились, поднялся на крыльцо. По количеству обуви на веранде Серёжа понял, что к родителям пришли гости, может быть, в связи с тем, что у отца был юбилей – сорок лет. Из-за двери слышалась музыка. Постояв некоторое время, Серёжа вошёл в дом.

Первое, что его поразило и озадачило, была знакомая белая курточка, висевшая на вешалке. Это казалось невероятным, он даже потрогал её рукой, но курточка не растворилась в воздухе. Мама, увидев Серёжу, обрадовалась и сразу познакомила его с Верой – так звали незнакомку, чья белая курточка висела на вешалке. Красота Веры поразила и смутила Серёжу. Ему ещё ни разу не приходилось так близко видеть красивую девушку, и он не знал, как себя вести. Он опустил глаза и сразу почувствовал, как сильно забилось сердце. Идеальный овал её лица ярко выделялся на фоне тёмных густых волос, спадавших до плеч, большие серые глаза утопали в длинных ресницах, а прямой нос придавал всему лицу неприступное благородство. Вера оказалась дочкой заведующей родильным отделением, в котором работала Серёжина мама.

Разглядывая Серёжу, Вера улыбалась, и это ещё больше его смущало. Чтобы скрыть смущение, он занялся пластинками. Потом достал из шкафа фотоаппарат «Смена-4» и стал фотографировать всех танцующих в комнате. Конечно, ему хотелось запечатлеть только Веру, но он боялся обнаружить своё чувство и снимал всех подряд.

Этот солнечный весенний день – десятое апреля он запомнил надолго. В этот день он трижды влюбился: в героев 1812-го года, в Шурочку Азарову, и, наконец, – в Веру.

Он вспомнил, что ещё в детстве встречался с Верой… Да, да, это была она… Она проехала мимо него на лыжах, он впервые увидел её и сразу почувствовал неосознанное к ней притяжение. Потом ещё раз он встретил её, идущую с мамой из бани. Они шли по улице, а он возвращался с горки и тянул за собой санки. Они поздоровались и пошли дальше, через сквер, а он долго смотрел им вслед и не мог сдвинуться с места. Сколько же ему тогда было? Лет семь или восемь. Но Вера года на четыре старше. Она уже окончила школу и поступала прошлым летом в театральное училище, но не прошла. Собирается поступать снова…

Гости ещё долго веселились, танцевали, снова садились за стол и поднимали бокалы. Потом все разошлись. Ушли и Вера с мамой. Когда прощались, Вера протянула Серёже руку. Он машинально взял её ладонь и ощутил её холодные и мягкие пальцы. Взглянув ей в глаза, он сразу смутился и не нашёлся, что сказать, а только молча кивнул головой и потупился.

Потом весь вечер он стоял у окна и думал о Вере. Иногда перед ним всплывал образ Шурочки Азаровой и слышалась волшебная мелодия «колыбельной Светланы», от которой замирало сердце, но снова все мысли возвращались к Вере. Это новое, охватившее его чувство он не мог ни с чем сравнить, и оно тревожило, томило душу, наполняя её ранее незнакомой сладкой тоской.

В конце второй декады мая на пионерском параде, проводившемся по традиции в День пионерии, Серёжа ещё раз увидел Веру. Она стояла в толпе зрителей и смотрела на проходящие по дороге пионерские отряды. Это была последняя встреча с Верой. Вскоре она уехала…

Рядом с красным знаменем, которому отдавали салют проходившие мимо отряды, стояла, подняв руку в ритуальном приветствии, старшая пионерская вожатая, а сокращённо – СПВ. Даже теоретически было трудно заподозрить в ней наличие доброты и обыкновенных человеческих качеств. Это была женщина с повышенной социальной ответственностью. Внешне она очень походила на большую зудящую пчелу, которой все опасались, чтобы не угодить под её острое жало.

У Серёжи отношения с СПВ не сложились, правильнее сказать – они были неприязненные, а ещё честнее – он её ненавидел. Скрывать свою неприязнь он не умел и не скрывал. Учёба в седьмом классе подходила к концу, и все пионеры получали «выпускные» характеристики для перехода в следующую по возрасту молодёжную организацию. СПВ такую характеристику Серёже не давала, мотивируя свой отказ тем, что Полынин не любит выполнять общественные поручения и отбивается от коллектива.

– И вообще, он – индивидуалист! А ещё, – добавляла она, – он меня не любит! .. Вот скажи, Полынин, за что ты меня не любишь?

– Просто так не люблю, – отвечал Серёжа, не вдаваясь в подробности.

Так уж получилось в его жизни, что прежде чем он испытал первое чувство любви, его настигло первое чувство ненависти. Он легко наживал себе врагов, так как терпеть не мог «плохих» людей и всегда исключал их из круга своего общения.

Мать научила его говорить правду, поэтому всё то, в чём он чувствовал ложь, он не любил. В поведении СПВ он чувствовал ложь, потому и не верил ей, и не любил её. В душе он был одиночка, но в то же время ему всегда хотелось иметь добрых и честных друзей. В своём одиночестве он чувствовал себя вполне уютно, потому что всегда находил себе занятие. Одиночество было его убежищем и спасало от дурного влияния. Оно необходимо для самосовершенствования. Наблюдая за игрой сверстников в футбол, который он тоже не любил, он всегда задавался вопросом: «Как можно так, забывая обо всём, впадать в азарт и гоняться по полю за мячиком? Неужели это интересно?»

Сразу после пионерского парада Серёжа снял свой красный галстук, аккуратно сложил его и убрал в старый комод на хранение. Больше в школу он его не надевал. Характеристику от СПВ он так и не получил, но совершенно не огорчился по этому поводу.

Весной 66-го года в Полудневскую среднюю школу из района по разнарядке пришла путёвка в пионерский лагерь «Орлёнок», только что построенный на берегу Чёрного моря. За «высокие показатели в учёбе» среди учеников шестых-седьмых классов был выбран Серёжа. Путёвка была дорогая, но родители, посовещавшись, всё же решили оплатить её.

До этого уже три года подряд Серёжа проводил лето в пионерском лагере Колокольского транспортного управления, сокращённо КТУ. Лагерь располагался в сосновом лесу на крутом, обрывистом берегу реки Ухтохмы, куда с трудом взбирались на первой передаче перевозившие детей грузовики. Три смены, проведённые в этом лагере, были для Серёжи лучшими днями детства. На всю жизнь он запомнил деревянные спальные корпуса, просторную столовую, где выпекались лучшие в мире булочки, широкий плац и длинный спуск к реке, где были оборудованы квадратные мостки купален, авиа- и судомодельные кружки, походы и пионерские костры. И повсюду необыкновенные, неповторимые запахи какой-то иной жизни. Словом, там было всё, о чём только можно было мечтать мальчишке.